Джон Фаулз - Дэниел Мартин
— Ну тогда ты правильно его выгнала.
Злосчастный Ричард во многом походил на Каро: университет ему тоже было не потянуть. Родители его владели одним из крупнейших лондонских издательств, и он изучал издательское дело, используя старинный английский принцип: поскольку естественные склонности человека, несомненно, наследуются, нет необходимости их проявлять въяве. Ричард походя усвоил кое-какие левые взгляды, общаясь с не вполне всем довольными подчинёнными отца, но ему-то предстояло ещё хуже управлять ими в будущем; впрочем, возможно, он просто опробовал на мне идеи, неприемлемые у него дома.
— Он был до того отвратителен, ты просто не представляешь! Заявил, что Флит-стрит на меня дурно влияет. Как-то раз сказал, что я становлюсь резкой. «А это просто вульгарно, моя милая». Я швырнула в него бутылку джина — совершенно вышла из себя. Наглость такая! И нечего ухмыляться, — добавила она.
— Но хоть часть квартиры уцелела?
— Это было у него дома.
— Прекрасно. Никогда не швыряйся собственным джином.
Каро закусила губы. Мы выехали на шоссе М4.
— Ты-то ведь знал — с самого начала. Мог бы предупредить.
— С моим-то умением выбирать идеальных спутников жизни…
— Мог бы и научиться.
— Уже поздно.
Она некоторое время переваривала мой ответ.
— Ты на ней женишься?
— Её зовут Дженни. Нет. Не женюсь.
— Я не хотела…
— Я знаю.
Недопонимание… эта опасность всегда была присуща нашим с Каро отношениям. Что-то в ней и правда изменилось. Может быть, это было всего-навсего влияние нового, чуждого мира, где она успела пробыть полгода. Мне подумалось, что не всё так гладко складывалось у неё на Флит-стрит, остались царапины; и оцарапать в ответ стало необходимым способом защиты. Я не согласился бы, что это — «просто вульгарно», но в ней действительно появилась какая-то новая резкость, на смену былой наивности пришла некоторая агрессивность. Шуточка о влюблённости в меня ей и в голову бы не пришла полгода назад, а о глупости, присущей старшему поколению, вообще и намёка быть не могло.
— Ну а как работа?
— Очень нравится. Даже сумасшедшие часы.
— А новый босс?
— С ним интересно работать. Всё время что-нибудь новенькое — не соскучишься. Чуть не полжизни на телефоне вишу.
— Что же ты мне ничего не написала?
— Немножко боялась, что ты будешь… Я знаю, он когда-то кошмарную рецензию на тебя написал.
— Да он и хорошие тоже писал. Это не оправдание.
— И с орфографией у меня нелады.
Я почувствовал какое-то замешательство и решил смягчить ситуацию:
— Ну так и быть. Теперь я дома.
Но она явно всё ещё размышляла о том, как я обижен на Барни.
— На самом деле наполовину ты виноват, что я получила это место. Мне пришлось кое-что ему перепечатать, и он спросил, не однофамилица ли я. — Каро помолчала. — Не могла же я отказаться. Это ведь такое повышение.
— Ну разумеется. Я очень за тебя рад.
Минуту спустя она заговорила снова:
— Мама говорит, ты его недолюбливал.
— Ну, это всё дела давно минувших дней.
— Вам удалось поговорить в самолёте?
— Поболтали немного. О допотопных временах. Обо всём понемногу. О тебе.
— Знаешь, он ведь тебе завидует.
— Он вроде бы успел намекнуть об этом.
— В самом деле. «Зависть» — не то слово. Он говорит, его восхищает практически всё, что ты делаешь.
— И не восхищает практически всё, что делает он сам.
— Он ужасно не уверен в себе. В глубине души.
Я промолчал.
— Все они такие. Ты даже не представляешь, как им всем себя жалко. И приходится всё это нытьё выслушивать. Нам, секретаршам. А соперничество! Знаешь, всё это так мелко: если «А» получает на полколонки больше, чем «Б», а «В» приглашён на деловой завтрак с начальством, а то ещё фотографию «Г» поместили над подписанной им статьёй… Если б они не встречались каждый день в «Эль Вино» да не грызлись там между собой, они бы все с ума посходили. Фактически Бернард лучше многих из них. Он по крайней мере способен над всем этим смеяться.
В опубликованных им статьях Барни всегда писал своё имя полностью. Сейчас я заключил, что отныне и мне придётся при встречах именовать его так же.
А Каро продолжала:
— Знаешь, это до абсурда похоже на деревню у нас дома. Сплошные сплетни, подглядыванье, и все всё про всех знают.
Я не мог не усмехнуться про себя: эта новая уверенность в праве судить, в собственной объективности… когда-то я старался уберечь Каро от обсуждения блестящих — или тех, что считаются блестящими, — сторон моей собственной жизни. Даже если в Оксфорде я и был подвержен самолюбованию, позднее мне удалось избежать той его отвратительной разновидности, что так свойственна миру кино. Дома, в моём кабинете, на стенах — полки с книгами и даже висит парочка зеркал, но совершенно отсутствуют награды и грамоты в рамках, золочёные статуэтки, афиши и кадры из фильмов — эти вечно лгущие зеркала успеха; точно так же я всегда держал дочь подальше от знаменитостей. Теперь я заподозрил, что в этом не было необходимости.
Потом мы поговорили о семейных делах, о дяде Энтони, о планах Джейн, об их детях. Каро стала больше похожей на себя прежнюю, какой я оставил её прошлым летом. Мы приехали домой, я отнёс чемоданы наверх, Каро шла впереди. Я чувствовал себя безнадёжно проснувшимся, разрыв во времени начинал брать своё. Дженни сейчас уже у себя дома и принимает душ после целого дня съёмок; в перспективе — свободный вечер. А может, она поторопилась и уже переговорила с Милдред. Я ясно видел, как она собирает вещички, готовясь к переезду в «Хижину»; возникло острое желание позвонить в Калифорнию, но я убил его в зародыше. Пора отвыкать друг от друга.
У камина в гостиной стояли свежие цветы и непочатая бутылка виски, бутылка минеральной воды, бокал. Каро, в роли любящей дочери, включила электрокамин, убедилась, что я заметил все эти знаки внимания, это «добро пожаловать к родным пенатам». Я поцеловал её в щёчку.
— А теперь — в постель. Ты в десять раз лучше, чем я того заслуживаю.
— Когда ты предполагаешь завтракать?
— А когда тебе на работу?
— Это не важно. Бернард ведь официально ещё не приехал. Нормально, если я к полудню буду на месте.
— Вряд ли я долго смогу проспать. Разбуди меня, когда сама встанешь.
— Я постель приготовила и всё, что надо.
— Спасибо огромное. И за то, что встретила. А теперь — марш отсюда.
Она ушла, а я налил себе виски и оглядел комнату. На одной из кушеток — новая подушка. Больше ничего нового; если не считать груды конвертов, с которыми я не собирался иметь дела до утра, комната выглядела точно так, как я оставил её много месяцев назад; это меня разочаровало. Я надеялся, что Каро будет чувствовать себя здесь свободно, как дома, хоть и знал, что «домом» для неё навсегда останется Комптон. Это как Версальский дворец и домик в деревне… никакого сравнения.
