Сергей Алексеев - Чудские копи
– Ударь меня, – тогда попросил воевода.
Первушу Скорняка уговаривать долго не пришлось, размахнулся от плеча и кулачищем под дых. Опряту скрутило пополам, личина пала наземь – уязвим был человек даже в чудском наряде...
Дождались ушкуйники весны, лед на Томи в одну ночь взломался, вода вспучилась, выплеснулась на берега, завертелась воронками. А как очистилась река, ватага просмоленные ушкуи спустила и села на греби. Лазутчиков напереди пустили, по воде и по берегам, дабы выведывали, где курганы чудские и где стойбища их. И только отчалили, как выспыхнул крест на горе, явно бесовским огнем подожженный, однако не сгорел дотла, а лишь обуглился и стал черным. Это недобрый был знак, суеверные ватажники перекрестились и усмирили веселую ярость, все более по берегам озираться стали.
Половодная же река суровая, супротив течения в иных местах трудно выгрести на самой стремнине, а прижиматься к берегам, где потише, опасно. Так прошли один долгий поворот, другой, за третьим глядь, лазутчики вниз спускаются – греби брошены, сами сидят, ровно истуканы. Перехватили ушкуй и по первости товарищей своих не узнали, до чего они преобразились: на лица им ровно золотые личины надели! Изжелтели до блеска, рты разинуты, а глаза пустые, одни бельма. И не только слепые, но еще и онемели...
Инок крестом их осенил, молитву пропел над головами, да не снимаются чары колдовские. Тогда воевода выслал другой ушкуй с лазутчиками и велел Феофилу с ними ехать. Дотемна гребли вверх, и вроде бы более ничего не приключилось, но причалили к берегу, дабы ночь переждать, а лазутчики, что берегами бежали напереди, не возвращаются. Опрята и тут иных выслал, и скоро они отыскали пропавших и приводят на стан не прежних сметливых и ярых ушкуйников, а болванов деревянных, так же под колдовскими чарами пребывающих. Попробовал воевода допытаться, что с ними произошло, – молчат и пялятся бельмастыми глазами.
Наутро же поднялся великий встречный ветер, коих на реках прежде не видывали, волна поднялась такая, что от берега не отчалить, а на берегу стоять опасно, дерева ломает и с корнем рвет. Опять худой знак, должно быть, и по воздуху чудь свои чары пустила! Простояли на берегу весь день, и лишь к вечеру буря улеглась и очарованные лазутчики прозрели, вновь слух и речь обрели. И наперебой принялись рассказывать, что впереди, за третьим долгим поворотом, рубеж непреодолимый стоит на реке и на берегах, грань чудских владений отбивающий. Будто из земли и из воды курится синий холодный пламень и, ровно смрад, стелется повсюду. А пройти его невозможно, ибо голова кружится и ноги не держат, ровно ковш хмельного меда хватил. Поначалу весело становится и занятно, поскольку откуда-то являются обнаженные чудские девы и начинают танцевать с золотыми лентами в руках и к себе заманивать, в этот синий пламень. То себя обвивают, показывая свои влекущие прелести, то пытаются лазутчиков обвить. Обликом они смуглые, кожа ровно золоченый шелк, светится, а долгие космы серебрятся, переливаются, и только глаза белые, со зрачками поперек, словно у кошек. Бывалые лазутчики не поддались ни чарам, ни искушениям чудинок, не переступили черты ни на земле, ни на воде, и тогда сии туземки на них сон напустили. А пробудились ушкуйники будто после хмельного пира многодневного, которые случаются в ватаге по возвращении домой, то есть почти мертвыми, себя не помнящими и земли под ногами не чующими.
Послушал их воевода и уж стал думать, не повернуть ли назад, но тут возвращаются лазутчики с иноком, в полном здравии и спокойствии.
– Нет впереди никаких преград, – говорит инок. – Я с крестом животворящим прошел все три поворота и за четвертый заглянул. Пуста сия землица, и только чудские курганы кое-где по берегам стоят.
– Как же ты супротив бури ходил? – спросил его Опрята.
– И бури я не зрел! По тихой воде гребли.
– Ну, добро, с рассветом и тронемся.
Сказал так воевода, а сам не испытал покоя и в полночь вышел из юрты, озрел сонный стан и берегом вверх по течению пошел. Звезды низкие, крупные, серп луны в синей реке отражается и тепло уже, под ногами сочные цветы похрустывают, почки на деревьях лопаются, птицы насвистывают – после зимней дороги и холодов место райским кажется. Поднялся он на лысую гору, что одним своим боком выходила утесом отвесным к реке, и присел на камень. Внизу сторожевые костры горят, в небе звезды, тишина и безмолвие, даже птицы умолкли...
Сначала он не узрел, а ощутил призрачный свет за спиной и, полагая, что это луна поднялась над окоемом, не обернулся. А излучение все разгоралось, и на склоне утеса посветлело, как днем, хотя река оставалась небесно-синей и все еще отражала звезды. Однако он все равно не шелохнулся, покуда на плечо не легла ладонь – тонкая, длиннопалая, с ногтями, отливающими красным золотом...
– Пойдем со мной, витязь. – Голос был нежным, зовущим, ласкающим. – Я покажу тебе то, чего ты ищешь.
Опрята оглянулся и ослеп...
11
Когда приехал Алан, Софья Ивановна испытала ощущение полного счастья. Она всегда радовалась, когда Глеб привозил с собой барда, всячески его ублажала, угощала, отчего сын шутливо ее ревновал; тут же они почти сразу сошлись с Родей. А получилось это неожиданно: бард спел несколько песен, и внук, внимавший в общем-то незамысловатой музыке, с неожиданным страстным интересом вдруг попросил гитару, долго расставлял пальцы на грифе, пристраивался и потом вдруг в точности повторил всю мелодию. Видавший виды бард своего удивления никак не выдал и уже умышленно сыграл музыку посложнее – испанский танец. После чего подал инструмент Родиону. Тот опять одной рукой примерился к грифу – видно было, что эти движения ему незнакомы, пальцами другой пошевелил над струнами и совершенно уверенно повторил все, до последней ноты.
– Ну-ка, а это сможешь? – Алан поставил гитару на колено и проиграл новый музыкальный отрывок, очень быстрый, виртуозный, многоплановый.
Родион послушал, вернее, более понаблюдал за пальцами барда, взял инструмент и теперь заиграл без всякой подготовки.
Софья Ивановна не присутствовала с самого начала при их музыкальных опытах, занятая на кухне, и когда вошла в комнату, Родя уже самоуглубленно играл на гитаре. Бард сидел уронив голову, но не от разочарования – от придавливающего к земле восхищения.
– Софья Ивановна, ваш внук какую музыкалку заканчивал? – спросил он шепотом. – В Кемерово?
Она сама взирала на Родиона с удивлением, поэтому послушала и вздохнула:
– Да никакую...
– Нет, я понимаю вашу любовь и гордость, – не унимался Алан. – Но не лукавьте, Софья Ивановна. В Осинниках, в детской школе, никто такой техникой не владеет. Самостоятельно это выучить невозможно. Он же сейчас играет Последнее тремоло Барриоса!
