Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше
Бланка не представляла себе, что́ находится в конверте. Там могло оказаться что угодно: змея, рубин, признание в совершенном преступлении, ключ, обломок угля. Письмо в конверте было написано от руки и датировано числом почти пятилетней давности, вскоре после гибели Сэма. Джон Муди хранил его в ящике письменного стола, а потом, за несколько месяцев до смерти, переправил в контору адвоката. В последний день, прожитый им на земле, сознание, что это письмо существует, служило ему утешением, как он на то и надеялся. Он мысленно рисовал его себе: конверт, лист тонкой бумаги, вложенный в него; синие чернила, слова, написанные его рукой.
В конверте было что-то еще. Бланка вытянула из него фотографию своей матери. Фотография была выцветшая, потрепанная: Джон Муди тридцать семь лет носил ее в своем бумажнике. Арлин в белом платье стояла, прислонясь к перилам, на палубе парома и улыбалась в объектив; за нею полоскались на ветру ее рыжие волосы. Ей было семнадцать лет — просто девчонка, но озаренная сияющей улыбкой. На обороте — надпись чернилами: Арли на пароме в день после нашей свадьбы.
Бланка развернула письмо. С таким ощущением, будто сдирает кожу, обтягивающую плоть. Бумага потрескивала, как пламя пожара.
Я должен был поговорить с тобой, но не знал, как начать. Я хотел сказать тебе про Джорджа Сноу.
Когда Бланка ездила вместе с Мередит на кладбище, она заметила, что под деревом находятся три могилы. Одна — ее матери, с квадратной маленькой плитой, уложенной на землю; памятная Бланке с детства. Другая — Сэма, лишь с его именем и годами жизни, задуманная так же просто, но изукрашенная, наперекор задуманному, буйным разноцветьем камней, словно земля, в которой Сэм покоился, знала: такому, как он, требуется нечто большее, чем кусок серого гранита.
Погляди, сказала она Мередит. Сэму это пришлось бы по вкусу. Стиль рок в камне.
Третья могила была чуть отступя; Бланка решила походя, что она принадлежит какой-то другой семье и расположена так близко по чистой случайности. Не придала ей значения. Сейчас стало ясно, отчего ее отца похоронили не там. Его место занимал другой.
В молодости человек бывает глуп; со мною это затянулось надолго. Взгляд твоей матери обратился к Джорджу Сноу. Он так и не был потом женат, не завел других детей. Три года назад он умер: лейкемия. Я был у него в больнице, принес показать твои фотографии. Он попросил оставить их ему.
Я говорил, что он может гордиться тобой. Оказалось, что для него это не новость. Он ходил на концерты, когда ты выступала, на школьные собрания, следил за каждым твоим шагом по жизни. Я не рассказал тебе об этом, потому что боялся тебя потерять. Сам я был, к сожалению, ужасным отцом.
Ты, судя по всему, умела понимать Сэма — так, может быть, отыщешь в своем сердце способность понять и меня.
У Сэма есть сын. Я видел его один раз. Я хочу оставить ему после себя столько же, сколько получат мои дочери. Адрес его ты найдешь на обороте этого письма.
Теперь — о том, чего я не говорил никому: когда твоя мать умерла, меня с ней не было. Я был на улице, во дворе. Светило солнце, день был прекрасный. Не верилось, что она действительно уходит. Я в это отказывался верить.
Наверху, в ее комнате, был Джордж Сноу, и я слышал, как он рыдает. Посторонний, в сущности, человек. Но когда я оглянулся, то увидел, что она — рядом со мной, на траве. В том же платьице, что на фотографии. Она не проронила ни слова — ни тогда, ни потом, — но я знал, что она мне говорит: Отпусти меня.
Я и пытался, но ничего не получалось. В тот миг, увидев ее, я понял то, чего до тех пор не знал. Что с первой минуты и до последней это была она. Та самая, единственная, — а я об этом и не догадывался.
Я пробовал сделать то, о чем она просит, но не смог. Я так и не отпустил ее.
Твой отец.
Пока смеркалось, Бланка все сидела у стола. В гостиничном ресторане шло веселье. Кто-нибудь получил диплом или, возможно, обручился. Она думала о Джордже Сноу, который любил ее мать. Об отце — как он написал письмо и годами потом хранил его в своем столе. О том, как стоял на крыше Сэм, а Джон Муди топтался в растерянности на газоне.
Потом Бланка поднялась наверх и сожгла письмо в раковине ванной; на фарфоре остался голубой налет, который пришлось долго оттирать. Ей не хотелось, чтобы оно принесло кому-то боль. Неудивительно, что конверт скололи скрепками и заклеили: письмо было меньше всего предназначено для глаз Синтии. Для нее брак с Джоном сложился удачно, а в жизни бывает такое, о чем разумнее умолчать. У всех и без этого хватает горя. Но фотографию Бланка сохранила. Положила ее к себе в бумажник.
Она припомнила, что на концертах в балетной школе и правда сидел в заднем ряду Джордж Сноу. Высокий блондин, который всегда ей хлопал. Естественно было бы, наверное, негодовать, что ее держали в таком неведении, но она поймала себя на том, что горюет по Джону Муди. Что пусть он и был ужасный отец, но все же здесь, в Коннектикуте, куда она отказывалась приезжать столько лет, ей без него так плохо, как она и подумать не могла.
Потом, когда она укладывала вещи, к ней в номер кто-то постучал. Лайза… Бланка в недоумении остановилась у двери.
— Если не пригласишь войти, я пойму, — сказала Лайза.
Иметь водительские права Лайзе было рано — стало быть, все семь миль до гостиницы она шла пешком. И вот стоит, расчесывая на себе комариные укусы. И выглядит моложе своих шестнадцати лет.
— Ты хотела ужалить меня побольнее — и ужалила, — сказала Бланка. — Теперь дело сделано, так что давай уж заходи.
Бланка вернулась к своим сборам. Укладывать было, собственно, не так уж много. Она не предполагала задерживаться здесь ни на минуту дольше, чем надо.
Лайза подошла ближе. Озиралась исподлобья, распространяя аромат табачного дыма и средства от москитов.
— Прямо сейчас уезжаешь?
— Поеду в Нью-Йорк сегодня. Самолет у меня, правда, послезавтра. Охота, откровенно говоря, убраться к чертям из Коннектикута.
— Мне тоже, — хмуро бросила Лайза, плюхаясь в кресло с подголовником. Она вытащила пачку сигарет. — Я закурю, не возражаешь?
— Кури ради бога.
Бланка взяла с комода стакан вместо пепельницы.
— Не любил он меня больше, чем тебя, — сказала Лайза. — Такую гадость я ляпнула, что хуже некуда.
— Да нет, сказать, что он мне не отец, будет похуже.
— Ты права. Возможно, просто хотела привлечь твое внимание.
Бланка усмехнулась.
— Ну что же, привлекла.
Лайза глубоко затянулась.
— Тебе вредно курить, — заметила Бланка.
— А Сэм курил?
— Сэм делал все, что ему вредно.
Бланка подвинула к ней стакан; Лайза затянулась последний раз и погасила сигарету. Переменила положение, подобрав под себя ноги. Видно было, что она очень стесняется своего высокого роста.
— Все по очереди снялись с места и исчезли. Остались одни мы с собакой. Вообще, считалось, что это твой пес. Тебе его подарил этот Джордж Сноу, но когда ты укатила учиться, ты его бросила и за хозяйку осталась я. Я его любила. Ты хотя бы кличку-то его помнишь?
— А как же, — сказала Бланка.
— Его звали Шустрик. — Лайза заплакала. Она зажала рот рукой, заглушая свои рыданья.
— Да знаю я, как его звали! Просто вылетело на минуту из головы. Ну и что же случилось с Шустриком?
— Уже восемь лет как умер. Вот видишь? У тебя даже мысли о нас не было!
— У меня была одна лишь мысль — как бы вырваться отсюда.
— И у меня сейчас такая же! Я ненавижу этот дом! Живешь в нем словно в птичьей клетке. Ну ничего, еще тринадцать месяцев — и тю-тю в университет. Тринадцать месяцев и четыре дня. Но это только при условии, что буду присутствовать на выпускном вечере. Не поприсутствуешь, так Син, пожалуй, такое мне устроит!
Обе прыснули. Лайза утерла слезы и высморкалась, пользуясь подолом футболки.
— Как мило, — сказала Бланка. — Мадам Утринос.
— Как же я только не старалась в детстве хоть чем-нибудь завоевать твое внимание! Ты была такая неподступная! Такая вредная!
— Я была очень несчастна.
— Это все Сэм. Ты тосковала по нему. — Лайза оглянулась по сторонам. — Бар тут у вас имеется?
— Ждешь, что я позволю тебе напиться?
— А что, ты не такого сорта сестра?
— Чаще всего — не такого.
В городе Бланка купила, помимо прочего, маленькую бутылку водки. Она плеснула из нее немножко в два стакана.
— Ой, ужас! — Лайза отхлебнула самую малость и сморщила нос. — Содовой не найдется, разбавить?
Бланка принесла из ванной комнаты воды из-под крана и долила Лайзе в стакан. Она не забыла, как сама торопилась стать взрослой, веря, что от этого все переменится.
— Ты что будешь делать со своим наследством? — спросила Лайза, потягивая напиток, состоящий по преимуществу из воды.
