Сергей Говорухин - Прозрачные леса под Люксембургом (сборник)
Вагон был плацкартным, зябким и почти пустым. В одном из купе, кутаясь в платок, сидела молодая женщина и смотрела в окно отсутствующим взглядом. Здесь он и остановился.
– Позволите быть попутчиком?
– Вы уверены, что у вас именно это место? – спросила женщина.
– Абсолютно.
– Ради бога.
И отвернулась к окну.
Леха разделся, достал из сумки шоколадку:
– Вам.
– Мне? – женщина удивленно вскинула бровь.
– А что вас в этом удивляет?
– Скорее настораживает. Приставать будете?
– Непременно.
Он достал еще одну плитку, прошел к проводнице:
– Я только из тайги и сразу на поезд. Как бы помыться?
Проводница достала чистое полотенце, налила в чайник горячей воды из титана.
Мылся он долго. Тер сильное тело, смывал, фыркал, и снова тер, и снова смывал.
Проводница смотрела на него и думала, что если бы не вся ее собачья жизнь с грязными вагонами, водкой, пьяными мужиками в прокуренной клетушке служебного купе, – и у нее мог быть такой же сын. Он так же бы возвращался из тайги, и она долго обмывала из чайника его худое знакомое тело.
Расчесывая влажные волосы, Леха вернулся в купе.
– Ну что, давайте знакомиться. Алексей.
– Тамара, – безучастно произнесла она.
– Коньяку выпьем, Тамара?
– Какой вы, однако, предусмотрительный, – она впервые повернулась к нему. – Свежевымытый, напичканный шоколадом и коньяком. И лимон у вас есть?
– Лимона нет, – он беспомощно развел руками.
– Что ж, давайте выпьем…
Пила она медленно, без удовольствия.
– Куда едете? – спросил он.
– Никуда, – не сразу ответила она. – Бегу от мужа… История скучная и, в общем, обыкновенная.
– С офицером?
– С дорожным чемоданом.
– А муж?
– Муж одержим одной идеей – заработать все деньги и отгрохать дом где-нибудь на теплом побережье. Бассейн, зеркальные карпы, голубая норка…
– Не такая уж плохая идея. А вы, разумеется, птица иного полета.
– Какая из меня птица…
– Ну-ну. Еще?
– Можно и еще.
Выпили.
Она сказала:
– Да не смотрите вы все время на часы. Я уже обратила внимание на ваш сногсшибательный «Ориент».
– Грешен: хвастлив. Где-то я вычитал, что у мужчины должны быть безупречными часы, галстук, обувь и зажигалка. У меня в наличии только часы. Приходится подчеркивать.
Часы и вправду были потрясающие: большие, с хрустальным стеклом, каким-то фантастическим светящимся циферблатом.
– А я где-то читала, что мужчина должен пройти войну, любовь и тюрьму. С этим у вас как?
– С этим сложнее.
Он достал сигареты.
– Курите?
– Увы.
– Почему «увы»?
– Потому что когда женщина пьет, курит, да еще разыскивается собственным мужем – к ней уже трудно относиться как к женщине…
– Вы очень этим огорчены?
– Я огорчена тем, что все надо начинать сначала. А я… Я к этому не готова.
В тамбуре было холодно и грязно. Тамара прислонилась к стене, затянулась, прикрыла глаза. У нее была неброская, обманчивая на первый взгляд внешность, но она принадлежала к тому редкому числу женщин, в лица которых можно вглядываться всю жизнь.
– Куда же ты все-таки?
– Действительно никуда. Сойду где-нибудь, устроюсь…
– У тебя что ж, никого нет?
– У-у, – она покачала головой. – В ряду вещей, о которых мечтал мой муж, я оказалась самой доступной.
– Поедем со мной в Москву, – неожиданно предложил Леха. – У меня комната с видом на набережную. Будем чай пить с малиной, на реку смотреть. Ну, еще театр, салют, зоопарк.
– Поедем, – безразлично согласилась она.
Он бросил сигарету, наклонился и поцеловал ее в губы. Можно сказать, символически. Она не оттолкнула его, только спросила:
– Зачем?
– Хотел убедиться в твоей доступности…
– Убедился?
– Пока неясно…
– Тогда разреши, это сделаю я.
Она обняла его, поцеловала долго и пронзительно, как целуют первый и последний раз.
– И что теперь? – задохнувшись, спросил он.
– Теперь мы вернемся в купе, а завтра разойдемся… Каждый на своей станции…
Утром он тронул ее за плечо.
– Тома, вставай, нам скоро выходить.
Она и не спала. Повернулась к нему.
– Ты серьезно?
Он не ответил. Стоя у зеркала, расчесывал влажные волосы.
Тома села на постели, прижав одеяло к груди. Растерянная, верящая и не верящая…
– Я нужна тебе?
Леха сел напротив нее, засмеялся и воткнул свою расческу в ее спутанные волосы.
– Если б ты знала, на кого ты сейчас похожа…
Леха зашел в здание с вывеской «Производственное объединение “Уралзолото”».
– Здорово, Удмурт!
– В отпуск?
– Да, да…
Улыбались, жали руки, были действительно рады друг другу.
– Ну, как вы там, на Крайнем Севере? Задыхаетесь от нехватки витаминов?
– Задыхаемся, но по-прежнему самоотреченно строим социализм с человеческим лицом…
– Это с твоим-то…
– А что, лицо как лицо, – серьезно ответил Леха. – Ему бы еще хоть какое-нибудь выражение придать…
Бухгалтер – молодой парень, Лехин ровесник, – сверяясь по ведомости, набирал на калькуляторе.
– Итого: сто сорок восемь, будем считать, сто пятьдесят трудодней. По червонцу на день – тысяча пятьсот рублей. – Две с половиной, – с нажимом сказал Леха.
– Паниковский, зачем вам деньги – у вас же нет вкуса.
– Это у тебя нет вкуса, если ты считаешь, что старатель может прожить на полторы штуки в месяц.
– Ладно, уговорил. Две.
– Ладно.
Хлопнули по рукам.
– Чего ты в отпуск-то? – отсчитывая деньги, спросил бухгалтер. – Вроде не сезон.
– Устал, – односложно ответил Леха.
– Устал… Сейчас самая работа – не бей лежачего.
– Устают по-разному, Эдик…
Бухгалтер внимательно посмотрел на него.
– Добавить тебе еще полштуки?
– Добавь.
Пробивались в вечернем небе габаритные огни самолета. Дремали пассажиры. По проходу, настойчиво предлагая воду и леденцы, шла длинноногая хозяйка салона.
Тома спала, положив Лехе голову на плечо, и в том, как невесомо прислонилась она к нему, во всей ее угловатой позе ощущались неуверенность и настороженность. Темно-фиолетовые облака лежали за окнами иллюминаторов.
Леха что-то записывал в блокнот, перечеркивал, записывал вновь. Мучительно тяжело давались слова.
«Душа обязана трудиться: и день и ночь, и день и ночь…»
Она и трудилась: с восьми утра до восьми вечера, промывая ненавистный золотой песок, стиралась, мылась, тайком пила водку, нарушая непреложный сухой закон, ложилась спать. И не могла растратить себя даже на письмо – потому как писать ей, в сущности, было некому.
И теперь ей было необходимо вернуть созерцание и покой с помощью таинственных неподвластных знаков, именуемых словами, и женщины, так неожиданно прибившейся к оскудевшему берегу.
