Сергей Алексеев - Игры с хищником
– А сегодня?
– Сегодня уже не боюсь.
Это было приглашение.
Весь вечер он крадучись наблюдал за ней, ловил всякое движение – поворот головы, взмах руки, отлет волос – от Риты ничего не осталось.
Значит, это было в нем, а не в ней.
Он тихо, про себя, радовался такой перемене. Он чувствовал тепло руки, прикосновение ее груди, ощущал под платьем движение тела, но от вчерашнего буйства страсти не осталось следа.
И этому он радовался.
Во втором часу они сдержанно распрощались на пороге зала и разошлись по разным комнатам.
– У меня такого никогда не было, – шепнула она. – Что у нас в деревне? Тоска, парни на танцах за грудь хватают, под подол лезут...
Эта ее внезапная откровенность неприятно поразила его, ибо он представил, как ее хватают за грудь и лезут под подол. И этим окончательно смиренный, он лег и почти сразу заснул под легкие шаги в коридоре и журчание воды на кухне: Антонина мыла посуду.
А проснулся оттого, что ощутил движение совсем рядом, и открыл глаза...
Никого нет. Свет уличных фонарей бил сквозь тонкие шторы, и вся комната хорошо просматривалась. Он не поверил, привстал, ощупал рукой пространство, где только что было движение, вернее, оставшийся от него световой смазанный след, – пусто...
Она приходила. И долго стояла здесь, ибо он ощутил витающий в воздухе запах ее дыхания.
И вдруг подступил колющий, словно ледяная вода, холод и достал до подбородка.
Еще полусонный, смущенный обманчивым призраком, он встал, приоткрыл дверь в смежную комнату, так же тускло освещенную и наполненную едва ощутимыми движениями: на белой постели черным веером разлетелись волосы, которые он узнал в тот же миг – Рита! Она доверчиво и безмятежно спала, сбросив одеяло до пояса, поскольку рано дали отопление и в квартире было жарко. Но когда сделал несколько неуверенных шагов вперед, влекомый едва уловимым неясным движением, то вдруг плоская картинка в неверном свете преобразилась и обрела объем.
Она не лежала, как показалось, а сидела и протягивала к нему руки. Только почему-то темные, пышные волосы поднимались над ее головой полукруглым ореолом.
– Поцелуй меня, – попросила, как тогда.
Он встал на колени и с мужской жадной нежностью обнял узенькие плечики...
И это был не сон и не бред воспаленного юного разума.
Следующим утром, когда пришел на работу, ему передали телефонограмму, подписанную Балановым. Это был срочный вызов в ЦК, и Сергей Борисович решил, что обкатка в провинции закончилась и что Антонина, не в пример Рите, приносит счастье. И одновременно спохватился, что так и не выполнил наказа – не женился, и надо немедленно исправлять положение.
Прежде чем ехать в аэропорт, он заскочил в облисполком с надеждой увидеть Антонину, где она по утрам ухаживала за цветами, а вечером мыла два этажа. Он пробежал по коридорам, но нигде ее не встретил, и тогда, отбросив условности, зашел в хозотдел, велел, чтоб немедленно разыскали техничку – все равно все знают, провинциальный город, как большая деревня...
Через несколько минут Антонину привели и предусмотрительно оставили одних. Она стояла с лейкой в руках и ничего не понимала, испуг выдавала дрожащая прядка волос, выбившаяся из-под косынки.
Сергей Борисович отнял лейку, сдернул косынку.
– Антонина, выходи за меня замуж! – не предложил, а потребовал.
– Да что вы, Сергей Борисович? – В темных глазах мгновенно накопились слезы. – Смеетесь надо мной?
И потянулась за своим инструментом.
– Хочу, чтобы ты стала моей женой! – отчеканил он.
Слезы ее мгновенно высохли.
– Только сразу же уедем, – прошептала она. – Далеко и навсегда.
– Обязательно уедем! – заверил он. – Далеко и навсегда.
– Я согласна, – одними губами промолвила она. – Но так боюсь...
– Ничего не бойся. Сейчас иди ко мне домой и жди. Вернусь, мы поедем к твоим родителям. Высватаю тебя, как положено, и сразу же в Москву.
– А зачем? Я же согласна!
– Так заведено. С твоими родителями познакомлюсь!
В ее глазах тогда возник какой-то страх и протест, но выяснять, что ее смущает, было некогда. Он всунул в безвольную руку ключи и стремительно вышел из хозотдела.
Однако все надежды уехать в Москву рухнули: о семейном положении его даже никто не спросил, оказалось, он назначен первым секретарем обкома без освобождения от прежних обязанностей председателя облисполкома. То есть вся власть в области переходила в его руки и теперь, вернувшись, надо было совершить свой маленький переворот. А первым секретарем обкома был человек заслуженный и влиятельный: фронтовик, командир полка, Герой Советского Союза Бажан, еще не старый и могучий мужик, с которым Сергей Борисович когда-то сразу нашел общий язык, сдружился, и все это время они мирно сосуществовали. За глаза первого все называли Героем, но это звучало не как прозвище; прежде всего в этом слышалось искреннее уважение к человеку и оценка его личных качеств.
И самое странное, тогда еще непонятное в этой ситуации было то, что Брежнев с Бажаном были однополчанами, даже вроде бы фронтовыми друзьями, о чем последний при случае непременно напоминал, и под стеклом на столе лежала фотография времен войны, где они стояли вместе на берегу моря, наряженные в полевые офицерские гимнастерки.
– Ты уже пришел? – вместо приветствия спросил Бажан. – Скорый на ногу, далеко пойдешь... Ну, садись, командуй.
И пересел на стул для посетителей за приставным столом. Он уже откуда-то знал, что отстранен и отправлен на пенсию, был смертельно обижен, но внешне не выказывал этого.
– Не обессудьте. – Сергей Борисович устроился напротив него. – Не моя воля...
Усталые, воспаленные бессонницей глаза и муляж звезды Героя поблескивали с одинаковой краснотой. Он встал во весь свой двухметровый рост, застегнул пиджак.
– Ладно, секретные документы в сейфе, найдешь. Я иду на отдых.
Строевым шагом дошел до двери, но вернулся к столу и, приподняв стекло, стал доставать фронтовую фотографию. А она от долгого лежания приклеилась намертво. Бажан кое-как отскреб лишь один уголок, потянул, но бумага начала расслаиваться и само изображение оставалось на стекле.
– Водой бы отмочить, – посоветовал Сергей Борисович.
– Не поможет. – Он резко дернул карточку. – Теперь ничего не поможет.
Фотография разорвалась, и в руке оказалась лишь половинка, на которой был Брежнев и море. Герой взял нож для резки бумаги, грубо соскреб остатки и стал собирать мусор. Однако толстые, могучие его пальцы оказались неприспособленными для столь мелких дел.
– Эх, насорил я у тебя тут, – пожалел он, заталкивая в карман то, что собрал. – Но ничего, техничка уберет...
