Лариса Райт - Когда осыпается яблонев цвет
– Поздно, Машуль. Много работы.
– Что-то срочное? – Он буквально видел, как у переносицы Машины брови сошлись в натянутую морщинку. Конечно, она давно ничего не слышала о новых проектах и срочных заказах и вдруг опять: «Много работы».
– Машуль, правда много. Я тебе потом объясню. – Ну не рассказывать же сейчас о том, что он должен срочно придумать миллион эффективных способов по вытягиванию бизнеса из болота.
– Ну-ну, – заметила жена, и Егор услышал промелькнувшую в ее голосе нотку ехидства. Впрочем, Маша наверняка хотела, чтобы он ее услышал. Нотка его огорчила, даже разозлила. Разозлилась и жена, которой он, оказывается, утром обещал прийти пораньше, чтобы всем вместе поужинать и потом поиграть с Минькой в «Монополию». А Егору теперь не до игры, ему бы жизнь в «Монополию» переиграть. Но объяснять ничего Маше не стал. Сказал: потом – значит, потом.
Маша язвительно спросила:
– И что же мне прикажешь делать?
Егор, конечно, понял. Она имела в виду: «Ужин будет теперь совсем не таким. Станешь есть все разогретое, а это уже не то. К тому же я хотела все красиво сервировать и свечи зажечь, а теперь ты придешь усталым. Какие уж тут свечи? А Миньке я что скажу? Он ведь ждет. Ему обещали. Вдвоем ведь неинтересно в «Монополию». Маша ждала ответа. Егор и ответил. Ответил резко и невпопад, но в словах этих было все, что так долго копилось в его душе, а теперь выплеснулось, растревоженное дурацкими намеками друга:
– Сходи в парикмахерскую!
– Куда? – Маша растерялась.
– В парикмахерскую, – уже спокойнее повторил Егор и вдруг буквально увидел, как в голове проносится мысль. Она хотела ускользнуть, но ему удалось ухватить ее за хвост и разглядеть получше. – В парикмахерскую, – повторил он уже не жене, а самому себе. – В парикмахерскую, – снова повторил он, выключил телефон и вышел из ресторана. Нет, он направился не в парикмахерскую, а к себе в кабинет. Необходимо было тщательно обдумать пока еще совсем сырую, скользкую и не слишком четкую идею. Но чутье Егора подводило редко, и сейчас он понимал, как никогда: если сложить пазл, то картинка получится по-настоящему удачной. Дело было за малым: составить части этого самого пазла. Егор взялся за дело.
16
Марта писала музыку. Получалось плохо – она это чувствовала. Происходящее, как ни странно, грусти не вызывало. Был задор, легкая злость и охотничий азарт. Чем больше листов, испещренных нотами, оказывалось в помойке, тем сильнее она продолжала стараться.
Из салона звонили через день и сначала заискивающе, потом требовательно и теперь уже угрожающе интересовались, когда наконец закончатся неожиданные каникулы их лучшего косметолога. Марта представляла перекошенное злобой лицо Данилевич и улыбалась. Настроение улучшалось, и очередная проба мелодии казалась ей немного лучше предыдущей.
– Уволят, – боязливо сообщала ей по телефону Натка, которая в жизни не боялась ничего, кроме потери работы. – Что тогда делать будешь?
– Устроюсь в другой салон и тебя пристрою. И почему меня уволить должны? Я кодекса не нарушала, а за свой счет мне подписали.
– А Данилевич кто-то стукнул, что у тебя нет никакой бабушки и ты никак не можешь о ней заботиться.
– Ой, ну тогда пускай увольняют. Это лучше, чем стоять перед директором и ощущать себя снова будто в детдоме. Ты – никто и ничто, над тобой верховная власть, которая хочет – по головке гладит, а нет – грозит пальчиком.
Натка вздыхала, спрашивала:
– У тебя хоть что-нибудь получается?
– Ни черта!
Новый вздох, потом жалобное, совсем непохожее на Натку:
– Марточка, ты уж постарайся.
– Пытаюсь. Знаешь, я думаю, мне надо педагога взять.
– Какого еще педагога? Ты о чем?
– Да по музыке. Пальцы с непривычки плохо слушаются, надо, чтобы заново поставили руки.
– Ты концерты давать собираешься?
– Почему нет?
В трубке воцарилось напряженное молчание, и Марта не выдержала: расхохоталась. Отсмеявшись, попробовала подлизаться:
– Тусь, ты слишком серьезно ко всему относишься.
– А у меня жизнь такая, – оборвала Натка, – не до смеха. А ты издеваешься!
– Я и не думала!
– Не знаю, о чем ты там думала, но могла бы подумать о том, как я переживаю! Я, может, места себе не нахожу. Я виноватой себя чувствую!
– В чем?!
– В том, что сбила тебя с панталыку, заставила в конкурсе участвовать, а ты так увлеклась, что, того и гляди, и без конкурса останешься, и без работы.
– Нат, – Марта озадаченно подбирала слова, – ты действительно так считаешь?
– Что тебя могут турнуть? Серьезно. Конечно, у тебя клиентура и качество, но женщинам подавай красоту здесь и сейчас, а не когда-нибудь, когда ты соизволишь вернуться из самоволки. Бабушку-то мы нафантазировали…
– Да я не об увольнении. Мне интересно: ты правда полагаешь, что я собираюсь участвовать в этом дурацком конкурсе?
Тишина в трубке. Через несколько секунд ее нарушило осторожное:
– Нет?
– Нет, конечно! Кого интересует Данилевич с ее нелепыми идеями.
– Данилевич, может, и не интересует, а вот ее место очень даже.
– Вот пусть такие и пляшут под ее дудку и сочиняют что-то в духе: «Наш салон – он самый классный, и директор распрекрасный».
– Да у тебя бы это вышло одной левой.
– А я, Нат, не хочу одной левой. Мне надо обеими, и так, чтоб не стыдно было.
– Господи! Да за что мне все это?! – воскликнула подруга и бросила трубку.
Марта повертела телефон в руках и озадаченно пожала плечами. Если Натке охота разыгрывать трагедию – пускай. Хотя поводов нет. Все живы, здоровы и даже счастливы. Да, именно так. Впервые за последние лет двадцать Марта чувствовала себя по-настоящему счастливой. Она снова занималась любимым делом. Конечно, косметология ее тоже привлекала, и у Марты не было намерения уходить из профессии. Ей просто необходимо сделать перерыв, чтобы все восстановить, вернуть на круги своя, чтобы вспомнить то, о чем она так долго и безрезультатно пыталась забыть. Пыталась, но не смогла. Не отпускали сны, не отпускали ощущения, не отпускала память. Музыка обязана была вернуться в ее судьбу. С нее все началось, ею и должно было закончиться. Когда закончится и как, Марта, конечно, не знала, но начало – реальное, а не подсознательное, что являлось во сне, – она прекрасно помнила: Ритуля попросила написать музыку к спектаклю, и у Марты получилось. А потом получилось еще, и опять, и снова, и в очередной раз. И вот уже Марта робко продемонстрировала свои успехи в музыкальной школе. И ее старенькая профессорша, всегда требовательная и строгая, улыбалась, и прижимала сухонькие руки ко рту, и шептала проникновенно и чуть удивленно:
