Андрей Ефремов - Неумолимая жизнь Барабанова
– Выпьем, Кнопф, напоследок.
Пощелкивая зубами по краю пиалы, Кнопф выпил, а я снова взялся за револьвер.
– Ты не немец. Подумаешь, Кнопф. Был бы ты настоящий… А ну, выходи из-за стола.
Кнопф едва слышно шептал что-то, а я прицелился ему в живот, и живот заходил ходуном!
– Ага! – сказал я. – Нет, Володька, ты не немец. Ты Кнопф. Вот ты кто! Немедленно, сию же минуту сознайся, что ты не немец!
И в этот момент всякая дрожь у Кнопфа прекратилась, он вскинул голову и послал меня. Помню, именно в тот момент у меня в голове полыхнула мысль о том, что если я тут же не выбью из Кнопфа отречения, то все пропало. Что пропало? Куда? Об этом я подумать не успел. Я подскочил к Володьке, сгреб его, прижал спиною к стене и принялся толкать ствол в сомкнутые губы.
– Не немец! Не немец! Не немец!
Володька мычал, вертел головой, и кровь уже показалась в уголках рта. Потом мы упали, он оказался сверху, но лежал колода колодой, а я по-прежнему остервенело толкал его револьвером. Вдруг Кнопф икнул, глаза его помутнели, и мне стало гораздо тяжелее. Я толкнул его, и он скатился. Тут мне в голову пришло, что Кнопф умер. «Кнопф! Кнопф!» – стал я окликать его, но тут меня долбануло по затылку и настала ночь.
Как видно, мое оглушенное состояние перешло в сон, и когда я открыл глаза, за окном светало. Кнопфа рядом не было. Я поднялся и вышел. На двери в чулан висел замок.
– С Новым годом, – сказал стоявший у двери Лисовский, и в чулане стукнул табуреткой Кнопф. И тоже меня поздравил.
– Володька, – спросил я, – Что это было?
– Дед Мороз приходил, – не без яду отозвался он из-за двери. Лисовский деликатно отвернулся и даже стал загибать пальцы, словно подсчитывая что-то. – Папаша твой, – с обидою продолжал Кнопф, – Папаша твой сначала меня оглоушил, а потом тебя по черепу двинул. Ну, чего ты на меня кинулся, чего набросился? Даже водку не допили… Тебя тошнит? А меня тошнит. Потому что который уже раз по одному и тому же месту той же самой хреновиной! Барабан, я думаю, это у тебя врожденное.
– Что?
– Людей по голове бить. Дурная наследственность.
У Кнопфа, видимо, и в самом деле что-то опрокинулось в башке. Он поканючил еще и стал грозить.
– Слышишь, Барабан? Ставлю тебя на счетчик. Я взаперти, а кто наследство получит? Я – наследник! А Заструга пусть подвинется. Выгода моя ежедневная, а? Барабан, я скотина! Я не был на похоронах! Что скажут родственники? О-о-о, там с этим строго, как строго, о-о!
Юный Лисовский по-моему испугался. Да и было чего!
Безумный Кнопф потребовал бы от меня таких действий, каких я без ужаса и представить себе не мог. Оставалось бросить все и бежать, сломя голову, к детям в монастырь…
– Барабанов, – раздалось из-за двери, – забинтуй мне голову. Водку мне отдай!
Старик поурчал, но дверь отомкнул. Голова Володьки была обвязана вафельным полотенцем, по которому расползались ржавые пятна. Он сделал два-три глотка прямо из горлышка.
– Пить с утра такое свинство, – сказал Кнопф, утирая губы. – Но ты меня должен понять. – Он протянул бутылку мне, пожал плечами. – Ну и как хочешь, а я – буду. Голова разбита в падении с табурета, – продолжил он, – Но с табурета я упал по причине битья в голову. – Он осторожно потрогал затылок. – Надо было у этого целителя еще поискать. Была у него еще бутылочка, ох, была…
– Кнопф, – осторожно начал я, опускаясь на корточки у стены. – О каком наследстве ты врал сейчас?
– Ты испугался. Думаешь, я затаскаю тебя по судам? Черт с тобой, Шурка, живи. Не ты здесь самый вредный. К твоему сведению, у меня теперь пивная в Праге. Что скажешь? Есть люди, которые не бьют Кнопфа по голове, а совсем наоборот.
Ну вот, кажется, и смерть неизвестного Смрчека становится в строку.
– Скажи мне, Кнопф, уж не братья ли славяне…
Затопали на крыльце, хлопнула дверь, и донельзя раздраженный Виталий Будилов возник около чуланчика.
– С Новым годом, – сказал он сухо.
– Явился, – отметил его появление Кнопф. – Небось все свои бутылочки пересчитал.
– Я далек от мысли, – проговорил целитель, и щеки его набухли гневно.
– Ну, нет! – с оттенком рыданья проговорил Кнопф. – Не надейся, сучья лапа. Именно мы к тебе забрались, и именно мы тебя обчистили.
– Кнопф снова пострадал. Мы замешкались с возвратом. Вы же видите.
Кнопф тем временем, кряхтя, размотал полотенце, натряс в ладонь водки, приложил к сокрушенному затылку.
– Щиплет, – сказал он трезво и просто. – Но тут же в голове у него снова соскочило. – Боже мой, боже мой! – заголосил он, взмахивая полотенцем. – Кто будет вести дела? Кто учитывать доходы? – И вдруг заговорил, словно читал с невидимой страницы: – Кем я окружен? Враги меня теснят и без жалости гонят. Они не знают ни порядка, ни пощады, и в беспорядке я пропаду вместе с ними!
– Вы дали ему водки и совершенно напрасно, – сказал Будилов.
– Я сокрушу этот дом и тех, кто в нем, уничтожу. Будет порядок, помрете вы от него, как тараканы.
– И по голове вы ему напрасно стучали. Мужчина он крепкий, но сколько же можно?
– Это не я. Мне самому досталось.
– Сколько событий. И кто же к вам забегал?
– Кой черт забегал! Это старикова работа.
– Вот. Я предупреждал. Ваш папаша человек незаурядный. Но почему же Кнопф толкует о делах и доходах?
И тут раздался гудок. Нормальный автомобильный сигнал.
Раскисший полупьяный Кнопф столбиком застыл на табурете и вдруг беззвучной молнией ударил в целителя, который закрывал собою путь из чулана. Будилов рухнул на крашеный пол с таким звуком, что у меня мелькнула мысль о смертоубийстве. Но я все-таки ухватил Кнопфа за лодыжку, и он заколотился на досках подобно большой рыбе. Где-то с краю мелькнул перепуганный Лисовский. Невредимый целитель, бранясь, вцепился в Кнопфа снизу, и вся эта мешанина рук, ног и ругани медленно поползла к выходу. «Погодите, ради Бога погодите!» – увещевал Будилов. Минуту спустя, когда Кнопф уже перетащил меня через порог чулана, Будилов загадочно пропыхтел: «Вам нечего бояться». В ту же минуту дверь в сени распахнулась, и осиянная снежным новогодним светом вошла барышня Куус. Мы застыли у ее ног, потом Кнопф поднялся на четвереньки и проговорил: «С Новым годом, Мария!», энергично встряхнулся, освободился и, перешагнув меня, скрылся в чулане. «Мир», – благостно сказал целитель, – «Так я заберу телевизор?» Он с достоинством заскрипел половицами, а Манечка присела рядом со мной.
– С Новым годом, – сказала она, когда чулан затворили. – Я все успела. Ох, какая жена у Наума…
Мы вышли на улицу, где ослепительное новогодие пахло яблоками и печным дымом. Снег без единой прорехи лежал так, будто на всей земле осталась только зима.
– Ваши дети здоровы, – сказала Манечка и принялась устраиваться в капюшоне. Она выбрала пряди из меховой тесноты, волосы тут же заиндевели. Манечке очень идет зима.
– Они в монастыре. Неужели это правда, и они в настоящем монастыре? О, как бы я хотела в монастырь! Нет, не на всю жизнь, а побыть там и вернуться. Только непременно так, чтобы никогда уж этого не забыть. Мы постояли у Манечкиной машины и по узенькой тропке двинулись, гуляючи, в сторону целительского домика. Благостный Будилов приветливо пошевелил нам с крыльца ручкой, но не стал досаждать приглашениями. Он поглядел сквозь растопыренные пальцы на солнце и исчез.
Манечка тем временем рассказывала, и выходило, что на самом деле ей удалось все. Мало того, выходило, что откладывать встречу с Ксаверием не следует, и что состоится эта встреча в Бобиной мансарде. «Стоит вам только позвонить», – разъяснила барышня Куус. Необходимость звонить Ксаверию очень мне не понравилась.
«Вот, вспомнила», – сказала Манечка и обернулась. Я шел за нею по тропке. «Кнопфа нужно отпустить, чтобы шел на все четыре стороны. Пока Кнопф тут, у нас, сделать ничего нельзя. Еще Наум сказал, что Кнопф несовместим с замыслом. С каким замыслом, Александр Васильевич?»
Хорошо ему в своей забегаловке с сероглазой женой из Череповца! А что делать мне?
Мы вернулись к дому целителя, и я, плюнув на этикет, свистнул, как бывало. Будилов точно ждал – выскочил на крыльцо без промедления, и мы о том, о сем поговорили.
«Я останусь с ребятами, и вы не о чем не тревожьтесь», – сказала Манечка на обратном пути. Я поцеловал ее крепко и звонко. «Ты повезешь нас с Кнопфом, а дети останутся с отцом».
В доме я упросил старика открыть чулан и рассказал Кнопфу про Ваттонена. «Ты отдаешь меня в батраки», – сказал Кнопф с неожиданной проницательностью, – «С кем ты связался, Шурик?»
Я пнул табуретку, на которой сидел нахохливший Кнопф. «Черт с тобой! Детьми своими клянусь, ты еще попросишься к Ваттонену».
Я устроил ему шину на правой руке от локтя до кисти, щедро забинтовал и повесил на шею. Правую ногу от колена до лодыжки я прибинтовал к обломку лыжи.
– Не исключена возможность перелома, – сказал я Конпфу.
– Ты ловкий. Кто ж тебя знал, что ты окажешься такой ловкий?
