Эли Визель - Ночь. Рассвет. Несчастный случай
— Нет, — возразил я, — ты не такая, как другие.
Она сбросила юбку на пол и теперь расстегивала блузку.
— Откуда ты знаешь? — спросила она.
— Интуиция, наверное — сказал я смущенно.
Она осталась только в черном бюстгальтере и трусиках. Медленно она растянулась на постели. Я присел рядом с ней.
— Кто ты? — снова спросил я.
— Я уже тебе сказала. Девка, такая же, как другие.
Я бессознательно гладил ее по голове.
— Как тебя зовут?
— Неважно.
— Как тебя зовут?
— Сара.
Привычная печаль охватила меня.
— Сара, — сказал я. — Красивое имя.
— Мне оно не нравится.
— Почему?
— Иногда оно пугает меня.
— Мне нравится это имя, — сказал я. — Так звали мою мать.
— Где она?
Я все еще гладил ее волосы. На сердце у меня стало тяжело. Сказать ей? Я не мог произнести простые, такие простые слова: «Моя мать умерла».
— Моя мать умерла, — сказал я, наконец.
— Моя тоже.
Молчание. Я думал о моей матери. Если бы она увидела меня сейчас… Она бы спросила:
Кто эта девушка?
Моя жена, — сказал бы я.
А как ее зовут?
Сара, мама.
Сара?
Да, мама. Сара.
Ты что, с ума сошел? Ты забыл, что меня тоже зовут Сара?
Нет, мама. Я не забыл.
Значит, ты забыл, что мужчина не имеет права жениться на женщине, которая носит то же имя, что и его мать? Ты забыл, что это приносит несчастье? Что мать умирает из-за этого?
Нет, мама. Я не забыл. Но ты не можешь еще раз умереть. Ты уже умерла.
Ты прав… Я умерла…
— Ты действительно хочешь узнать?
Голос Сары вернул меня на землю. Она глядела прямо перед собой, словно смотрела сквозь стены, годы и воспоминания, чтобы добраться до первоисточника. Там небо прикасается к земле, и жизнь призывает любить. Сара задавала мне этот вопрос так, как будто именно я сотворил мир.
— Ты действительно хочешь узнать, кто я?
Ее голос стал жестким, безжалостным.
— Конечно, — ответил я, скрывая страх.
— Раз так…
Временами я проклинаю себя. Мне не следовало слушать. Я должен был убежать. Слушать рассказ при таких обстоятельствах, все равно, что играть в нем роль, принимать ту или другую сторону, говорить «да» или «нет», идти тем или иным путем. С этого момента начинается «раньше» и «потом». И даже попытка забыть превращается в трусливое соучастие.
Мне следовало убежать или заткнуть уши. Или подумать о чем-нибудь другом. Я должен был закричать, запеть, поцеловать ее в губы, тогда она перестала бы говорить. Я должен был переспать с ней, сказать, что я люблю ее. Все, что угодно, только бы она перестала говорить.
Я не сделал ничего. Я сидел на краю постели, рядом с полураздетой женщиной, и слушал ее рассказ. Мои пальцы сдавливали мне горло, словно тиски.
Теперь, всякий раз, когда я думаю о Саре, я проклинаю себя, и проклинаю тех, кто не думает о ней в те минуты, когда она раздевается. Ее загадочное лицо напоминало лицо больного ребенка. Она глядела прямо перед собой, в ее глазах не было страха. Она пронизывала взглядом стены, будто различала за ними хаос, предшествовавший сотворению мира.
Я думаю о ней и проклинаю себя, также как я проклинаю историю, сделавшую нас такими, какие мы есть — мы стали источником проклятия. Я проклинаю историю, которая заслуживает смерти и разрушения. Каждый, кто выслушает Сару и не изменится, кто войдет в ее мир и не создаст новых богов и новую веру, заслуживает смерти и уничтожения. Только Сара имеет право решать, где добро и где зло, право отличать истину от того, что принимает облик истины.
А я сидел рядом с ней, полуобнаженной, и слушал. Каждое слово стягивало тиски, я был готов удушить себя.
Мне следовало уйти, быстро-быстро. Я должен был убежать, едва она открыла рот, как только я заметил первые признаки беды.
Я остался. Что-то удерживало меня. Я хотел страдать вместе с ней, испытать те же мучения, что и она. Я также понимал, что она собирается унизить себя. Возможно, это помешало мне уйти.
Я хотел разделить с ней ее унижение, я надеялся, что ее унижение коснется и меня.
Она говорила, а я молча слушал. Иногда мне, словно зверю, хотелось завыть.
Сара говорила ровным монотонным голосом, останавливаясь лишь для того, чтобы молчание дорисовало образ, который слова были бессильны изобразить. Ее рассказ будто прорвал тайную плотину в моей душе.
Я знал, что в концлагерях были такие, как Сара. Я никогда не встречал их, хотя слышал о них. Я не знал, что их лица подобны лицам больных детей. Мне в голову не приходило, что однажды я поцелую одну из них в губы.
Двенадцатилетняя. Ей было двенадцать лет, когда ее разлучили с родителями и отправили к специальный барак. В этот барак ходили развлекаться лагерные офицеры. Ей сохранили жизнь, потому что некоторым немецким офицерам нравились девочки ее возраста. Им нравилось спать с такими девочками. Внезапно она обратила ко мне взгляд своих потемневших глаз: в них все еще был Бог. Бог хаоса и бессилия. Бог, который мучает двенадцатилетних девочек.
— Ты когда-нибудь спал с двенадцатилетней? — спросила она меня.
Ее голос был холоден, сдержан, бесстрастен. Я старался подавить крик. Я не смел оправдываться, это было бы слишком просто.
— Но ведь тебе хотелось бы, правда? — спросила она, заметив, что я молчу. — Всем мужчинам этого хочется.
Ее взгляд жег мои глаза. Я боялся закричать. Я не смел оправдываться перед ней. Только не перед ней. Она заслуживала лучшего.
— Скажи мне, — продолжала она чуть мягче, — ты из-за этого не хочешь спать со мной? Потому что мне не двенадцать?
Бог бессилия воспламенил ее глаза, и мои тоже. Я подумал: «Я сейчас умру». Каждый, кто увидит Бога, должен умереть, так написано в Библии. Я никогда не понимал этого до конца: почему Бог вступает в союз со смертью? Зачем Ему убивать человека, которому удалось увидеть Его? Теперь все стало ясно. Богу стыдно. Богу нравится спать с двенадцатилетними девочками. И Он хочет, чтобы мы об этом знали. Если кто-нибудь увидит Его или о чем нибудь догадается — он должен умереть, чтобы не разгласить его тайну. Смерть — только страх, охраняющий Бога, привратник в огромном борделе, который мы называем Вселенной. «Наверное, я умру», — подумал я. А мои пальцы, стиснутые вокруг моего горла, невольно сжимались все крепче и крепче.
Сара решила дать мне передышку. Она снова глядела перед собой и продолжала свой рассказ. Казалось, я не существую для нее, или, наоборот, всегда, везде и повсюду существовал только я.
«Он был пьян. Пьяная хохочущая свинья. Он вызывал омерзение, особенно, его смех. „У меня сегодня день рождения, — сказал он. — Я хочу подарок, особенный подарочек!“ Он осмотрел меня с головы до ног и захихикал: „Вот мой подарочек на день рождения!“ Я не поняла, что он имеет в виду. Мне было двенадцать лет. В этом возрасте еще не знают, что можно подарить девочку на день рождения… Я была не одна в бараках. Вокруг нас стояло десятка полтора женщин. Берта побледнела, остальные тоже. Они побелели, как трупы. Только его пьяная морда была красной. И руки тоже были красными, как у мясника. От глаз до рта, сплошная хохочущая рожа. „Ты мой подарочек на именины, ты!“ — сказал он. Берта кусала губы. Она была моим другом.
Берта была очень красивая женщина с печальным лицом. Она несла свою голову, словно восточная принцесса. В ту ночь, когда ее привезли в лагерь, она лишилась дочери, которой было столько же лет, сколько Саре.
— Она еще слишком маленькая, господин офицер, — вмешалась Берта. — Она же еще ребенок.
— Раз она здесь, значит, она уже не ребенок, — ответил он, мигая. — А то бы она была, сама знаешь, где. Там…
Его толстый палец указал в потолок.»
— Берта была моим другом, — сказала Сара. — Она не сдавалась и боролась до конца. Чтобы спасти меня, она была готова занять мое место. Другие тоже, по крайней мере, на этот раз.
Сара помолчала несколько секунд.
«В полутемном бараке, Берта попыталась отвлечь его. Не говоря ни слова, она начала раздеваться. Остальные женщины — брюнетки, блондинки, рыжие — не сговариваясь, сделали то же самое. В мгновение ока все они стояли обнаженные, словно немые, неподвижные статуи. Саре показалось, что это дурной сон, болезненный бред. Или она сошла с ума? Жестокая тишина повисла в бараке, и поэтому еще ярче выделялись напряженные лица. Снаружи солнце опускалось за горизонт, заливая своей ржавой кровью ползущие тени. Казалось, что если эта сцена продлится, в любой миг может произойти что-то ужасное, отчего содрогнется Вселенная, изменится ход времени. Судьба снимет маску, и человек, наконец, увидит, что ждет его за пределами правды и смерти.
