Сергей Алексеев - Чудские копи
Устрашенный кипчакский хан и впрямь козней ватаге не строил, однако слава еще громче напереди полетела: куда ни придут ушкуйники, туземные народцы в бега подаются, по лесам и в степных балках прячутся, бросая деревни и стойбища. Юный Алтын поначалу зверенышем глядел, пищи не брал, и однажды даже пытался засапожник похитить, чтоб воеводу зарезать, но Опрята мало-помалу приручил его, разговорил, и оказалось, ханский сынок не такой уж и диковатый. Напротив, многое чего знает о народцах, на пути проживающих, и про каждый может былину рассказать. Тут и узнал воевода, что у кипчаков и чуди белоглазой давняя вражда, ибо кочевники сами промышляли разбоем и многажды грабили притомских туземцев, но могил их не трогали и так же, как югагиры, подходить к ним близко опасались. Алтын и указал курган чудский, что был на берегу некого озера, однако сам близко подходить к нему не решился.
Опрята, не долго думая, велел встать станом – пора была обозу роздых дать. А лошади кипчакские отличались от прочих тем, что сена не требовали, а добывали корм из-под снега, копытя его, ровно олени у самоедов, либо вовсе ветками ивняка перебивались. Распрягли ушкуйники сани на подходящем берегу близ кургана, пустили пастись, и воевода послал Первушу Скорняка чудские чары снимать. Тот же долго возился, покуда запалил огонь очистительный, ибо валежник после осени мокрым был и смерзся, а лес, что курган покрывал, был в основном березовым. И все же кое-как распалил он могилу чудскую, два дня горело, но студень такой, что курган лишь в некоторых местах едва на три вершка оттаял. Пошли с заступами, копнули сверху, а ниже земля, словно каменная, аж звенит, мало того, мерзлота вглубь ушла и надежнее самого страшного заклятья золото стережет. Можно было бы побольше дров навозить да отогреть, но кругом места степные, редколесные, а кони и так подвыдохлись за дорогу.
Ханский сынок все это время в войлочной юрте сидел под присмотром и не видел, что на кургане делается, а как узнал, так и говорит Опряте:
– Если вы могилу раскопать вздумали, то напрасно. Нет там ни золота, ни серебра.
– А откуда тебе сие ведомо? – невольно изумился воевода.
– Кыргызы никаких заклятий не боятся, – отвечает Алтын. – И потому все здешние курганы давно раскопали и все, что нашли, себе взяли. После кыргызов из-за Рапеев еще люди не раз приходили и тоже курганы грабили.
Сказано это было при ушкуйниках, что надзирали за пленником, и они виду не подали, но ватажники еще пуще зароптали, мол, идем невесть куда и зачем, как в былине про Соловья Булаву. Нету в курганах добычи! Лучше пойти да ордынцев пограбить!
Опрята и сам обескуражился, однако веры не утратил и увещевать товарищей не стал, ибо словом уж было их не пронять, а только запахом и видом добычи. Велел он сниматься со становища и далее встречь солнцу повел ватагу.
И вот к исходу месяца лютого, когда метели упрятали не только курганы, но и русла рек, пересекли они Обь и пришли на заветную Томь. Сбежавший вожатый Орсенька говорил, по каким приметам можно сию реку признать, да ведь бывал он в этих краях летом, а зимою все его заметки снегом занесло, и берега пустынные, ни селений тебе, ни проезжих, ни прохожих. Только звери сохатые в ивняках бродят да синицы тенькают, чуя приближение весны. Поскольку же Томь бежала подо льдом в сторону полунощную, то велел он ехать супротив течения, в верховье. К концу пути много лошадей пало, оставшиеся истощали настолько, что едва сани с поклажей тянули, и ушкуйники все более пешими по следу брели. Приглядел воевода удобное лесное место, велел временный стан ставить, сам же выбрал коней посвежее и вкупе с лазутчиками далее руслом поехал. И все береговые утесы, что попадались на пути, самолично озирал, ибо клад слепого ушкуйника, что доживал свои дни в хоромах Анисия, был спрятан близ писаной чудью, скалы, при впадении невеликой речки.
Несколько дней так ехал и утесов много видел, но то не писаные они, то приток с другой стороны впадает. Наконец отыскал нужное место, где все сходится: на утесе чудские знаки оставлены в ветхие времена, сам берег бором сосновым покрыт и рядом речка. Послал лазутчиков за ватагой, сам же забрался на уступ и разжег большой костер, дабы землю отогреть. Сидит возле огня и думает, мол, ежели нет здесь клада, знать, это не Томь-река, не чудская заповедная земля, то настоящей ему и не видать, ибо не достанет ушкуйникам терпения далее брести по сей холодной и снежной стране. И ждет его суд братский и казнь лютая – вымотают кишки и под лед пустят...
Пришла ватага к писаному утесу, глядит яро, изпод бровей, однако молчит покуда.
– Копайте! – сказал им Опрята и сам на лед спустился.
Несколько ушкуйников залезли на уступ, сдвинули кострище и взялись за заступы. Ватага сгрудилась под самой скалой, затаила дыхание, а у воеводы в ушах голос хозяина горы Урала будто кишки выматывает:
– И быть тому, яко солгал! И быть тому, яко солгал!..
Четверти часа не минуло, извлекли они из ямы полуистлевший кожаный мешок, да тяжкий, разорвался он, и посыпались на головы ушкуйников золотые личины. От неожиданности толпа расступилась, и согнутые в кольца посохи серебряные, павши на снег, покатились...
Здесь, над писаным утесом, и встала станом ватага – половодья дожидаться и ушкуи ладить, Феофил крест на горе утвердил. Вдохновились ушкуйники, позрев на чудское золото, но сам Опрята в раздумьях пребывал. Он клад в ватажную казну взял и однажды испытать вздумал, верно ли, что чудские погребальные причиндалы тайной, колдовской силою обладают. Личину на лицо наложил, посох взял, но и шагу сделать не сумел, поскольку ноги будто сковало, помертвели члены и в голове затуманилось. Тут к нему в юрту вошел Феофил и отшатнулся, словно перед ожившим чудским мертвецом, и потом говорит, мол, ты почто вырядился эдак? То есть узрел его, хотя Анисий сказывал, человек невидимым делается.
– Ударь меня, – тогда попросил воевода.
Первушу Скорняка уговаривать долго не пришлось, размахнулся от плеча и кулачищем под дых. Опряту скрутило пополам, личина пала наземь – уязвим был человек даже в чудском наряде...
Дождались ушкуйники весны, лед на Томи в одну ночь взломался, вода вспучилась, выплеснулась на берега, завертелась воронками. А как очистилась река, ватага просмоленные ушкуи спустила и села на греби. Лазутчиков напереди пустили, по воде и по берегам, дабы выведывали, где курганы чудские и где стойбища их. И только отчалили, как выспыхнул крест на горе, явно бесовским огнем подожженный, однако не сгорел дотла, а лишь обуглился и стал черным. Это недобрый был знак, суеверные ватажники перекрестились и усмирили веселую ярость, все более по берегам озираться стали.
