Борис Кригер - Песочница
Обзор книги Борис Кригер - Песочница
Борис Кригер
Песочница
Сборник разножанровой прозы
КОЗНИ ИНТЕЛЛЕКТА
Цикл историко-философских рассказов
Волновая природа любви
«Свет возвращается в просыпающиеся окна, как улыбка на лицо только что плакавшего маленького ребенка, так поступательно-уверенно, хотя и несмело, что даже и не знаешь, плакал ли он всерьез. Вот сейчас серый зимний свет полностью победит отсветы от камина и лампы в комнате, и будет совсем непонятно, была ли эта ночь вообще… Была ли эта жизнь вообще… А Эрвин все еще пишет что-то, только под утро накинул пиджак прямо на голые плечи – перед рассветом всегда становится холоднее. Он всю ночь писал, лишь изредка посматривая на меня, не подозревая, что я всю ночь рассматривала его. Вряд ли он позволил бы так долго и безнаказанно рассматривать его в другой ситуации. Эти любимые, сильные руки, такие нежные и сильные, такие умные и беззащитные… Эту шею и родинку там, где шея переходит в левое плечо… Эти большие, громадные ступни, которые, кажется, принадлежат атланту, держащему небо, которые так приятно, так невыразимо приятно трогать своей ступней, что при одной мысли об этом прикосновении по спине пробегает холодок и голову затуманивает… Это лицо… Это бесконечно родное лицо, сейчас такое отстраненное и сосредоточенное, но все равно освященное нежным теплом глаз, когда он посматривает на меня. Освященное – значит святое… Кем-то или чем-то сделанное святым… Он действительно святой, как пишут на иконах или картинах, святой, когда он работает, и никакая суета и неразбериха наших жизней больше не имеет к нему отношения… Он просто не может не быть святым, ведь Бог смотрит на людей глазами любви… Такой он и останется в моей памяти – обнаженный святой в белом полотенце вокруг бедер, сосредоточенно пишущий что-то, чего мне никогда не понять, хотя он и объясняет по сто раз, не теряя терпения и интереса, – я все равно впитываю только его голос, тепло его голоса, нежность его глаз, требовательность и мягкость его губ, святость его души…» – такие предутренние, размытые, хаотичные, перетекающие одна в другую мысли ютились в глубине карих глаз, поселившихся на милом женском лице, обрамленном длинными темными волосами. Полумрак в комнате рассеялся настолько, что Эрвин уже мог различить задорную родинку над верхней губой, постоянно холодные, если коснуться их, ладони, темнеющие на полотне простыни, и на левой руке – такой знакомый браслет с камешком, на котором вырезана парящая птица.
Эрвин Шрёдингер, оставив на время свою жену в Цюрихе, с которой у него сложились, мягко говоря, странные отношения, снял на Рождество 1925 года виллу в Швейцарских Альпах. Говорят, его посетило невероятное вдохновение в эти короткие недели… Физики до сих пор подтрунивают над этим романтическим отпуском.
…В комнате становилось все светлее. Эрвин словно бы писал портрет своей возлюбленной. Он внимательно рассматривал изгибы ее тела и наносил мазок за мазком. Временами его вдохновительнице казалось, что на бумаге действительно появится ее обнаженный портрет. Но бумага жадно впитывала в себя только странные, почти магические знаки. Когда утром Эрвин гордо показал ей плод своего труда, на листе вместо картины красовалась надпись:
– Что это? – удивленно прошептала она.
– Это твой портрет, а в нем и портрет всего сущего, – гордо ответил Эрвин.
– Что же, все сущее действительно равно нулю? – улыбнулась она своей слабой, застенчивой улыбкой. Только эта часть уравнения с нулем была ей хоть сколько-нибудь понятна.
Эрвин на мгновенье задумался и рассмеялся.
– Как хорошо ты сказала, как это философски… Нет, ноль – это неважно, ноль показывает, что одна часть уравнения действительно равна другой. Если хочешь, я могу переставить эти части – и нуля не будет…
– Нет, нет… Эта часть с нулем – действительно портрет нашей любви, в которой заключено так много, но в итоге всё превращается в ноль…
Эрвин нахмурился.
– Мы же понимаем, что не можем быть вместе. Я расстался бы ради тебя с женой… Мы с ней давно смотрим сквозь пальцы на связи друг друга… А ты – ты замужем, у тебя дети… Я же – вольный физик, оборванец с потертым рюкзаком. Меня как-то даже отказались поселить в гостиницу, куда въезжали участники одной конференции, потому что я выглядел, как бродяга…
– Ну, теперь ты совсем не похож на бродягу, Эрвин, – сказала она. – Знаешь, мне почему-то кажется, мы больше никогда не увидимся… Эти фантастические две недели – просто запретный чувственный сон.
– Ну, это глупости… – пробормотал Эрвин.
– Скажи мне, о чем ты думал, когда смотрел на меня такими завороженными глазами?.. Ты всю ночь словно писал мой портрет, а облек его в такую странную форму… Ты ведь думал обо мне, да? Ты ведь работал, не сводя с меня глаз!.. Эрвин, ты же знаешь, я не люблю, когда ты со мной молчишь обо мне!
Серьезное лицо Эрвина с ямкой между бровями и прямолинейными, наметившимися морщинами на худых щеках, потеплело. Так случалось всегда, когда ему выдавался случай поговорить о своей истинной любви – физике.
– Понимаешь, – с воодушевлением и надеждой начал Эрвин, – квантовая теория родилась, когда Макс Планк выдвинул гипотезу о соотношении между температурой тела и испускаемым этим телом излучением…
– Каким телом, Эрвин? – игриво рассмеялась женщина и отбросила простыню, но Эрвин сделал вид, что не обратил на этот жест внимания. Ему не хотелось прерываться.
– Планк предположил, что атомы излучают небольшие дискретные порции энергии, которые Эйнштейн назвал квантами, – продолжил Эрвин невозмутимо, не сводя застывшего взгляда с волнистой линии ее бедра.
– Эйнштейн, говорят, невыносимый бабник, как и ты… – незлобиво сказала женщина.
– Да, да… Так вот. Энергия каждого кванта пропорциональна частоте излучения… Попутно Эйнштейн отметил кажущийся парадокс: свет, о котором на протяжении двух столетий было известно, что он распространяется как непрерывные волны, при определенных обстоятельствах может вести себя и как поток частиц…
– Для меня в целом мире существует только свет твоих глаз, – прошептала женщина.
Эрвин на минуту замолчал, но было видно, что он не может сдержаться и снова будет говорить о физике.
– Нильс Бор распространил квантовую теорию на атом и объяснил частоты волн, а Эрнест Резерфорд показал, что атом в целом электрически нейтрален…
– Нейтрален? Как и ты в своих чувствах ко мне? Ты любишь меня, но годами не делаешь ничего, чтобы эту любовь сохранить… Или же ты хитрый и расчетливый, как нейтральная Швейцария? – спросила она.
Эрвин сделал вид, что не заметил колкости.
– Итак, Бор предположил, что электроны…
– Бор, наверное, тоже бабник? – уточнила женщина.
– Не знаю… – Эрвин растерянно покачал головой.
– А я думаю, что все физики – бабники… – вздохнула женщина и снова укрылась простыней.
– Несмотря на первоначальный успех, модель атома Бора вскоре потребовала модификаций…
– Слушай, Эрвин, женись на мне, – вдруг серьезно сказала женщина. – Зачем тебе другие девушки? Я буду тебя любить!
Казалось, Эрвин не услышал. Он невозмутимо поднялся и стал отпечатывать шаги по полу спальни.
– …новая существенная особенность квантовой теории проявилась, когда де Бройль выдвинул радикальную гипотезу о волновом характере материи, например, электроны при определенных обстоятельствах могут вести себя, как волны…
– Я могу вести себя, как волна, – сказала женщина и изогнулась.
– Боже, какая ты фантастически гибкая, – произнес Эрвин.
– Гибкая, как твой кот? Кот Шрёдингера? Тот самый кот, не живой и не мертвый, о котором ты рассказывал вчера?
– Да. Да. Не живой и не мертвый. Да, тот самый…
– Скажи, Эрвин, скажи по совести, тебе не жалко бедное животное?
– Ну, это же не настоящий кот, а герой моего кажущегося парадоксальным мысленного эксперимента, показывающего неполноту квантовой механики при переходе от субатомных систем к макроскопическим.
– А вдруг какое-нибудь светило науки воплотит в жизнь твою мысль и засадит в душегубку настоящего кота? Без пищи, даже без блюдца молока…
Эрвин оживился.
– Эксперимент заключается в следующем… В закрытый ящик помещен кот. В ящике имеется механизм, содержащий радиоактивное ядро и емкость с ядовитым газом… Если же ящик открыть, то экспериментатор обязан увидеть только одно конкретное состояние – «ядро распалось, кот мертв» или «ядро не распалось, кот жив»…
– Эрвин, ты – жестокий человек, – прошептала женщина, – в этот ящик ты посадил не кота, а кошку.
– Ну, пусть будет кошка… – согласился Шрёдингер.
– В этот ящик ты посадил меня. Я – не жива и не мертва… как эта кошка… – вздохнула она.
Эрвин замолчал. Ему стало неловко, но мгновенье спустя он продолжил:
