Лариса Райт - Жила-была одна семья
Она говорила и говорила: о маминых варениках и Вовкиных мотоциклах, о московской осени и детском грузинском лете, о веселых походах и об отсутствии друзей, о прекрасной, молодой Эсме и печальной старушке, что осталась стоять на мостовой Роудона, о своей правильной и абсолютно понятной сестре, которая вдруг превратилась в загадочную женщину, дающую странные советы. О выставках, о работе и отдыхе, о жизни и смерти, о любви и о… Нет, о ненависти она говорить не стала. Ненависть — это только ее удел, так тщательно оберегаемый, что даже нескольких капель из него проливать не стоит. Впрочем, на самом деле она даже не задумывалась, каким образом одна тема в ее монологе, изредка прерываемом его вопросами и комментариями, сменяла другую и почему уже через час после того, как они сели за столик и начали разговор, ее собеседник оказался в курсе почти всех аспектов, составляющих ее существование. Нет, теперь уже в этом не было ничего удивительного. Список ценностей никогда не был длинным, а теперь и вовсе ограничивался работой, пожилой теткой да семьей старшей сестры, но каким-то образом Саша поведала и о вещах, казалось бы, навсегда исчезнувших из ее жизни: о лошадке за облаком, о розовых очках, о так и не прискакавшем северном олене, о былой близости с Ирой и о Вовкиной музыке.
— Хорошая музыка? — Вопрос застал врасплох. Обычно такие фразы казались ей до невозможности глупыми. Разве может она быть объективной, когда речь идет о песнях любимого брата? Нет, ее мнение, скорее всего, всегда было предвзятым и таковым и останется. Тогда зачем спрашивать? К чему бередить раны? Ради ничего не решающего кивка, ради горячих заверений в подлинности Вовкиного таланта, ради поддержания разговора?
Она размышляла над конечной целью вопроса и не сводила внимательного взгляда с Сергея. Хватило нескольких секунд, чтобы понять: ни одно из ее стремительно придуманных «ради» не имело ничего общего с истинным смыслом его вопроса. Он смотрел пристально и ждал ответа. Он хотел его получить, и получить не пустую отговорку, не торопливое и горячее, истовое подтверждение сестрой таланта брата. Ему необходимо было услышать мнение думающего, образованного человека. И он услышал.
— Хорошая музыка, — спокойно ответила Саша. — Непопулярная, наверное, а значит, и некоммерческая, зато умная. Хотя, скорее всего, заработать на его песнях тоже было возможно, иначе не стали бы заключать контракт.
— И контракт есть?
— Был. Теперь уже не важно.
— Нет, постой. — Он почему-то разволновался. — Как это не важно? У любого договора есть законные наследники, и они могут следить за его исполнением и требовать его.
— Наследница моего брата — маленькая дочь, а ее матери всегда было глубоко наплевать на Вовкино творчество. Хотя, если намекнуть, что от продажи дисков на нее прольется золотой дождь, она наверняка разнесет и студию, и продюсера, но добьется соблюдения договора. Но нашу Лялю, — Саша горько усмехнулась, — на мякине не проведешь. Она за него живого-то не боролась.
— Ты, — они уже полчаса как позволяли себе фамильярничать, — можешь подать в суд и потребовать признать за тобой право наследования на произведения брата и их публикацию.
— Ты юрист? — Саша впервые подумала о том, что, рассказав о себе практически все, не узнала ничего о спутнике.
— Я просто разбираюсь в этих вопросах.
— А если разбираешься, скажи, пожалуйста, станет ли нормальная звукозаписывающая компания или хороший продюсер тратить время и деньги на выпуск диска никому не известного исполнителя, если он не сможет окупить их вложения: не поедет на гастроли, не даст интервью, не распишется на пупках у фанаток? И даже если предположить, что умелая реклама может привести к неплохим продажам альбома, надо хорошенько подумать, стоит ли браться за это дело: ведь никакой профессиональной записи не осталось.
— То есть?
— Есть то, что писал сам Вовка. А до студийной записи он не дожил нескольких дней. Вот и скажи, будет ли кто-то связываться с таким проектом при отсутствии живого голоса.
— Сейчас мало кого интересует живой голос.
— Минусовку необходимо с чего-то писать, или я не права?
Его молчание было красноречивее всяких слов, и Саша лишь горько вздохнула:
— Вот видишь…
— Его песни можно показать другим исполнителям. Ведь были же прецеденты. Помнишь Татьяну Снежину?
— Помню. Но это романтика, мелодичность. А здесь рок.
— Далеко не все рокеры поют свои песни.
— Знаю. — Саша стушевалась. — Честно говоря, я как-то не думала об этом. Просто сил не было. Рядом с его смертью все потеряло значение. Но, наверное, ты прав, ради его памяти я должна попробовать. Позвоню продюсеру, когда вернусь в Москву.
— Известный продюсер?
Саша назвала фамилию, спросила:
— Известный?
— Не так чтобы очень, — неожиданно хохотнул он и тут же снова стал серьезным: — Хотя, несмотря на это, я не сомневаюсь в том, что тебе удастся добиться своего.
— Почему ты так уверен? — Она вдруг задала один из тех вопросов, которые сама не терпела. Это был вопрос, ответ на который всем известен заранее, и задают его лишь для того, чтобы еще раз услышать ответ. И она получила что хотела. Сергей показал глазами на альбом с фотографиями, лежащий между ними на столике, и сказал:
— Эта книжечка говорит о многом.
Саша, хоть и ожидала похвалы и, в общем, к похвалам привыкла, отчего-то застеснялась, потупилась, тут же отругала себя за девичью стыдливость, встретились с ним глазами и произнесла нарочито небрежно, со смешком:
— Да, говорят, я талантливая.
— Полностью согласен со всеми, кто так говорит, — он снова придвинул к себе альбом, который за время разговора успел просмотреть несколько раз, быстро нашел какую-то фотографию, показал Саше:
— Вот это впечатляет.
Девушка перегнулась через стол, чтобы посмотреть, какое из ее творений ему показалось особенным. С этим альбомом, в котором были собраны снимки ее работ, Саша практически не расставалась. Жизнь не раз предоставляла ей шанс вовремя продемонстрировать свои труды при неожиданном знакомстве с владельцем галереи. Но она давала и не связанным с ее профессией людям посмотреть альбом. Не для того, чтобы бравировать талантом, просто ей была интересна реакция, хотела проверить, что найдет, что увидит в их глазах — искреннее понимание или пустое равнодушие: «Куклы и куклы, подумаешь…»
Сергей пока ни о чем спросить не успел. Впрочем, Саша осознавала, что у него просто не было такой возможности. Говорила-то ведь она, а он, как ей показалось, слушал, не отвлекаясь. Она говорила про вареники, и он спрашивал, какую начинку она предпочитает, рассказывала о сестре, и он сетовал, что один у родителей, жаловалась на скоротечность времени, вспоминая, как изменились Нодар и Эсма, — шутил, что «лучшее, конечно, впереди», упомянула о Вовкиной музыке — засыпал градом юридических советов. Казалось, что альбом, который он листал между делом, просто служил механической игрушкой для человека, привыкшего во время важного (а Саша почему-то не сомневалась в том, что он был очень важный) разговора вертеть что-то в руках. Но теперь оказалось, что механикой его движения не ограничивались. Он успел рассмотреть фотографии и даже выделить какие-то для себя. Ей не терпелось увидеть, что именно поразило его воображение. Она почему-то была уверена, что он не станет обращать внимания на то, от чего обычно не могут оторваться другие. Он уже стал для нее необыкновенным и обязан был иметь необычное мнение. Таковым оно и оказалось: необычным и совершенно неожиданным. Он показывал на ничем не выдающуюся куклу в русском национальном костюме, улыбающуюся из стеклянной витрины яркими губами, над цветом которых Саша трудилась не один час. В общем, кроме малинового рта и красивого сарафана, эта модель ничем особенным не выделялась.
