Михаил Гиголашвили - Захват Московии
Полковник сделал ему знак:
— Ты молчи, вчера уже пугал народ… За это еще отдельное спасибо с тебя…
— Да я, товарищ полковник, душой и телом… — Сержант по-собачьи подобрался к столу.
— Не телом, а делом должен быть предан, делом!
Сержант закопошился, не решаясь дотронуться до бутылки:
— А как же! А помните, товарищ Майсурадзе, ту официантку, что в подсобке остатки пива из бокалов в один сливала, а потом его воздухом через соломинку надувала, чтобы пена была и за свежее пустить?.. Я протокол пишу, а она говорит: «А чего такого, панику развели, чистое же?.. Бокал 10 долларов стоит, не пропадать же деньгам?»
Полковник выслушал его, потом руки его прошвырнулись по столу, подцепили бокузанчик с коньяком:
— За встречу двух индивидуумов, которые друг другу симпатичны и могут быть очень и очень полезны!
Мы чокнулись, сержант сделал движение, но полковник пришикнул:
— Эту пропуссститть! Отсссставиттть! — и сержант, ворча, убрался в угол, а полковник взял корзинушку с моими вещами и, обойдя стол, поставил её передо мной (я ощутил запах одеколона, блёсткие светлые глаза близко от меня): — Прошу! Состав преступлений хоть и налицо, но они не столь велики, чтобы начинать дело, хотя, не скрою, в картотеку подозрительных личностей вы уже занесены…
— Почему так? Я часто хочу ехать-ехать… Зачем картотека?
— О, это чистые формальности, автоматика, всё в наших руках… Бог высоко, Интерпол — далеко… По ходатайству можно карточку раньше времени изъять…
Ну хорошо. Я начал копаться в корзинушке, раскладывать вещи по карманам. Паспорта нет!.. Это ослепило меня — нет, ничего еще не кончено, где паспорт?
— А паспорт? — невольным фальцетом спросил я.
Полковник кивнул, откусывая печенье:
— На регистрации. В конце обеда вручу лично.
— Какая такая эдакая регистрация?.. Я думал — справка…
— Справка об утере есть, вот она, пожалуйста, готова. Видите, на какой красивой бумаге, какие печати… фиолетовые… с хвостиками, бесподобный шрифт… Вот, написано, что регистрационная карточка утеряна, о чем заявлено по месту утери… покажете на границе, если что… Всё, чист перед вами!
— Спасибо, да, большое! Но паспорт… не отходя от кассира…
Пальцы его сплясали что-то мажорное, кружевное, ажурное:
— Будет паспорт! Еще один любимый тост Сталина — за дружбу между народами! Для него все были равны, все его родные дети! Мы немцев очень любим, уважаем…
— А чего их любить-уважать? — вдруг подал шаткий голос Пьянчаткин.
Полковник, проигнорировав, но погрозив пальцем, продолжил:
— …за их целеустремленность, исполнительность, тщательность, надежность, пунктуальность, добросовестность, аккуратность, дисциплину, разумность…
— А чего, Гитлеру на Москву лезть — разумно было? — Опять голос сержанта.
— Вчерашшшнее ЧП не забывай! — зашипел на него полковник, на что сержант сделал понимающие движения, потяпав ладонями себя по губам, и затих, а я вступился за него, чтобы полковник не подумал, что я симпатизирую Гитлеру:
— Конечно, неразумно было лезть… лазить… Неразумна всякая война… Ганди говорил…
Он продолжал:
— Ну, было, да, случилось — что ж теперь, всю жизнь всех попрекать? Вот вы, например, чем виноваты перед нами? Вы, лично, лично передо мной?.. — Отчего мне стало приятно — человек понимает чувства других и, казалось, поверил, что я не фашист.
— Да, мне обидно… я пацифист, а меня фашист обзывают… обзызовывают…
— Кто? Кто вас обзывал? Здесь они? — Он указал на сержанта.
— Нет, они хорошие люди… Другие! Не в России.
— В Израиле, наверно? Ну, те право имеют… Нет, другие нам не нужны. Итак, за дружбу между народами!
Выпили. Сержант пробормотал в пустоту:
— Сказали же — одну пропустить, а уже две прошли…
Полковник, шикнув на него, как на собаку, разлил еще:
— Ну, по третьей! За прекрасных дам, шерше ля фам, никому не дам!
— Фу-ты, ну-ты… — поддержал я.
— О, да вы специалист! Браво! Поэт! Никогда не думал, что буду сидеть рядом с живым поэтом!
— Но какой я поэт? Это слова… из обихода…
— Как же не поэт? Пусть все слышат! Пусть все знают, что вы поэт! Эй, Сашок, ну-ка, посмотри, кто там в комнате у Вити, пусть на рюмашку зайдут, рассмешу… — («Есть!» — встрепенулся сержант.) — Ну, за всю прекрасную половину рода человеческого! За вашу Элизабет!..
Тут где-то у него в утробе позвонил мобильник, он вытащил и стал говорить на своем языке, а я отметил слово «германели», что мне не очень понравилось… Наверно, обо мне говорит… Этот корень ни с каким другим не спутаешь… Из слов с этим корнем мне известны, к сожалению, только «герма» и «гермафродит», что само по себе уже неприятно… Чего они хотят от Фреди?.. Почему не отдают Фреде паспорт?..
Я хотел прямо спросить об этом, но не сделал этого. Что от этого изменится?.. Если не дают — значит, есть причина… Почему? По кочану! Что-то ему надо. Всем же было что-то надо: Виталику — виза, таксисту — битые машины, коню из бюро — штраф, сержанту — Иностранный легион, Алке — богатые клиенты, Исидору — взносы и переводы, официантке — чаевые, кассирше — без чека, старику — бегство и синагога… Но что может быть нужно ему?.. У него же всё есть, как видно?.. — спокойно расплывались на коньячной поверхности мои неторопливые мысли.
В кабинет вкрадчивой походкой ввился Витя с пистолетом, за ним пыхтел нездоровой одышкой, осторожно пронося живот сквозь двери, капитан Жирновский, на ходу укромно доедая что-то.
— Опять? Пирожки-ватрушки? — шутливо-грозно прикрикнул на него полковник.
Капитан виновато стал оглядываться, отделываться:
— Да ить… Только кусочек махонький, вот такой малюсенький. — Он показал полжирного пальца. — Такой масюсёханький кусочек пиццы этой драной и был…
— Ну, твое дело, жиртрест… Мое дело предупредить тебя, твое дело — делать выводы, но ты не делаешь. Посмотрим, что завтра будет… Я не шучу, есть указания… Ну, разлили по рюмочкам! Мы сейчас с геноссе обедать идем, — сообщил он пришедшим. — Он мне вчера, нет, позавчера, в одном деле очень помог… Он языки знает, поэт, стихи пишет, рассказы. Хотите послушать?
Я был заинтересован больше всех. Какое дело? Какие рассказы, стихи? Я ничего не писал. Может, Исидора поймали, байкописца?..
Капитан Жирновский обтерся платком:
— Мне чуть-чуть, я ж не пью…
Витя озабоченно сел, молча наполнил стакан. Сержанту дали четверть рюмки. Полковник торжественно выложил на стол мой диктофон и нажал кнопку. По первой же фразе: «Мальчик ковырялся в заду ложкой…» — я понял, что он нашел кассету с записями семинара по сакральной лексике.
— Это учебный материал! — крикнул я, но было уже поздно — из диктофона неслось:
— Мальчик ковырялся в заду ложкой и выронил её. Никто не видел. Он поднял ложку и положил на стол. Пришел отец и спросил: «Кто ложку ронял-уронил?» — «Я», — ответил мальчик. «Спасибо, что правду сказал. А ложку можешь сунуть обратно в задницу!»
— Ой, мама, учебный материал! Это кто ж вас такому учит? — засмеялся капитан, что-то подхрюкнул сержант, улыбнулся Витя, а полковник серьезно сформулировал:
— А это они так хорошо шпионов готовят… Чтобы те на народном языке говорить с людьми могли.
Смех смолк. Все вдруг как-то притихли от этого ответа. Что, он правда думает, что я — какой-то Бонд из фонда?
— Это не я, это Толстой… Толстый… — путался я. — Какой там шпион? Мы на семинаре всякие худые слова туда вписывали… Нет, вписовывали…
— Шучу. Вторая тоже класс, — и полковник щелкнул кнопкой: — Белки жили на деревьях, целый день дрочили-подрачивали и были всегда веселы, а волк жил на земле, в лесу, и был всегда голоден и зол. Вот один раз спросил он у белок, почему они всегда веселы, а ему всегда скучно. «Мы, белки, с утра до вечера дрочим-подрочим, масло масляное себе делаем, другим не мешаем, потому мы всегда веселы, а ты, волк, всех только норовишь со злобой выебать, вот оттого тебе всегда скучно», — объясняли белки…
Уже смеялись в голос:
— И на баб не надо тратиться…
— Кот Василий облизывал свои яйца…
Полковник, взглянув на часы, подмигивал:
— А что, чем не поэт?
Под шумок я поинтересовался, как правильно назвать человека, который мастурбирует, и получил разные ответы, опять убедившие меня в приоритете русских суффиксов:
— Дрочильщик, дрочило!
— Дрочун, дрочунок!
— Дроченька, дрочилка…
— А дрочулька или дрочара можно? — спрашивал я, на что полковник разрешил говорить, как мне нравится, и объявил: — А третья сказка — про собаку и волка!
Капитан Жирновский пробормотал:
— А, ну про нас, ментов и бандюков… — и потянулся к печенью, но Майсурадзе строго сказал:
— Диета, товарищ! — и капитан отдернул толстую руку, только растерянно взглянул на еле видные из-под складок жира часы:
