Жизнь бабочки - Тевлина Жанна

Сева развеселился.

– Ну, ты молоток! Я и не думал, что ты такая бизнесвумен!

Она улыбнулась.

– Слушай, а он тебя качественно обучил! Ты-то его поди так себе стригла! Скажем честно, парикмахер ты средненький.

Он посмотрел на нее выжидающе, но она никак не отреагировала.

– И что, ты его опять стричь будешь?

– Мне не трудно…

Хоакин ему сразу понравился. Он был сдержанным, с разговорами не лез, но часто давал дельные советы. В группе, в которой Сева занимался, было восемь человек. Русских не было, и это радовало. Занимались по вечерам, все были люди работающие. Их уровень назывался базовым, но база у всех была разная. Уже через месяц Сева значительно опережал остальных, и Хоакин предложил перейти в продвинутую группу. Там народ был не такой примитивный, но Сева ни с кем не сближался. Как-то Хоакин принес ему книги. В основном это были стихи поэтов «поколения 98-го года». Для испанцев они были чем-то вроде русских поэтов Серебряного века. Сева хотел сказать, что ему рано читать поэзию, но в последний момент передумал и книги взял.

Он и сам не ожидал от себя такого рвения. Сидел до поздней ночи, делая подстрочники. Ему даже сны стали сниться реже, хотя были такими же четкими, и он не забывал их записывать. Он нашел кое-какие переводы в Интернете. Многие были неточными. Ванда несколько раз предлагала помочь с испанским, но он довольно резко попросил не вмешиваться. Она не обижалась. Разве она могла понять, что стихи – дело интимное. Над первым переводом он бился около месяца. Несколько раз собирался все бросить, но потом в вагоне метро приходило какое-то слово, и он нетерпеливо рылся в сумке в поисках бумажки или записывал фломастером на руке. Потом он уже стал возить с собой блокнот. Он помнил то утро, когда перевод сложился. Он разбудил Ванду и прочел его. Ванда кивала в такт ритму.

– Ну, как?

– Очень красиво.

Его охватило раздражение, и он уже пожалел, что прочел ей перевод. Она испугалась. Сказала тихо:

– Я правда говорю…

– Правда говорю… Что ты понимаешь!

Она согласно кивнула.

Был порыв почитать перевод Черенцову, но он тут же устыдился своего порыва. Даже непонятно, как ему такое могло прийти в голову. Сама мысль вызывала брезгливость. Это все равно что попросить, чтобы тебя унизили.

В дальнейшем он так и писал в стол, и постепенно сама потребность кому-то показывать исчезла. Был автор, и был он, и им было достаточно друг друга. И, копаясь в чужой душе, он все чаще чувствовал, что имеет на то позволение. Сам автор его туда пустил.

Как-то открывая входную дверь, он услышал голос Ванды, доносящийся из спальни. Она с кем-то говорила по мобильнику, и голос у нее был взволнованный. Сева прислушался.

– Деньги будут во вторник… А сегодня не могу… Нет, не надо ему говорить! Я обещаю. Во вторник точно.

Впервые Сева пожалел, что так хорошо понимает испанский. Он уже все понял, и с трудом сдерживался. Присел за кухонный стол, пытаясь успокоиться. Минуты через две она спустилась. Села напротив.

– Значит, у тебя денег нет?

Она молчала.

– Отвечай, когда тебя спрашивают!

– Так.

– Что так?! Что так?! Тебя просил кто-нибудь заниматься благотворительностью?!

– Нет…

Он вскочил и побежал наверх. Долго принимал душ, потом лег и стал ждать. Через некоторое время дверь открылась, она вошла и легла рядом. Потом она заглаживала свою вину, а он милостиво позволял ей это. Как раз сейчас ему никак нельзя было бросать испанский. Хоакин очень помогал с переводами. Объяснял некоторые идиомы, которых не было ни в одном словаре. Да и не в словаре было дело. Есть вещи, которые может понять только носитель языка, а кроме Хоакина ему не с кем было посоветоваться. Была еще бухгалтерша, Тереса, которую недавно взяли, так как поняли, что с финансами не шутят и только местный может по-свойски разобраться с банками и налоговой. Она совмещала работу в нескольких местах и появлялась у них два раза в неделю. Севе очень нравилось смотреть, как она работает. Все у нее всегда было под рукой, и она всегда могла ответить на любой вопрос. С ее приходом он впервые почувствовал разницу между тем, как работают на Западе и в России. Русские только делали вид, что работают, а в критические моменты паниковали и беспомощно суетились. Противно было смотреть и стыдно, что она за этим наблюдает. Их контора держалась только за счет того, что клиенты тоже были русскими, сами ничего не понимали и только раздували щеки и разбрасывали бабки. Тереса первая заметила и оценила Севин прогресс в языке. Другие тоже болтали, но он говорил чисто, а если сомневался в чем-то, то молчал или заменял более простым выражением. Он не мог себе позволить говорить неправильно. Она это сразу оценила. Сева любил разговаривать с ней, лучшей практики нельзя было придумать. Как-то ей надо было в район Конгосто, и она предложила подвести его на машине. Первые пять минут восхищались городом, она рассказывала, где родилась, где училась. Он тоже рассказывал о Москве, об университете. Тереса шумно восхищалась.

– Сева, у тебя есть вид на жительство?

– Да. Давно уже. А что?

– Я работаю на мебельной фабрике в районе Пласа де Торос, ты знаешь. Там сейчас нужен менеджер по продажам. Появилось много клиентов из России. С ними надо общаться, в основном по телефону. Ну и документацию разную вести. Я подумала, ты умеешь работать… И человек грамотный… Ну, и потом Россия…

Она рассмеялась.

– Спасибо, Тереса… Я даже не знаю… А может, я не подойду?

– Ну, если ты не подойдешь, то тебя не возьмут. Я тебя познакомлю с директором, вы поговорите, а там будешь решать. Мне кажется, материально ты выиграешь. Тебе же нужны деньги?

Сева хмыкнул. Ему было тревожно. Если его оттуда погонят, обратно уже точно не возьмут. Из принципа. Наши такого не прощали.

Ванда разделяла его опасения, но все-таки посоветовала рискнуть. Потом была встреча с директором, знакомство с фабрикой, тяжелое увольнение, во время которого каждый высказал Севе, что он о нем думает. О его никчемности, черной неблагодарности и славных перспективах, которые его ждут. Сева смолчал. Он никогда не отвечал в таких ситуациях, но всегда все запоминал.

Поначалу он не слишком серьезно отнесся к новым правилам, но, когда освоил их, еще раз убедился, что то, что он делал раньше, работой не называется и ему только казалось, что он работает за границей. Здесь была система, определенный порядок действий, который следовало выполнять четко, ничего не забывая и не оставляя на потом, и если выпадало хоть одно звено, весь процесс рассыпался и его трудно было восстановить. У него был наставник, Патрисьо, который все объяснял подробно и терпеливо. Чувствовалось, что ему льстит роль наставника, и Сева с удовольствием ему подыгрывал. У Патрисьо за плечами был какой-то колледж, вроде нашего ПТУ, но оказалось, что от него куда больше практической пользы, чем от Севы с его университетским образованием и широким кругозором.

Севе нравился сам процесс, было приятно осознавать, что он что-то умеет и от его фактических действий зависит результат. Да и в зарплате он многократно выиграл. Он еще раз убедился в том, что, в общем, знал всегда. В течение всех лет его нещадно дурили, а он позволял себя дурить. Эта мысль была неприятна. Первым порывом было похвастаться Ванде новым окладом, но, подумав, он решил не торопиться и назвал сумму, на порядок меньшую, хотя она его и не спрашивала.

И теперь, когда выяснилось, что Ванда тайно платила Хоакину за Севину учебу, ему надо было принять важное решение: или начать платить самому, или оставить все как есть. Он представил, как было бы приятно швырнуть ей все ее подачки, но, с другой стороны, она не заслужила такого обращения. Она хотела как лучше. И потом, раз помогала, значит, могла себе позволить. С самого начала они договорились копить на мифическую Севину квартиру, хотя каждый понимал, что никакой квартиры не будет, так как с их суммами придется копить лет тридцать. Пока он работал на старом месте, она предложила, что будет сама оплачивать аренду, а он откроет сберегательный счет и будет откладывать. Сева согласился. Когда он перешел на фабрику, то стал платить 30 процентов от суммы. В конце концов, ее зарплата все равно была больше. Во всяком случае, она так думала. И еще она отправляла деньги в Польшу, а он ничего такого не делал. Слава богу, родители сами справлялись, а ему было не до баловства. И потом неизвестно, как жизнь повернется. Сегодня он на фабрике, а завтра на улице, а так он сейчас разбазарит последние заначки на испанский, а в трудную минуту останется ни с чем. Сева решил подождать, что скажет Ванда, но она так и не вернулась к этому разговору, как будто ничего не было. И постепенно все возвратилось на круги своя. Он занимался, она платила. Только Сева стал чаще присматриваться, насколько регулярно Хоакин стрижется. В конце концов, это уже слишком – получать деньги да еще бесплатно стричься. Иногда его подмывало все выяснить у Ванды, но все время что-то сдерживало…