Сергей Сеничев - Лёлита или роман про Ё
— Двадцатое, — Тим превосходно держал удар.
— Чего двадцатое? Декабря хотя бы? Или как?
— Декабря.
— И с чего это вдруг?
— Так, во всяком случае, у меня помечено, — произнёс он с ленцой, и до меня дошло: дневник!
У него же там, небось, все ходы записаны. Типа: «1-го августа. Дядька чуть не дал дуба». Или что-нибудь навроде: «13 ноября. Этот говнюк залез ко мне на чердак и провоцировал на всякую мерзость».
А чего? Написано пером — и доказывай потом…
Вот это, я понимаю, номер… И не надо корчить Галилея и лезть на Пизанскую башню камушки с пёрьями ронять.
— Ты тоже знала? — спросил я у Лёльки.
— Ну, в общем, да, — виновато пожала она плечиком.
Молодцы. А я тут распинаюсь…
— А у тебя там ошибки быть не может?
— Ну, тоже, наверное, на день-два. Я же на бугре уже записывать начал. И потом пара перерывов была… Короче, погрешность та же, но свечи целы.
— Ну что ж, — смирился я, — тогда правом, данным мне штатом Шивариха, постановляю считать сегодня Двадцатым декабря, Новый год провести в соответствии, а следующее за ним утро провозгласить Первым января Первого года гиперновой эры. Так у себя там и запиши. Только гиперновую поменяй на что-нибудь поблагозвучней.
— Замётано, — хмыкнул он, и мы даже скрепили этот исторический момент рукопожатием.
Хотя, не будь мне и впрямь жаль свечного запаса, не удержался бы и проверил послезавтра, непосредственно в равноденствие, так ли уж верен Тимкин счёт… Или… тьфу ты, пропасть: это ж солнцестояние будет… Совсем запутали, черти.
— А всё равно со свечками здорово придумал, — подбодрила Лёлька, и нараспев: — Мужчина? А я вас недооценивала!
— Схлопочешь у меня…
— Ну конечно, чуть что, сразу и схлопочешь… Слушайте! А мой день рождения отмечать будем?
— А у тебя когда?
— Да двадцать пятого же!
— И сколько? Тринадцать?
— Обижаете, дяденька: полных четырнадцать!
— Совсем большая, — подтрунил Тим.
— О чём и речь.
— А мне седьмого сорок шесть бабахнет, — неожиданно вспомнил и я.
— Ой! Так мы с тобой оба рождественские получаемся, что ли? — удивилась Лёлька. — Только я католическая, а ты православный. Прикольно!
— Действительно, прикольно. А у тебя когда, Тим?
— Ну, до Тимкиного ещё далеко, он у нас апрельский. Пятнадцатого, — опередила всезнайка.
И тут меня осенила просто-таки леденящая душу догадка.
— Тима, а ты не в курсе… В год, когда ты родился… Да нет, откуда тебе помнить…
— Ну почему же, всё правильно. Отец любил рассказывать, что с яйцами тогда в роддом припёрся, и всех медсестёр перецеловал, — и он с вызовом поглядел мне в глаза, и с ещё большим добавил: — Причём в тот год православная и католическая пасхи…
— Совпали… — закончил я за него.
— Ат-тас! — подытожила Лёлька, вряд ли понимая, что именно мы уточняем: ей понравилось само изобилие чудесных совпадений.
Определённо, сегодня был день открытий. И последнее стоило всех допрежних. Вон она, значит, разгадка, почему именно мы, а не кто ещё. Правда, если следовать дедовой логике, христианство тут совершенно не причём.
Но, господи, до чего же неисповедимы пути твои!..
Со следующего утра мы жили исключительно подготовкой к торжествам. Дни рождения было решено отметить одновременно и непосредственно за новогодним столом («Охота три раза накрывать!»). Правда, 25-го я всё-таки преподнёс имениннице скромный презентик. Это был небольшой и, в общем-то, довольно бездарный стишок, начинавшийся строкой «Эх, Лёля, Лёля, выпьем, что ли…». Так — знак внимания, не больше.
Тим подарил ей горжетку.
Ну, как горжетку — лисью шкурку. Ту, летнюю ещё.
В противоположность мне, он помнил о дате и готовился к ней со всем тщанием и скрытностью. Не только добыл и припрятал — выдубил или что там со шкурами делают, не знаю. И наверняка не без дедовой подсказки.
Лёлькиной благодарности не было границ. Она обмусолила брательника, и вышивала в обновке до самого отбоя, то и дело докалываясь: я ль на свете всех милее? Мы вежливо подыгрывали, и чувствовалось во всём этом что-то неловкое.
Меж тем до праздника оставалось меньше недели. Дел было впроворот, и всё-таки это были дела. Они наполняли ожидание сакральной теперь уже и с точки зрения нового летоисчисления ночи особым пафосом.
Обязанности распределились сами собой.
Ёлка была ясно за кем, и он снова не подкачал. Доставленная красавица оказалась самой красивой на моей памяти. Правда, заняла чуть не пол-избы, но так в том же и прелесть. Стараясь не остаться в стороне, я соорудил крестовину, отметив про себя очередное навязчивое совпадение: бабке креста не сколотил — хоть дереву…
Задекларированные снежинки, гирлянды и псевдоконфеты с начинкой из яблочных долек, а также стол и вся, державшаяся в жутком секрете культурная программа готовились непосредственно инициаторшей проекта. Проект грозился потрясти грандиозностью. Видимо, всё ещё верящая в Деда Мороза Лёлька как бы не без умыслу проговорилась Деду Илье, что отдала бы за пару петард целый ящик шипучки. С тем же успехом она могла обещать и вагон — чего-чего, а шампанского в Шиварихе было не достать ни по какому блату. Мандаринов, кстати, тоже.
Не увенчались успехом и поиски бенгальских огней. Мы перерыли весь дом — не сподобилось. Зато нашлись две допотопные пластинки: одна с Шаляпиным, другая — с Кристалинской. О первом ребятня ещё что-то слышала, имя второй не говорило им ровным счётом ничего. Ну-ка: топ-топ, топает малыш? — есть малыш! «Лунный камень», «Ветер северный», «Для тебя»… — очуметь! Одни названия праздник. И я вознамерился уже запихнуть бесполезные винилы обратно на буфет, но Тимур спустил с чердака тот самый мольберт, оказавшийся патефоном. К тому же исправным. Прослушивание уговорились начать за час до распития дедова квасу (шиварихинский аналог полусладкого). Чтоб со значением, так сказать…
Тим же, кудесник, порадовал и гастрономически: обеспечил на стол порося, роль которого исполнял махонький, килограмма на два, кабанчик. Где раздобыл — тайна тайн. Во-первых, не сезон ещё, вроде. Во-вторых, слыхал я где-то, что так вот просто отбить детёныша у кабанихи не всякому хищнику по зубам. Но ведь приволок же! Ну и славно трам-пам-пам…
Одним словом, настроения прибывало, суета суетилась, и вечером тридцатого мы улеглись с чувством полной готовности к торжествам и в предвкушении какого-никакого, а волшебства, ибо без волшебства — хотя бы и какого-никакого — что за Новый год?
Час спустя я сделал вид, что не слышу, как Лёлька шурует под ёлкой, пряча в свои же шерстяные носки самодельные гостинцы…
