Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз

Хьюго проснулся от звука колоколов. Было довольно темно, и он понятия не имел, который час, но колокола продолжали и продолжали наполнять гулом застывшие от мороза холмы. «Немцы, — испугался было он. — Немцы вернулись в деревню». Но потом подумал: «Нет. Колокола бьют полночь. Это Рождество». И он откинулся на подушку, улыбаясь про себя, вспоминая картины далекого прошлого: вот маленький Хьюго в пять или шесть утра просыпается в холодном сером рассвете, чтобы найти у подножия кровати чулок, набитый подарками. Вот няня заглядывает в дверь.

«Ну как, приходил рождественский дед?» — спрашивает она.

«Да. — От волнения он едва мог вымолвить словечко. — Посмотри, сколько всего он принес мне!»

«Ну, разве ты не счастливчик? И мне показалось, что внизу он оставил что-то еще. Давай я умою тебя и помогу одеться».

И там действительно оказался упитанный, кремового цвета игрушечный пони.

«Счастливые времена, — подумал Хьюго. — Тогда мама была еще жива, папа не ушел на войну, а мне обещали брата или сестру». Только что-то пошло не так — и мать, и ребенок умерли при родах. И нежданно-негаданно у мальчика остались только отец и няня. А в следующем году отец ушел на войну, мальчика отправили в школу, и с тех пор он больше никогда не чувствовал себя так спокойно и хорошо.

Хьюго лежал, слушая колокола, пока последний перезвон не затих в неподвижном ночном воздухе.

— Счастливого Рождества, — произнес он вслух, а вскоре уснул.

Когда он снова проснулся, до него донеслись необычные звуки — бой барабанов, пение труб. Это напомнило ему вторжение древней армии, римской или средневековой. Но София говорила ему, что Рождество будут отмечать с размахом. Наверное, деревенский оркестр и шествие были частью этого большого празднества.

Он умылся у бочки с дождевой водой и пожалел, что у него нет расчески. Он намочил волосы и пригладил пальцами, чтобы не выглядеть лохматым. День был исключительно ясным и ярким. И тихим. Таким тихим, что его дыхание казалось единственным звуком в мире. Барабаны и трубы смолкли, и он представил жителей деревни, сидящих за длинными общими столами, расставляющих огромные миски с едой, болтающих и смеющихся, как будто им ни до чего нет дела.

«Они будут пировать до поздней ночи», — подумал Хьюго. София может не прийти вообще. Ему придется с этим смириться и надеяться на то, что она не вздумает рисковать, когда праздник закончится и люди будут расходиться по домам.

Тьма пала на холмы. Он устроился на своей постели и откинулся назад, мечтая о сигарете, стакане скотча, пироге со свининой, сосиске в тесте, плитке шоколада — о том, что он всю жизнь считал само собой разумеющимся.

Вдруг Хьюго показалось, что он слышит пение ангелов, и он с недоверием открыл глаза.

— В той стране были на поле пастухи, которые содержали ночную стражу у стада своего, — пробормотал он слова Евангелия, пришедшие ему на память. Подняв голову, он увидел ангела, идущего к нему и поющего высоким чистым сладким голосом:

— Милле керубини ин коро ти сорридоно даль чель, — пел тот. «Тысячи херувимов воспевают тебе песнь с небес».

Затем София, а это была она, опустилась на пол рядом с ним.

— О, ты проснулся. Я так рада! Посмотри, какие я принесла тебе замечательные гостинцы к Рождеству. Вставай и отпразднуй Рождество!

Он вылез из постели и уселся на скамейку рядом с ней. София разворачивала плотную ткань, чтобы достать миску.

— Рагу из кабана и паста, — сказала она. — Овечье молоко с медом и перцем, каштановый торт. И бутылочка граппы. Ешь-ешь.

Он рассмеялся, умилившись ее настойчивости. «Настоящая итальянская мама, — подумал он, — но очень молодая».

Его не нужно было уговаривать. Еда была еще теплая. Он ел и использовал последний кусочек поленты, чтобы подчистить тарелку. Граппа была очень крепкая и драла горло, обжигая до самого желудка, зато тепло сразу разлилось по всему телу.

— Тебе понравилось? — застенчиво спросила София.

— Великолепно. Настоящий банкет, — ответил он, и она рассмеялась своим очаровательным смехом.

— Мы славно отметили праздник в деревне. Сначала была прекрасная полуночная месса. Все пели, а проповедь отца Филиппо подарила нам настоящее утешение. Затем мы собрались со своими семьями, чтобы отпраздновать. Еды получилось много, и все были счастливы. Как в старые добрые времена.

Ее лицо посерьезнело.

— Козимо поднес мне подарок — бутылку лимончелло [45], которую прятал в своем подвале. Я не должна была принимать ее, но мы были в компании, и не хотелось ставить его в неловкое положение перед людьми. Поэтому я заставила его сразу же открыть бутылку и выпить за наших любимых, тех, кто еще не вернулся домой. — Ее лицо стало задумчивым. Затем она снова улыбнулась. — И я принесла тебе маленький подарок, потому что на Рождество принято дарить подарки. — Она передала ему крошечного ангела, вырезанного из дерева. — Он был частью нашего рождественского вертепа.

— Тебе надо было оставить его там, где он должен быть, София, — сказал он, когда она вложила ангела в его руку.

— Там есть и другие ангелы, а я хотела, чтобы этот присматривал за тобой. Наш вертеп такой старый. Он пережил не одно поколение, и каждое что-то добавляло к нему. Храни его и знай, что я все время молюсь о том, чтобы твой ангел-хранитель присматривал за тобой.

Хьюго почувствовал, как на глаза навернулись слезы, и сморгнул их.

— У меня тоже есть подарок, — сказал он.

— Подарок? Для меня?

— Конечно. Это же Рождество. Нужно дарить подарки. Ты сама сказала.

— Это еще один голубь? Или, может быть, банка?

— Боюсь, ничего полезного я не припас. Вот. — Он протянул ей молитвенник.

— Это старая книга. — Она смотрела на него с удивлением.

— Я нашел молитвенник среди обломков, — сказал он. — Кажется, он почти не пострадал. Открой его.

Она подчинилась и нашла свернутый листок.

— Осторожно, — предупредил он.

Она развернула бумагу, и от волнения у нее вырвался легкий вздох.

— Это же «Чудесный медальон» [46], такой же, как тот, что я положила в карман Гвидо, когда он уходил на войну. Как ты догадался?

— Я нашел его среди обломков и немного почистил. Я помню, ты говорила, что у тебя нет медальона с Мадонной. А еще я нарисовал для тебя картинку. — Когда он это сказал, то понял, что его тон был, как у полного надежд маленького мальчика.

София развернула сложенный лист и поднесла его к фонарю.

— Это же Рождество! — воскликнула она. — Богоматерь, святой Иосиф и младенец Иисус. И пастухи, и овцы. О, да это же мой дом! Ты только глянь на эту церковную башню! Удивительно. Ты настоящий художник, Уго. Я буду очень дорожить этим рисунком.

Он чувствовал себя до нелепости счастливым. Она подошла, села рядом с ним и нежно погладила по руке.

— Ты хороший, добрый человек. Надеюсь, твоя жена научится ценить тебя.

Они оба подняли глаза, услышав низкий гул приближающегося самолета.

— Союзники. Они снова летят бомбить немецкую линию обороны.

Она выглядела взволнованной. Шум усиливался до тех пор, пока камни вокруг не завибрировали. Затем внезапно раздался воющий звук, за которым последовал раскатистый грохот.

— Они сбрасывают бомбы, — прошептала она. — Там, должно быть, колонна на дороге.

Она испугалась, когда раздался второй взрыв, от которого затрясся весь склон холма.

— Слишком близко! — воскликнула она. — Обними меня, Уго. Я боюсь.

Она прижалась к нему, и он обнял ее, чувствуя мягкость ее волос на своей щеке.

— Не волнуйся. Со мной ты в безопасности, — сказал он.

«Я мог бы стоять так целую вечность», — подумал он. Не успела эта мысль мелькнуть у него в голове, как вой раздался совсем близко. Дикий грохот взрыва заставил землю тяжело, утробно дрогнуть. Почувствовав это, София вскрикнула и схватилась за Хьюго, уткнувшись лицом ему в грудь. Камни летели из рухнувших стен, подпрыгивая и рикошетя в людей.