Кейт Мортон - Когда рассеется туман
— Да что вы, мисс! Спасибо, мисс. Мне и так не жарко.
— Чепуха! У тебя щеки почти такие же красные, как у Эмми. Пей.
Я украдкой поглядела на Эммелин, которая с другого края бассейна пускала в воду розовые и желтые цветочки.
— Грейс, — с шутливой строгостью сказала Ханна. — Сегодня очень жарко. Я тебе просто приказываю.
Я вздохнула и взяла стакан. Он так заманчиво холодил руку. Я поднесла лимонад к губам. Всего один глоточек…
Восторженный клич заставил Ханну обернуться. Я тоже подняла глаза, щурясь от солнца. Оно уже начало скатываться к востоку, воздух дрожал от зноя.
Эммелин сидела на выступе скалы около фигуры Икара. Светлые волосы распустились и завились, за ухом торчал белый цветок. Мокрый край рубашки прилип к ногам.
В лучах пронзительного света она казалась частью скульптуры. Ожившей русалкой. Эммелин помахала нам. Нет, не нам — Ханне.
— Иди сюда! Отсюда видно все до самого озера!
— Да я видела! — крикнула в ответ Ханна. — Это же я тебе показала, помнишь?
В небе над нами раздался гул. Аэроплан. Я не знала, какого типа, вот Альфред бы сказал.
Ханна проводила аэроплан глазами и не опускала головы, пока он не превратился в едва видимую точку, окруженную солнечным сиянием. Потом резко встала и шагнула к садовому стулу, на котором лежала одежда. Я поставила стакан и поспешила ей на помощь.
— Ты что делаешь? — спросила Эммелин.
— Одеваюсь.
— Зачем?
— Мне надо домой, — Ханна выпрямилась, я одернула на ней платье. — Доделать французский для мисс Принс.
— С чего это вдруг? — подозрительно осведомилась Эммелин. — Сейчас же каникулы.
— Я попросила дополнительное задание.
— Врешь.
— Нет.
— Тогда я пойду с тобой, — не двигаясь с места, пригрозила Эммелин.
— Прекрасно, — холодно согласилась Ханна. — А когда тебе станет скучно, лорд Гиффорд с удовольствием составит тебе компанию. — Она села на стул и начала зашнуровывать ботинки.
— Да ладно тебе, — надулась Эммелин. — Ну скажи, куда ты идешь? Знаешь ведь, я умею хранить секреты.
— Какая радость! А то все бы узнали, что я тайком учу французские глаголы!
Эммелин посидела немного, разглядывая сестру и барабаня ногами по каменному крылу. Склонила голову на плечо.
— Клянешься, что правда идешь учиться?
— Клянусь, — ответила Ханна. — Я иду домой, чтобы позаниматься переводами с французского. — Она украдкой взглянула на меня, и я поняла, что Ханна сказала полуправду. Она действительно собиралась домой заниматься, но не переводами, а стенографией. Я опустила глаза, неожиданно польщенная ее тайным доверием.
Эммелин покачала головой, прищурилась и попыталась ухватиться за последнюю соломинку.
— Ты знаешь, что вранье — это смертный грех?
— Да, о моя набожная сестрица, — расхохоталась Ханна.
— Ну и пожалуйста, — скрестив руки на груди, заявила Эммелин. — Секретничай, сколько влезет. Мне все равно.
— Вот и славно. Народ ликует. — Ханна улыбнулась мне, я ответила тем же. — Спасибо за лимонад, Грейс. — Она открыла калитку и исчезла на Долгой аллее.
— Я все равно тебя выслежу! — крикнула ей вслед Эммелин. — Вот увидишь!
Не дождавшись ответа, она гневно фыркнула. Повернувшись, я заметила, что белый цветок, что был у нее в волосах, летит на камень. Эммелин злобно взглянула на меня,
— Дай сюда лимонад! У меня в горле пересохло!
* * *В тот выходной я забежала к маме совсем ненадолго и вряд ли запомнила бы сам день, если бы не одно событие.
Обычно мы садились на кухне, у окна, где было больше света для шитья и где мы проводили много времени вместе, пока я не пошла работать в Ривертон. В тот день, однако, мама встретила меня у дверей и провела в крохотную гостиную сразу за кухней. Я заподозрила, что она ждет кого-то еще, потому что мы заходили в гостиную только во время визитов важных лиц, вроде доктора Артура или священника.
Я сразу заметила, что мама постаралась прибраться там как можно лучше. На прикроватном столике стояла ее любимая ваза, подарок бабушки, — белая, с тюльпанами — в ней гордо торчал букет подвядших маргариток. А подушка, которую она обычно подкладывала под спину во время шитья, теперь, хорошенько взбитая, лежала на диване и старательно делала вид, что всю жизнь служила только для украшения.
Комната блистала идеальной чистотой — после стольких лет работы горничной мама отлично знала, что такое уборка, — но была гораздо меньше и беднее, чем мне помнилось. Желтые стены, такие яркие когда-то, выцвели и словно бы покосились, так, что только старый вытертый диван да стулья удерживали их от падения. Картины с видами моря, вдохновлявшие мое детское воображение, потеряли очарование и казались старыми и безвкусными.
Мама принесла чай и села напротив. Я глядела, как она наливает его в чашки. Две. Значит, больше никого не будет. Уборка, цветы, подушка — все это для меня.
Я взяла предложенную чашку и заметила на краю маленькую щербинку. Мистер Гамильтон такого бы не потерпел. В Ривертоне не было места битой посуде, даже для слуг.
Мама обхватила чашку двумя руками, и я увидела, как искривились ее пальцы. С такими руками много не нашьешь. Я гадала, давно ли это с ней и как же она теперь зарабатывает на жизнь. Каждую неделю я отдавала ей часть жалованья, но этого явно было недостаточно. Попытавшись осторожно расспросить ее, я услышала:
— Не беспокойся. Мне вполне хватает.
— Почему ты ничего не говорила? Я могла бы отдавать тебе больше. Мне все равно не на что тратить.
На усталом лице мамы отразилось сомнение. Она явно колебалась, но потом решительно вздохнула:
— Нет, Грейс. Ты и так делаешь для меня все возможное. Незачем тебе расплачиваться за мои грехи. Не твоя это забота.
— А чья же еще?
— Ты, главное, не повторяй моих ошибок.
Я собралась с духом и осторожно спросила:
— Каких ошибок, мам?
Она сжала губы и отвернулась, я молча ждала, сердце колотилось, как бешеное. Неужели мама, наконец-то, откроет мне тот секрет, что стоял между нами, сколько я себя помнила…
— Всяких, — сказала она в конце концов, снова поворачиваясь ко мне. И тут же сменила тему. Стала расспрашивать о доме, о семействе — все как обычно.
А чего я, собственно, ожидала? Что мама вот так вот вдруг изменит своим привычкам? Потока тяжких откровений, которые объяснят мамину желчность и раздражительность, так долго мешавшие нам стать ближе друг к другу?
Наверное, именно этого. Что ж, я была молода, и это единственное, что может меня извинить.
