Эдуард Лимонов - Палач
Оскар поморщился, услышав «бедный маленький Оскар…» Габриэл не пользуется сахарным словариком в нормальной жизни, только с Оскаром она общается на жаргоне опереточной миллиардерши — слабость пятидесятилетней женщины, неуклюже старающейся опять хоть чуть-чуть пожить в детстве. Деловая, умная Габриэл крепко держит бразды правления своей оружиепродающей империи и сама, как танк, которые она продает, — неостановима в своем движении. С Оскаром, и только с Оскаром, миссис Крониадис сюсюкает, шепелявит и позволяет себе быть опереточной девочкой.
— Я уже составил и список гостей, — объявил Оскар. — Мне хотелось бы, чтобы мы просмотрели его вместе, возможно, я пропустил кого-либо…
Оскар имел в виду, что, возможно, он пригласил кого-либо, кого Габриэл Крониадис — его любовница — не захочет видеть, но сказать об этом прямо значило бы признать свое подчиненное положение. «Пропустил кого-либо…» звучало дипломатично и было приятно Габриэл, вне всякого сомнения, означало, что Оскар считается с мнением Габриэл и не хочет, чтобы среди приглашенных оказались неприятные ей люди. Габриэл же, разумеется, будет оплачивать расходы по устройству парти.
— Разумеется, я помогу тебе… Мы устроим грандиозный бал, — воодушевилась Габриэл у себя на Бикман-плейс. — Давай увидимся в час дня. Ты хочешь пойти на ланч в «Четыре Сезона»?
8После ланча они приехали к Оскару. На такси. По дороге Оскар размышлял о том, что миллиардерам легче оставаться инкогнито, когда они этого хотят, чем кинозвездам.
Палач Оскар Худзински приказал Габриэл переодеться тотчас после того, как они вошли в его рабочую комнату. Взяв брошенные ей Оскаром тряпочки, Габриэл безмолвно удалилась в ванную комнату. Поведение их наедине, как всегда, резко контрам тировало с их поведением в общественных местах. В ресторане они были миллиардерша и ее тридцатишестилетний любовник. Сейчас, здесь, они были Палач-повелитель и тень, жертва.
Жертва вернулась из ванной комнаты Оскара, одетая в форму школьницы нью-йоркской паблик-скул: белые гольфы до колен, черное платье, зеленый форменный фартучек поверх платья, белый воротничок вокруг горла, туфли без каблука. Тень молчала. В руке у нее была ученическая тетрадь, простая ручка и настоящий учебник.
Ученицу уже ожидала стоящая у окна, сейчас расшторенного, настоящая парта, Оскар только что вынул ее и разложил. На стене у окна висела школьная доска со следами мела. Оскар и Габриэл любили, чтобы все в их играх было настоящим. Подделки, считала Габриэл, могут удовлетворить только невзыскательных, бедных людей.
Габриэл села за парту, открыла книгу, открыла тетрадь и, взяв ручку, стала переписывать текст из книги в тетрадь. Обычно выразительный, почти восточный ее мейкап — золотые веки, слишком нарумяненные щеки, темные губы — исчез… Блеклое лицо пятидесятилетней ученицы…
Оскар покинул рабочую комнату на несколько минут и вернулся, одетый в скромный, слегка потертый костюм школьного учителя, впрочем, это была достаточно вольная интерпретация костюма, который мог бы носить нью-йоркский школьный учитель. В руке Оскара была указка и свернутая в рулон географическая карта.
— Хэлло, класс! — бросил Оскар равнодушно-злым голосом и, пройдя к доске, повесил карту на гвоздь, развернув ее. Очертания Европы, окрашенной в различные цвета, обнаружились, и Европа завихрялась на краях, как очень старое, только что в тысячный раз простиранное полотенце.
Оскар обернулся к «классу». Габриэл сидела, уставившись в тетрадь, и напряженно писала. Ноги ее под партой, однако, были широко расставлены, платье раскрыто и подтянуто к талии, промежность вдали, между ног, переходя в темноту, была заполнена голубым. На Габриэл были голубые трикотажные трусики, большие и нелепые. Модель их более или менее соответствовала тем трусикам, которые во времена Оскара носили в его стране польские девочки. Голубые трусики возбуждают Оскара.
— Эй, ты! — Опершись на указку, Оскар уставился на «девочку». — Как тебя зовут?
«Девочка» оторопело и со страхом смотрела на «учителя». Даже открыла от ужаса рот.
— Ты что, имбецил, не знаешь своего имени? — разозлился «учитель».
— Марыша, пан учитель… — прошептала наконец «ученица». — Марыша Ковальска.
«Как хороша была бы в этой роли Наташка», — с сожалением подумал Оскар, но тотчас вернулся в классную комнату, по опыту зная, как вредно отвлекаться от игры. И опасно порой.
— Что ты там пишешь, Марыша? — спросил «учитель», брезгливо поморщившись. — Ты что, не успела закончить домашнего задания и теперь списываешь?
— Гм, гм, — попробовала прочистить горло совсем испугавшаяся «ученица». — Нет, господин учитель, я переписываю учебник, чтобы лучше запомнить урок…
— Идиотка! Разве я приказывал тебе переписывать учебник?! — Оскар смотрит на «ученицу» с ненавистью.
— Нет… — «Ученица» замирает, с ужасом глядя на разъяренного педагога. — Я сама…
— Что это у тебя там, имбецил? — «Учитель» наклоняется и заглядывает под парту.
— Ничего… Ноги… — шепчет совсем испугавшаяся «ученица» и сдвигает ноги, натягивая на них платье.
— Ты заслуживаешь наказания, — бросает «учитель». — Встань! Выйди из-за парты!
«Девочка» медленно, в ужасе встает и становится рядом с партой.
«Учитель» подходит к ней, поворачивает ее лицом к парте и, чуть отступив, тычет ей указкой в позвоночник.
— Согнись, имбецил! — приказывает он.
«Девочка» послушно сгибается и ложится грудью на парту. «Учитель» подходит, задирает ей юбку на спину и, обнаружив под юбкой голубые трусики, довольно и зло улыбаясь, стягивает их вниз до колен «ученицы», впрочем, не снимая их совсем. Затем опять обходит парту и тычет указкой в подбородок покрасневшей от стыда и ужаса «ученицы».
— Ты понимаешь, конечно, что ты заслуживаешь наказания, кретинка?
— Да… — шепчет «ученица». — Я заслуживаю наказания… Сурового наказания…
— Очень сурового… — Оскар отходит к стене и снимает с нее одну из плеток.
Возвратившись ко все так же покорно стоящей с оголенным задом «ученице», он обрушивает на нее первый кнут. «Вз-з-ы!» — свистят восемь черных хвостов…
— Ах… — вздыхает «ученица», а Оскар заставляет ее томительно ждать второго удара, некоторое время блуждая хвостами плетки в промежности…
9После «урока» они пьют шампанское и обсуждают список гостей. Осторожные предложения Габриэл в результате сводятся к тому, чтобы Оскар исключил из списка только двух журналистов, по мнению Габриэл — не слишком чистоплотных. Стюарта Хофмана из «Вилледж Войс» и давнишнего знакомого Оскара — Боба Картера.
