Джонатан Франзен - Безгрешность
Андреас понимал, что время уходит.
– Где мотоцикл?
Она не ответила.
– Мотоцикл здесь?
– Нет. – Она глубоко вздохнула. – После ужина он занялся ремонтом. Когда я подошла, он еще не собрал машину: сказал, нужна какая-то деталь. Предложил съездить в другой день.
Не так уж он пылал страстью, подумал Андреас.
– Я подумала, может, он что-то заподозрил, – продолжила она. – Не знала, как быть, но сказала, что очень хочу именно сегодня.
Андреас опять запретил себе думать, какими средствами она выманила сюда отчима.
– Так что мы поехали на электричке, – сказала она.
– Нехорошо.
– Прости!
– Нет, ты правильно поступила, но это усложняет дело.
– Мы сидели не вместе: я сказала, так будет безопаснее.
Скоро другие пассажиры увидят в газетах, а то и по телевизору фото пропавшего мужчины. Весь план держался на мотоцикле. Но Андреас не мог допустить, чтобы она пала духом.
– Ты очень умная, – сказал он. – Ты все сделала правильно. Боюсь только, ты даже на самой ранней электричке не успеешь попасть домой вовремя.
– Мама, как приходит с работы, сразу ложится. А дверь в свою комнату я оставила закрытой.
– Ты подумала об этом.
– На всякий случай.
– Ты очень, очень умная.
– Недостаточно умная. Нас арестуют. Я точно знаю. Не надо было ехать поездом, ненавижу поезда, люди вечно на меня пялятся, наверняка меня запомнили. Но я не знала, как быть по-другому.
– Просто оставайся такой же умной. Самое трудное позади.
Ухватившись за его руки, она подтянулась и встала.
– Пожалуйста, поцелуй меня, – попросила она. – Один только разочек, на память.
Он поцеловал ее в лоб.
– Нет, в губы, – сказала она. – Нас посадят в тюрьму на всю жизнь. Я хочу остаться с этим поцелуем. Я только о нем и думала. Иначе бы не продержалась эту неделю.
Он боялся того, к чему поцелуй мог повести, – время шло неумолимо, – но боялся зря. Губы Аннагрет были целомудренно сомкнуты. Она, должно быть, хотела того же, чего и он. Чего-то более чистого, избавления от грязи. Андреасу ночная тьма пришлась очень кстати: яснее видел бы, какими глазами она на него смотрит, – может быть, не сумел бы от нее оторваться.
Она осталась ждать на дорожке, в стороне от трупа, а он вошел в дом. Кухня, где он сидел в засаде, словно пропиталась за это время злом, тут разителен был злой контраст между миром, где Хорст был жив, и миром, в котором он был мертв, но Андреас заставил себя сунуть голову под кран и напиться. Потом вышел на переднее крыльцо и снова надел носки и ботинки. В одном ботинке обнаружился фонарь.
Когда обошел вокруг дома, Аннагрет бросилась к нему и стала безудержно, открытым ртом, целовать, запустила пальцы ему в волосы. Душераздирающе юная – и он не знал, как быть. Хотел дать ей то, чего она желала, чего он сам желал, – но понимал, что по большому счету она должна хотеть другого: не попасться. Мучительно быть старшим, более разумным, быть тем, кто принуждает. Ладонями в перчатках он обхватил ее лицо.
– Я люблю тебя, но надо остановиться, – сказал он.
Она дрожала и жалась к нему.
– Давай проведем эту ночь, и пусть нас берут. Я сделала все, что могла.
– Давай сделаем так, чтобы нас не взяли, а потом у нас будет много ночей.
– Он был не такой уж плохой, просто некому было ему помочь.
– Помоги сейчас мне. Это одна минута. Одна минута, а потом ляжешь и поспишь.
– Это так ужасно.
– Просто подержи тачку. Можешь закрыть глаза. Сумеешь – ради меня?
В темноте он увидел – или ему показалось, – что она кивнула. Он отошел от нее и, выбирая дорогу, двинулся к сараю. Погрузить тело на тачку было бы куда легче, если бы она ему помогла, но он чувствовал, что хочет разобраться с трупом в одиночку. Он защищал ее от прямого соприкосновения, старался уберечь и хотел, чтобы она это знала.
Труп был в комбинезоне – в рабочей одежде с электростанции, в одежде, подходящей для ремонта мотоцикла, но не для жаркого свидания за городом. Трудно было отделаться от мысли, что у подлюги не было на самом деле желания ехать сюда этим вечером; но Андреас старался об этом не думать. Он перевернул убитого на спину. Тяжелое, накачанное тело спортсмена. Нашел бумажник, сунул в карман своей куртки, а потом попытался поднять труп за комбинезон, но ткань затрещала. Пришлось обхватить его и прижать к себе, чтобы взгромоздить голову и торс на тачку.
Тачка повалилась набок. Ни он, ни Аннагрет не сказали ни слова. Просто повторили попытку.
За сараем вновь пришлось повозиться. Она толкала тачку за ручки, он тянул спереди. Следов, конечно, оставили великое множество. Добравшись наконец до ямы, постояли, переводя дух. Тихо капало с сосновых лап, хвойный запах смешивался с острым, слегка отдающим какао запахом свежей земли.
– Ничего, терпимо было, – сказала она.
– Прости, что заставил тебя помогать.
– Просто… не знаю.
– Что?
– Это точно, что Бога нет?
– Довольно-таки искусственная идея, тебе не кажется?
– У меня такое чувство, очень сильное, что он где-то сейчас живой.
– Сама подумай – где? Как это возможно?
– Просто такое чувство.
– Он был твоим другом. Тебе гораздо тяжелее, чем мне.
– Как ты думаешь, ему было больно? Он успел испугаться?
– Нет, поверь мне. Все произошло очень быстро. А теперь, когда он мертв, боли в любом случае нет. Словно он и не существовал никогда.
Он хотел, чтобы она этому поверила, но не был убежден, что верит этому сам. Если время бесконечно, то три секунды и три года – равно малая его доля, бесконечно малая. А значит, если обречь человека на три года страха и страданий – дурно, с чем любой согласится, то и на три секунды – столь же дурно. В этой математике, в ничтожной длительности любой жизни ему вдруг почудился намек на Бога. Никакая смерть не может наступить так быстро, чтобы причинение боли стало простительно. Если ты способен постичь эту математику, значит, в ней таится некая мораль.
– Если Бог все-таки есть, – сказала Аннагрет потверже, – то мой дружок, наверно, в ад попадет за то, что меня изнасиловал. Хотя мне лично было бы спокойнее, если бы он попал в рай. Отправила его в могилу – и хватит с него. Но говорят, у Бога правила строгие.
– Кто тебе это сказал?
– Папа, перед смертью. Он не мог понять, за что Бог его наказывает.
Раньше она об отце не заговаривала. Будь у них больше времени, Андреас постарался бы расспросить ее обо всем, он хотел все про нее знать. Он любил в ней то, что у нее не сходились концы с концами; что она, может быть, даже не совсем честна. Сейчас она впервые употребила слово изнасиловал и, похоже, была лучше знакома с религией, чем показывала тогда, в церкви. Желание ее разгадать было таким же сильным, как желание лечь с ней; два желания были почти нераздельны. Но время уходило. Все мышцы до одной у него болели, но он спрыгнул в могилу и стал ее углублять.
