Захар Прилепин - Дорога в декабре
— За работу, — тихо говорит Андрюха Конь, и мы впрыгиваем в кабину грузовика, где еще дремлет третий виновник суматохи.
Начинаем рыться там. Быстро обнаруживаем целую курицу — жареную, с небольшими изъянами в виде отсутствующей ноги и нескольких небрежных укусов в области грудной клетки. Водки нет.
— Под сиденьями посмотри, — говорит Язва, подойдя к машине и озираясь по сторонам.
— Вы чего там ищете? — интересуется вернувшийся из комендатуры Андрей Георгиевич.
— Да вот, вытаскиваем… героя… — говорю я и, ухватив за шиворот, выволакиваю на Божий свет, верней, на Божью темь ни на что не реагирующего солдатика. Он плюхается рядом с постанываю — щим водителем.
Черная Метка стоит, не уходит, и мы с Язвой, поняв, что поиски спиртного в машине будут выглядеть неприлично, возвращаемся к «козелкам».
— Так вы все-таки поедете? — спрашивает Черная Метка.
— Да, нам пора домой, — отвечает Язва.
Вася бьет по газам, ловко объезжает криво поставленный грузовик и вылетает за ворота. Я слышу звяканье стеклянной посуды. Оборачиваюсь и глаза в глаза встречаюсь взглядом с Андрюхой Конем.
— Нашел, морда твоя лошадиная?
— Достойная оплата за наш риск, — отвечает Андрюха, приподнимая пакет, на вид в нем бутылок восемь, а то и больше.
— Вася, запомни, нас никто не имеет права убить, пока мы все это не выпьем, — говорит водителю Язва, усевшийся с нами.
— Учтем, — отвечает Вася.
Выехав за ворота, тут же останавливаемся — делимся с парнями из второго «козелка» добычей, чтоб не скучали в пути.
Каждый из наших пацанов пьет по-своему. Андрюха Конь затаивается перед глотком, будто держит в руке одуванчик и боится неровным выдохом его потревожить. В его манере пить есть истинно лошадиная аккуратность и благоговение хорошо воспитанного коня перед жидкостью, которую предстоит потреблять. Язва, перед тем как глотнуть, отворачивает голову и пьет, заливая «отраву» себе куда-то в край рта. Слава Тельман пьет аккуратно и спокойно, как педант микстуру. Вася Лебедев — залихватски, потом громко хека-ет. Снова бьет по газам, и мы идем на взлет, завороженно глядя вокруг.
Мне нравится пить водку. И то, что мы едем, не такое уж неудобство. Сейчас Вася врубит четвертую, и я глотну. Глотаю. Пузырь идет по второму кругу. Пока я принюхивался к рукаву, пузырь возвращается ко мне.
Так вот, водка мне нравится. Однако чем больше я ее потребляю, тем труднее мне дается питье. Скажем так, когда количество выпитого лично мной переходит за семьсот грамм, я перестаю смаковать водку и просто заливаю ее внутрь, на авось: приживется как-нибудь, усвоится. Закусить бы хорошо… Вот и курочку мне парни подают почтительно: грязными своими кривыми пальцами всю ее залапали. Некоторое время жую, хрустя куриными косточками, которые мне лень выплевывать, — зубы молодые, все перемелют.
Летим по городу, как ангелы, дышащие перегаром. На ухабах выпитое и съеденное взлетает вверх, но мы крепко сжимаем зубы. Между тем Андрюха открывает еще одну бутылку и, чокнувшись со стеклом, потребляет первым, уменьшив содержимое на четверть.
— Вась, тебя попоить? — предлагаю я водителю, получив бутылку.
Вася протягивает руку, и я вкладываю бутылку в его раскрытую клешню.
— Смертельный номер, — говорит Вася. Не отрывая глаз от дороги, он опрокидывает бутылку в рот и делает несколько внушительных глотков, даже не поморщившись. Возвращает мне бутылку и снова тянет руку — я вкладываю в нее куриные лохмотья. Вася целиком засовывает их в рот и с аппетитом жует. Глаза его становятся все больше и больше, видимо, от напряжения челюстей, но когда Васе удается сглотнуть прожеванное мясо, чуть осоловелый взгляд его вновь умиротворяется.
Я вижу накатывающий на нас город и с трудом сдерживаю желание выскочить из машины на улицу, побежать по дворам, крича от счастья, стреляя во все стороны. Парни не поймут.
— Андрюха, запевай! — говорит Язва.
— Какую? — ерничает Андрюха. — «Ямщик, не гони лошадей»? «Ходят кони над рекою»? «Три белых коня»?
Смеемся и валимся на бок на очередном повороте.
— Давай про ямщика, — говорит Язва.
— «Ям-щик, не гони ло-ша-дей!» — ревет Андрюха.
Я нажимаю тангенту рации, чтобы пацаны, следующие за нами во второй машине, могли насладиться пением.
— «Мне некуда больше спе-шить!» — подхватывает Вася.
— «Мне некого больше лю-бить!..» — кричим мы в четыре глотки.
Я отпускаю тангенту, и тут же в рации раздается пение наших парней из второго «козелка».
— «Ямщик! — орут они дурными голосами. — Не гони! Ло-ша-дей!»
Роскошные волны раскатываются в обе стороны из лужи, по которой мы проезжаем, вылетев напрямую по направлению к нашей школе, и, не успев затормозить, машина бьет бампером в железные ворота — приехали. Грохот, кажется, должен быть слышен где-нибудь во Владикавказе.
— Еще! — говорит Вася, протягивая руку.
Вручаю ему пузырь. Он открывает его зубами.
Совсем пьяный, давясь, я глотаю еще. Закусывать уже нечем. Во втором «козелке» все еще поют.
Даже не вижу, кто открывает дверь. На краткое время очухиваюсь в «почивальне», опознав дневального — Кешу Фистова. Его косой взгляд меня добивает, и, стараясь ни на что больше не смотреть, я по памяти бреду к своей кровати, обнаруживая по пути подозрительно много разнообразной обуви. Взбираясь наверх, кажется, наступаю на живот Скворцу (когда же я снял берцы? да и снял ли я их?) и засыпаю, еще не упав на подушку.
…Просыпаюсь я, кажется, не от шума вокруг, а потому, что из моего раскрытого рта на подушку натекла слюна, словно я расслабленный даун, а не боец спецназа. Почувствовав гадкую гнилостную сырость на лице, я очнулся.
О Господи… Мою голову провернули в мясорубке… Я не удивлюсь, если один свой глаз сейчас обнаружу на подбородке, а второй — в шейной складке. Правда, рот, если так можно назвать это сохлое, присыпанное мышиной отравой отверстие, есть. Но дышать через него не хочется. Одним глазом я пытаюсь смотреть на происходящее в «почивальне». Вчерашняя курица просовывает свою бритую, ощипанную голову мне в горло, и дух ее жаждет свободы.
Если я подниму затылок с подушки, может случиться что-то страшное. Я даже боюсь себе представить, что именно. Перевожу глаз на свою ногу — вижу носок. Значит, берцы я все-таки снял. По крайней мере, один ботинок. Надеюсь, что я снял их в помещении, а не, например, в «козелке».
— Вставай, чудовище, — говорит Хасан где-то рядом.
Неожиданно открывается мой второй глаз. Он все-таки на лице и вроде бы не очень далеко от первого. Несколько секунд наводится резкость, сначала вижу рыжую щетину Хасана, отвратительно открывающийся и закрывающийся рот, затем проясняется все лицо. Не в силах вынести зримое, я закрываю глаза.
