Анатолий Приставкин - Судный день
Генерал повернулся и быстро вышел, а за ним и начальство. И Ольга ушла. Странно лишь, что молчала, не влезла со своими лозунгами, весь пар выпустила небось на суде…
Букаты подтолкнул Костика к танку, будто благословлял его на великий подвиг.
– Иди, Ведерников… И чувствуй, как дома…
Костик, ощущая за спиной взгляды всей бригады, подошел к машине. Вздохнул, прикасаясь к холодному металлу, полез внутрь. Напоследок не удержался, оглянулся: все напряженно смотрели ему вслед. Но заметив его оглядку, тут же рассыпались, занялись каждый своим делом…
На рассвете он закончил последнюю машину. От непривычки, все-таки сказывалась большая пауза, руки у него дрожали. Он сполз по гладкой броне вниз и огляделся: все уже спали. Одни на раскладушках, другие на брошенных прямо на пол матах, а Силыч, тот прислонился к порогу конторки, наверное, караулил Костика, потому так и заснул, сидя лицом к танку.
Костик приблизился к нему, хотел доложить, что дело сделано и можно идти домой… Но в последний момент засомневался и будить Силыча не стал. Наоборот, посмотрев последний раз на сделанный им танк и отыскав глазами своего сторожа – милиционера, который, конечно, тоже спал, удобно пригнездившись среди рабочих, Костик присел рядом с Силычем, сил не было куда-то еще идти и устраиваться…
Закрыл глаза. И как провалился в пропасть, в короткий беспамятный сон.
Впрочем… Толи во сне, то ли наяву появились какие-то военные, он так и не смог понять, кто же это, те ли, что принимают работу, или другие, которые судят. Но тут один, из самых старших, сказал:
– Все преступления твои налицо, дружок… Все, кроме одного… И ты знаешь какого!
Костик виновато кивнул. Он-то верил, что суду это не может стать известным. И даже похолодел: все-таки стало!
– Напомните, как было? – попросил старший офицер.
– Как? – спросил Костик. – Ну… Они же меня в Москву на съезд молодых рабочих послали…
– Это мы знаем. А потом?
– Потом? – спросил он, оттягивая трудное время признания. Он вздохнул и спросил: – Все рассказывать?
– Правду, одну только правду… – подсказал откуда-то Толик. – Но не всю…
И откуда он, прохиндей, снова объявился, он же сбежал тогда, и его так и не нашли. Да и не особенно его искали, он нужен был лишь как свидетель. А теперь вот, в критический момент для Костика, вынырнул.
Старший офицер кивнул:
– Вы виноваты, что долго скрывали факт командировки, но мы хотим все знать с самого начала… Говорите!
39
Еще гремит великое сраженье
Громами битв и грохотом труда,
Последних сил последним напряженьем
Еще жива фашистская орда.
И мы, страны резервы трудовые,
От братьев и отцов не отстаём,
Мы армии рабочей – рядовые,
Все силы для победы отдаём!
Женщина в длинном красивом платье объявила, что выступала со своими стихами учащаяся ремесленного училища номер один из города Перми. Далее шел оркестр народных инструментов ремесленного училища номер два города Москвы.
В ослепительно белом Колонном зале сидели подростки, все такие же, как Костя, он обратил внимание даже, что у многих, как и у него, не было никакой особой формы, кроме той, которую дали в училище. А ему удалось лишь на время поездки в Москву пряжку сменить на бронзовую, самодельную, горевшую как золото.
Их кормили в каком-то красивом ресторане и даже деньги выдали на расходы. Но Костик ехал в Москву, не верил, что сможет увидеть то, что знал лишь по картинкам… Это было странное ощущение: он будто и ходил, и видел себя со стороны, что ходил прямо по картинкам, то есть все было настоящее, но точно как нарисованное и известное ему раньше: Красная площадь, Мавзолей, музеи, храмы, и вдруг – Сандуны… Он так и запомнил, что баню называли Сандуны, где выдали им простыни, а он, кроме обычной бани, других и не знал! Везде мрамор, бассейн, про который он часто потом маме рассказывал…
Побывали они и на рынке: махорка, хлеб, табак.
Спичечная коробка махорки – двадцать пять рублей. А буханка хлеба – двести пятьдесят. И вдруг они увидели «петушки»! Сладкие довоенные «петушки», янтарного и рубинового цвета на палочках. Тут же все деньги просадили на эти «петушки», шли по улице Горького, зажав по пачке в руке, и лизали… Лизали!
– Ну а потом? – спросил офицер. – Потом-то что?
– Сейчас… Я все расскажу, – пообещал Костик и задумался, вспоминая. – В общем-то, я нарушил тогда дисциплину, только на заводе не знают… Что я тогда сам вызвался поехать с бригадой.
– Добровольно? Я вас правильно понял?
Костик кивнул. Его и правда никто не принуждал. Но его деликатно попросили. Дело-то, и правда, на две-три недели, так сказали. А он на это время будет числиться, по согласованию с наркоматом, как бы при заводе… На ЗИСе – заводе имени Сталина, к примеру…
Так ему было объяснено в НКО – наркомате обороны – куда его привезли. Он лишь запомнил, что это неподалеку от Китай-города.
В огромном, он таких и не видывал, кабинете с ковром во всю длину, Костик его попытался, чтобы не грязнить, обойти по краю, полковник встал из-за стола и спросил у Костика, а сколько ему лет. Костик вместо четырнадцати сказал, что ему исполнилось пятнадцать.
– Маловато для такой поездки, – вслух произнес полковник и сделал паузу. – Но уж здорово, говорят, умеете вы с техникой, правда?
– Не знаю, – отвечал Костик.
– Ладно, – произнес полковник и вернулся к себе за стол, потому что раздался звонок. – Управление ремонта бронетанковой техники, – доложился он и встал, звонило, видно, начальство. – Так точно, ремонт осуществляется, на сегодняшний день отремонтировано сто тяжелых и средних танков… В полевых условиях рабочие ремонтники отдают фронту обратно восемьдесят один и семь десятых процента, – полковник заглядывал в какую-то бумажку. – Так точно. Но очень гибнут эвакуаторы… Ну те, что вытаскивают из боя машины… Сейчас формируем новые ОПРБ: отдельные подвижные рембазы, вместо выбывших…
Полковник посмотрел на Костика, закончил разговор и вдруг сказал:
– Будешь включен в рембазу… Там шофер, военпред… Только не рисковать. Сам слышал, что я тут доложил…
Костик кивнул.
– Впрочем, – тут же сказал полковник, – если дрейфишь, то лучше не езжай! Поищем, заменим!
– Я поеду, – сказал Костик.
– Ну, тогда счастливо, – произнес полковник и протянул ему руку.
Костик возвращался из кабинета и ощущал на коже руки это прикосновение: еще бы! Сам полковник из министерства ему руку на прощание дал, виданное ли дело! Ему велели ехать в Лось, под Москвой. Там, в военном городке, обмундировали в старую, давно ношенную военную робу, дали телогрейку, ватные штаны. Выдали противогазную сумку, чтобы носить инструмент, и поставили на довольствие: полкило хлеба на день и еще какие-то «рейсовые». А старшему лейтенанту, он был украинец по фамилии Шепель, темный, с темными усами, выдали и пропуск для беспрепятственного проезда по военным дорогам: с красной чертой по диагонали…
На рассвете на двух машинах, на английской, крытой брезентом, под названием «Битфорд» и на русском «газике» выехали они по Симферопольскому шоссе.
Ночевали в «Ясной поляне», в полусохранившемся здании музея. Повернули на Воронеж. В каком-то пункте – Масловка – у них на «Битфорде» полетела коробка скоростей. Пересели и продолжали далее путь они на «газике», но и он за дорогу несколько раз ломался, и Костику с другими слесарями приходилось его чинить.
Запомнился городок Острогорск, бывший городок, а теперь пустыня, лишь трубы печей торчали из земли и кое-где из землянок выглядывали, будто из преисподней, напуганные люди.
Через Ростов-Дон и переправу – она была на полметра под водой для маскировки – вышли на Батайск и на Краснодар. В станице Крымской еще шли бои. Тут под Краснодаром у старшего лейтенанта Шепеля была семья, он даже не знал, живы ли они после освобождения. Оказалось, живы: жена и двое детишек. Выскочили, повисли, от радости не знали, чем накормить и где посадить, да и сажать не на что было, и кормить тоже нечем. Машину поставили во дворе, а ночевали на полу вповалку, на мешках, накрывшись телогрейками. И вся-то встреча у командира одна ночь: здравствуйте и прощайте!
В подарок оставили ящик селедки. Это они везли по совету опытных рембазовцев, которые говорили, что за селедку, мол, везде в станицах накормят и напоят.
А еще до встречи со своими вышла у них авария: ночью шофер, не спавший двое суток, задремал за рулем, и машина перевернулась. Случаем в кузове бочка оказалась от горючего, зажатая ящиками, она-то и спасла им жизнь: подперла и не дала придавить тех, кто спал в кузове.
Кто шишку набил на голове, кто коленку ушиб, с тем и обошлось, не считая того, что напугались.
А вот в кабине, где ехал старший лейтенант, был запасной аккумулятор, который разбился и расплескал кислоту. Когда он вышел перед домом и неловко нагнулся, форма на нем поехала лоскутками… Хотел он домой явиться во всем блеске, а явился в дырках! Очень страдал он, но домашние утешили, дело-то не в одежде, пусть самой красивой, а что нашли они друг друга…
