Жизнь бабочки - Тевлина Жанна
Градов тяжело вздохнул.
– Пока все больше другие двигаются, а я сижу на том же месте.
Какое-то время отец молчал. Потом спросил осторожно:
– Ты что, хотел с ними ехать?
– Да в том-то и дело, что не хотел! А надо было наступить на все эти сантименты!
– Ну и как бы ты там жил?
– Не знаю… Даже представить себе не могу. Смысла не могу найти, который все перевесит… Но все же едут, и ничего. А для меня это как на каторгу…
– Все люди разные…
Градов раздраженно отмахнулся.
– Да ладно тебе! Это я – дебил.
– Вот любишь ты это самобичевание. Тоже, между прочим, мешает двигаться. Ну если ты так устроен, если тебе здесь хорошо, почему ты должен ломать себя ради какой-то туманной цели? Надо оценивать свои силы. А то и себе навредишь, и другим… И потом, кто сказал, что это плохо? Опять оглядываешься, на других равняешься. Ты себе побольше верь. Нельзя сидеть на двух стульях.
Объявили посадку. Градовская соседка, проспавшая всю дорогу, мгновенно ожила. Вытащила из-под сиденья свою сумочку и быстро начала выкладывать на столик парфюмерно-косметические принадлежности. Их было столько, что Градов сбился со счету. Она случайно толкнула столик, и маленький золотистый футлярчик скатился на пол.
– У вас помада упала.
Соседка глянула на него и расхохоталась.
– Помада! Какая же это помада?
Градов смутился.
– А что это?
– Подводка.
– А ну это меняет дело! А что ею подводят?
Соседка снова захохотала. Отсмеявшись, спросила кокетливо:
– А как вы думаете?
– Ну, я думаю… глаза.
– Какие глаза! Для глаз совсем другая. Губы!
– Слушайте, я совсем отстал! Просто даже неудобно.
Соседка коротким жестом поправила волосы.
– Я б вас, конечно, просветила… Но меня муж встречает…
– Какая досада! Значит, не судьба…
У него поднялось настроение, и он понял, что он дома. За все время в Америке он ни разу не мог расслабиться так, как с этой незнакомой хохотушкой. Конечно, он и сам зажимался, но и люди, с которыми он общался, тоже были зажатыми и не очень естественными, хотя всячески демонстрировали западную раскованность. Здесь была своя среда и свои люди, и он подпитывался от них и без этого не мог. Но тут же пришла другая мысль, и настроение мгновенно испортилось. Получалось, что он выбрал не ту профессию. По всем законам жанра он сам был призван подпитывать людей, а он лишь умело красовался, а наивные люди ему верили. Он не успел додумать эту мысль, так как все повскакивали со своих мест, и оказалось, что он мешает выйти раскрашенной соседке.
…Пропущенных звонков не было, и Сева снова выключил мобильник. Так было спокойнее. Встал с кровати и спустился на кухню. На столе стояла неубранная банка колакао, и он со всей силы грохнул ее об стол. Надо было как-то успокоиться. Она явно делала ему назло. Мстила за что-то. Он давно чувствовал, что она изменилась, хотя и уговаривал себя, что ему кажется. А надо было сразу реагировать. Такие вещи нельзя оставлять безнаказанными. Это он всегда знал: любая мягкотелость оборачивается злом. Первый раз он позволил себе так расслабиться. Потому что поверил. А верить никому нельзя. Никому. Он опять включил мобильник, но там по-прежнему ничего не было. Самое лучшее сейчас – поспать, но он знал, что не уснет.
Он лежал и слушал ночные звуки. Вот проехала одинокая машина, в ночном магазинчике напротив кто-то перекрикивался. Скрипнула входная дверь, и он услышал ее тихие шаги в сале. Он не пошевельнулся. Прошло минут пятнадцать, и она, неслышно ступая, зашла в спальню. Легла на спину и замерла. Он знал, что она ждет его реакции, и специально никак не реагировал. Она плавно перевернулась на бок, на секунду застыла над ним и коснулась губами его груди и дальше привычным движением сделала дорожку к его животу. Руки двигались вдоль его бедер. Она каждый раз любила его теми же движениями, и он знал их наизусть. И сейчас он неподвижно лежал и понемногу успокаивался.
Много времени прошло, пока он ей поверил. Она не торопила, каждую ночь лежа рядом, и от нее не исходило никакого давления. Потом, когда он допустил ее к себе, долго не мог избавиться от напряжения, готовый каждую минуту дать отпор. Она чувствовала его состояние, и он постепенно начал успокаиваться, а потом привык к ее еженощной любви, и даже ждал ее. Она его расслабляла. То, что он позволял ей, он никогда никому не позволял. Никого он не подпускал так близко. Она знала об этом и ценила его доверие. Он чувствовал малейшую фальшь, и об этом она тоже знала.
Сегодня она впервые нарушила его требования. Они были простыми, но без этого они бы не смогли существовать рядом. Он их в самом начале изложил, и она сразу поняла их и приняла. Ей всего-навсего нужно было приходить домой сразу после работы, и если так случилось, что она задерживается, ей следовало позвонить. Они жили вместе уже около года, и все было спокойно, насколько вообще жизнь может быть спокойной, и вдруг сегодня она сорвалась. Он не собирался ей звонить, и все-таки не выдержал и в девять вечера набрал ее номер. Аппарат был закрыт. Потом он ругал себя, но было поздно, он уже завелся. Периодически выключал телефон, чтобы не знать, звонила она или нет, а потом опять включал и проверял пропущенные звонки. Никто не имел права так с ним обращаться, и он уже знал, что завтра выгонит ее из дома. Но эта мысль тоже не успокоила.
Она уже три месяца работала в маленькой фирме, торгующей нижним бельем по каталогу. Каталог распространяли в Восточной Европе, в том числе в Польше. Ванду взяли из-за польского в сочетании с неплохим испанским. Она писала короткие рекламные объявления в их интернетовском сайте. Иногда отвечала на телефон. Ванда была молчаливой и патологически исполнительной, и это сразу оценили. Даже оплатили недельный курс по маркетингу.
Сегодня ее отправили на презентацию в Аранхуэс, небольшой городок в часе езды от Мадрида. Презентация была назначена на одиннадцать с обязательным ланчем и выступлениями до пяти. На фуршет она никогда не оставалась.
…Ее губы сделали виток и медленно поползли вверх, едва касаясь кожи, и тут ему почудилось, что ее касания стали излишне требовательными. Голову затопило горячей волной, и он уже ничего не чувствовал, кроме распирающей ненависти, которую не было сил сдерживать. Ее тело превратилось в синюю светящуюся точку, которая неумолимо приближалась, грозя в какой-то момент ослепить его своим светом, и надо было немедленно потушить ее… И в это мгновение она отпрянула от него и невесомо перекатилась на спину. Он с силой вдохнул воздух, невидимый обруч, сдавивший голову, стал потихоньку разжиматься, и напряжение начало отпускать. Какое-то время лежали, не двигаясь. Он прошептал еле слышно:
– Уйди…
Она легко соскочила на пол и вышла из комнаты.
…С появлением Ванды жизнь его сильно изменилась. Конечно, он ей не верил, потому что всегда был реалистом, но со временем убедился, что она смогла принять его правила. Каждую ночь она исполняла придуманный ею ритуал, никогда не переходя грани дозволенного, которую безошибочно чувствовала. Она любила его, не получая любви взамен. До ее появления Сева не верил, что в мире найдется женщина, согласная принять эти правила, но постепенно расслабился и иногда даже баловал ее, потакая каким-то ее странным капризам. Он знал, что дорог ей.
Рядом со станцией метро находилась школа испанского для иностранцев. Сева каждый день проходил мимо нее по дороге на работу. Как-то Ванда обмолвилась, что один из учителей там – ее хороший знакомый и, если Сева хочет, она может с ним поговорить по поводу уроков.
– Ты же знаешь, у меня нет денег.
– Без денег.
– А какого черта ему это надо?
– Я прошу. Мы помогаем друг другу…
– Это чем же вы помогаете?
– Он учил, я стригла… Он и подруга…
– Чья подруга?
– Его…
– Ты стригла его и его подругу?
– Так.
– А он тебя испанскому учил? По бартеру, значит?
