Бруклинские ведьмы - Доусон Мэдди

— Вы в курсе, что постоянно говорите о Бликс в настоящем времени? — спрашиваю я.

— Это потому, что она сейчас тут, с нами. Я знаю, вы тоже это чувствуете.

Я надрезаю одну из тыкв, отделяю черешок и кладу на стол. Я не занималась этим с тех пор, как была ребенком, но тогда резьба по тыквам мне нравилась. Мама всегда велела вырезать треугольные глаза и рты, но мне больше по душе были спирали и завитушки.

— Знаете, чего мне будет особенно не хватать? — спрашивает через некоторое время Лола. — Вечеринок с утешением, хоть это и звучит безумно. Бликс и Хаунди устраивали лучшие…

— Хаунди, ловец омаров? — перебиваю ее я. — А с ним что произошло?

— Он был ее настоящей любовью. Они жили вместе больше двадцати лет, но этим летом Бликс собрала всех друзей на прощальную вечеринку, потому что знала, что скоро умрет, и Хаунди умер как раз во время вечеринки. Ни с того ни с сего взял и упал замертво. — Сняв очки, она вытирает глаза носовым платком.

— Ох!

— Да, это стало для нее таким потрясением. И для всех нас тоже. Я думаю, Хаунди просто не вынес мысли о жизни без Бликс, вот и ушел первым. О-о, вместе они были… просто нечто. Единственные из моих знакомых, главным для которых было просто оставаться счастливыми, несмотря ни на что. У большинства людей нет навыка делать это день за днем, знаете ли. Но у них был. Они танцевали. Они устраивали вечеринки с угощением. О небо, эти вечеринки! Бликс изумительно готовила, но даже еще лучше понимала, кого надо пригласить, чтобы накормить своей стряпней. Она просто знакомилась с людьми на улице, и они сразу становились ее друзьями. У нее бывали музыканты, поэты, бездомные и владельцы магазинов. Они приходили снова и снова.

Ее глаза начинают блестеть от слез. Она поднимается, чтобы разлить чай по чашкам, несет их на стол и продолжает:

— И они были способны на всё. Это поражало меня больше всего. Они никогда не думали ни сколько им уже лет, ни о своих болезнях. Хотя у всех были обычные болячки, а Бликс, как выяснилось, вообще болела раком. Но она все равно купалась нагишом в океане, даже после восьмидесяти! Путешествовала повсюду. Был как-то год, когда она освоила гармошку и ходила с ней по барам, играла там. В барах! Где собирается молодежь, хипстеры, как будто она одна из них. И не то чтобы она вела себя просто как обычная милая старушка. Она мирила поссорившиеся пары, и давала советы, и притаскивала их к себе домой. Покупала им подарки. А Хаунди — ох уж этот Хаунди! — раздавал омаров так, будто это просто какие-то камни, которые он на пляже нашел.

— Мне бы хотелось быть такой.

Она складывает руки на коленях и задумчиво смотрит на меня.

— Знаете, когда наблюдаешь, как живут такие люди, то начинаешь понимать, что все остальные просто отсчитывают оставшиеся до смерти дни. А они были экспертами по жизни.

Я вырезаю в центре своей тыквы узор «огурец» и любуюсь своей работой.

— Она спасла меня на Рождество, когда мы были в гостях у родителей Ноа, — говорю я. — Я там выставила себя дурочкой, а она тут же подлетела и все уладила. И насмешила. Рассказала несколько эпатажных историй, которые меня развеселили.

Работая над глазами своей тыквы, Лола морщит лоб. Она вырезает стандартные треугольные глаза зловещего хеллоуинского светильника.

— О да! Я об этом слышала. Она вернулась такой взволнованной и обрадованной! И была просто ошеломлена тем, что нашла вас. Сказала, что вы ужасно напомнили ее саму в ваши годы. — Она склоняет голову набок, пытаясь понять, есть ли во мне что-то от Бликс. Я-то знаю, что нет. — Думаю, она вернулась домой, переполненная идеями насчет вас.

— Да вы посмотрите на меня, Лола! И увидите, что я совсем на нее не похожа. Совсем! Она была совершенно не права насчет меня. Я самый… бесталанный человек из всех, кого знаю! У меня даже храбрости нет. Нисколечко. — Я взмахиваю рукой, опрокидываю свою чашку, и мне приходится бежать к раковине за губкой, чтобы вытереть лужу.

Лола отодвигает газеты и говорит:

— Все это не имеет для Бликс никакого значения. Я ее лучшая подруга, но она далеко меня обогнала. Господи, да я служила секретарем отдела образования целых сорок два года. Бликс бы там ни минуты не провела, хоть ее режь. Я, — она понижает голос и наклоняется ко мне, — знаете, со сколькими мужчинами я переспала за свою жизнь? Ровно с одним! Я была за ним замужем сорок семь лет, он служил администратором на железной дороге. Я не танцевала на улицах. Я не купалась голышом, а если бы вдруг собралась это сделать, тут же нарисовались бы копы и забрали меня, уж поверьте. Может, мы должны просто доверять Бликс, когда она что-то там в вас видит. — Потом выражение ее лица меняется. — К тому же разве вы не сводня? Она говорила мне, что вы сводня.

— Не знаю. Не уверена. В смысле, иногда я вроде как вижу, что люди должны быть вместе. Но я не знаю… не знаю точно, как их свести, вот в чем дело. Я просто знаю, что это должно произойти.

Лола улыбается:

— Думаю, может, вы захотите заранее приготовиться к тому, что вам недолго оставаться обычной. Бликс сказала, что вас ждет большая жизнь.

Я морщусь.

— Да, мне она тоже это говорила. Но боюсь, что она много чего обо мне не знала. В смысле, я очень благодарна, что она завещала мне дом, но не могу тут остаться, — говорю я Лоле. — У меня начались отношения с моим прежним, еще школьным, бойфрендом. На самом деле, я должна выйти замуж, когда вернусь домой. Он — физиотерапевт, у него практика в Филадельфии, и мы распланировали всю нашу жизнь наперед. Видите ли, Бликс просто не знала этого…

Лола все так же улыбается своей незыблемой улыбкой и качает головой, будто ничто из того, что я сказала, не имеет ни капли значения.

— Кстати, — говорит она так, будто ей только что сказали это сделать, — вы познакомились с Патриком? Вам вроде как следует пойти его навестить.

Я бы и рада была познакомиться с Патриком, но он знаменит тем, что не выходит из дому.

Поэтому на следующий день я пеку печенье, спускаюсь по лестнице и стучу в его дверь.

Проходит вечность, но за дверью не раздается ни звука. Наконец я набираю сообщение:

«Привет, Патрик! Вы дома? Я под вашей дверью. С печеньками».

«Заманчиво. Но сегодня я не в лучшей форме, как сказала бы Опра».

«Я упомянула, что печеньки с ШОКОЛАДНОЙ КРОШКОЙ? И что я сделала их своими руками?»

«Марни…»

«И они ГОРЯЧИЕ, ТОЛЬКО ЧТО ИЗ ДУХОВКИ».

«Марни, кто-нибудь объяснил вам, что я ужасный урод? Я изуродованный, брюзгливый интроверт, возможно даже вонючий. Это трудно понять, ведь тут только я и кот, но один из нас определенно НЕСВЕЖ».

«Патрик, кто-нибудь объяснил ВАМ, что печеньки с шоколадной крошкой преодолеют все это и много чего еще?»

«Хорошо. Я открываю дверь. Но вы предупреждены. И еще один спойлер: в виде текста я куда лучше, чем живьем. Так что скорректируйте свои ожидания соответствующим образом».

И вот он передо мной. Он худощавого телосложения, в черной толстовке с символикой баскетбольной команды «Нью-Йорк Метс» (с накинутым капюшоном, даже в квартире) и в тренировочных штанах. Капюшон частично скрывает его лицо, но я вижу голубые глаза. Несколько шрамов. Темные волосы.

— Привет, — говорю я. — Печенье, — и протягиваю тарелку.

— Привет, печенье, — говорит он. — Патрик.

Некоторое время мы стоим друг напротив друга. Наконец он изрекает:

— Похоже, вы хотите зайти, хоть я и сделал все возможное, чтобы вам расхотелось.

— Ну… — Я издаю короткий смешок. — Думаю, э-э, я и правда хочу. В смысле, если вы согласны. Ненадолго.

— Конечно. Проходите в замок. Теперь ведь вы, как я понимаю, всем этим владеете.

Прежде чем я успеваю запротестовать, что я пришла не как владелица здания, он отступает чуть ли не с поклоном, и я вхожу в облицованный плиткой коридорчик, который ведет в гостиную, где чудесно пахнет — корицей, сахаром и яблоками.