Элис Хоффман - Признания на стеклянной крыше
Бланка сунула конверт в сумочку. Его не только скололи скоросшивателем, но и заклеили скотчем. Что-то скрывалось за подобными предосторожностями. Держи кота в мешке, не выпускай. Он царапается, он кусается, мышку схрупает — не раскается.
— Ты не вскроешь конверт? — Лайза всем телом подалась вперед. Она была одета в ту же, что и на похоронах, черную юбку с черной блузкой. Высоким ростом Лайза пошла в Джона Муди, но ей досталась от матери тонкая кость. Сочетание получилось необычное, трудно было сказать — о хрупкости оно свидетельствует или о недюжинной силе.
— Потом, наверное, — сказала Бланка. — Сейчас, по-моему, не очень кстати.
— Но мы же имеем право знать, что это за третье лицо, — сказала Лайза матери. — Ведь правда?
— Я думаю, нам пора закусить, вот что. — Синтия поднялась и знаком пригласила всех за собой на кухню.
— Но, мам! Бланка ведь даже не показывалась сюда к папе! Уехала — и с концами!
— Она была здесь, когда тебя еще в помине не было, — сказала Синтия. — Всему, что нужно знать о детях, я научилась, ухаживая за ней. Ей было всего восемь месяцев, когда я переехала в этот дом. Поэтому лучше помолчи.
— Серьезно, Синтия? Вот уж не догадывалась, что ты нам с Сэмом посвящала столько заботы!
Ты переехала в этот дом удобства ради, едва не сорвалось с языка у Бланки. Чтобы отцу не нужно было таскаться к тебе тайком через газон среди ночи. Ей было холодно. Может быть, из-за жемчуга на шее. Или из-за того, как свирепо буравила ее глазами Лайза. Синтия, напротив, предпочла пропустить ее шпильку мимо ушей.
— У меня уже и сандвичи на ланч готовы с яичным салатом, — сказала Синтия. — Дэвид, вы как, останетесь? «Кровавые Мэри» тоже найдутся.
— Грех был бы отказаться, — отвечал Дэвид Хилл.
Адвокат, добродушный крупный мужчина, был партнером Джона Муди по гольфу с тридцатипятилетним стажем. Вдовцом, который рад был случаю угоститься домашними сандвичами и добрым стаканом «Кровавой Мэри» и уже положил глаз на Синтию.
— Что ж, ты добилась своего, — сказала Лайза. — Расстроила все-таки мою маму.
— Да неужели?
В Бланке шевельнулась совесть: как-никак, Синтия пробыла замужем за ее отцом гораздо дольше, чем ее родная мать. Ей вдруг припомнился случай с выступлением в балетной школе, к которому она готовилась буквально день и ночь. Было ей в то время лет шесть. Сэм мало-помалу выучил половину ее программы и — то на газоне, то в гостиной — повторял следом за ней ее движения. И у нее тогда мелькнула ужасная мысль, Хорошо бы он не пришел на выступление, а то ведь все испортит! Перед тем как ехать на концерт, Синтия на минутку отвела ее в сторону. Не волнуйся, сказала она. Сэм уснул. Его там не будет.
— Веселишься, что папа завещал больше тебе, а не мне? — сказала Лайза.
— С чего ты взяла? Тебе же отойдет все то, что получила твоя мать, а та третья доля назначена не мне, кому-то другому. Так что ошибочка у тебя вышла, Лайза. Не надо передергивать.
Лайза подошла к ней вплотную. Бланке почудилось на миг, что сводная сестра развернется и залепит ей оплеуху. Поделом, откровенно говоря.
— Послушай, что я тебе сделала? — сказала Лайза.
— Ничего.
— Ты же со мной даже не разговаривала никогда! Вела себя так, словно меня здесь просто нет.
— Вообще-то, это меня здесь не было. По крайней мере, я только о том и мечтала.
— Хотя — какая разница! Его любимицей все равно была я, — сказала Лайза.
В эту минуту Бланка ненавидела свою сестру. Завидовала долговязой несчастливой девочке, которую действительно любил ее отец.
— Ну что же, браво! — уронила она равнодушно. — Когда дойдет до твоего собственного памятника, рекомендую начертать, Здесь лежит та, которую папочка любил больше.
— Да и с чего бы ему любить тебя? Тебе же он, по-настоящему, и отцом-то не был.
Лайза, как видно, имела привычку грызть ногти: каждый ноготь окаймляла кровавая полоса. Нервы у девочки. Где-то поблизости косили траву, с улицы доносился приглушенный стрекот мотора. К горлу Бланки подкатила тошнота. Время разом остановилось.
— Ты ведь это знала, верно? — Лайза впилась в Бланку взглядом, ожидая ее реакции. Сама она услышала это от одной из приятельниц матери — оказывается, многие в городе сумели вычислить, каково истинное происхождение Бланки. Когда же Лайза потом подступила с расспросами к Синтии, та словно воды в рот набрала, и стало окончательно ясно, что это правда… Лайза всадила ножик еще глубже, подбираясь ближе к больному месту. — Да и кто ж этого не знал!
— Не зря я тогда не желала иметь с тобой дела, — сказала Бланка. — Ты была противным ребенком.
Вовсе нет. Лайза была покладистой, услужливой девочкой, готовой пойти за Бланкой хоть на край света, если б только ей дали шанс. И все-таки врезать ей стоило, чтобы вперед неповадно было врать.
— Твой настоящий отец занимался в городе уборкой помещений или чем-то вроде, — сказала Лайза. — А еще он продавал собак.
На Бланку вдруг повеяло правдой — она прочла ее по лицу Лайзы. Худо дело. Кончай с ней разговаривать. Уходи.
— Не веришь, спроси у моей мамы, — прибавила с явным удовольствием Лайза. — У кого хочешь спроси. Это правда.
— Лайза! — За ними пришла Синтия. Она держала поднос со стеблями сельдерея и оливками. Лицо у нее пошло пятнами. Лайза подскочила к матери.
— Скажи ей!
В небе скопились кучевые облака; сквозь портик в гостиной видно было, как они мчатся друг за другом, все ускоряя свой бег.
— Да, говори, — сказала Бланка. — Ну давай.
— Бланка, она еще ребенок!
— Не выставляй меня вруньей! — крикнула ей Лайза. — Скажи!
— Давай же, Синтия.
Синтия виновато пожала плечами. Бланка не сводила с нее глаз, пораженная ее замешательством.
— Синтия!
А что, может быть. Так значит, он и отцом мне не был… Бланка почувствовала, что спина у нее взмокла от пота — даже под легким летним платьем, даже при том, что в доме работал кондиционер.
— Ты скажешь или нет?
Синтия все молчала; Бланка схватила свою сумочку и вышла за дверь. Птицы в кустах живой изгороди расщебетались напропалую. Где-то над головой пролетал реактивный самолет. Бланка ничего не слышала. У нее наглухо, до боли, заложило уши. Из дома вслед за ней вышла Синтия. Бланка оглянулась.
— Это был Джордж Сноу. Твоя мать любила его. Но отцом тебе был Джон Муди. В этом — можешь не сомневаться. И он тебя любил.
Бланка отвернулась от мачехи и, огибая дом, пошла по выложенной камнями дорожке. В легкие ей словно попало битое стекло. Было ли ей когда-нибудь так трудно дышать? Как жарко в этом летнем платье. Вся кожа горит.
Вот задний дворик, где встретил свою кончину Джон Муди. Вот и газон, где с Бланкой танцевал как-то вечером Сэм. Здесь — перед тем как Мередит первый раз привела к их дому Дэниела и застала их сидящими в темноте за столиком — она наблюдала, как Сэм вкалывает в себя иглу. Это совсем не больно, сказал ей Сэм. Кольнет, и все дела.
Проклятье, думала Бланка. Все на поверку — не то и не так. В том числе — чья ты плоть и кровь. Вот куда приводит тебя алая карта — куда ты и вообразить не могла: в дом, где ты выросла, к началу твоих начал. Бланка положила свою сумку на край дворика и подошла к бассейну. Зеленая прохлада. Мередит рассказывала ей когда-то, что нашла правду о себе в бассейне, плавающей в темной воде. Бланка скинула шлепанцы и села у бассейна. Чему-то в этот день настал конец. Может быть, она сюда никогда уже не вернется. Больше всего сейчас Бланка жалела, что не помнит своей матери. Она расстегнула ожерелье и окунула его в воду. Что будет, если отпустить — поплывет или утонет? Выведет ли на поверхности воды имя того, кто был любовью ее матери, а ей — родным отцом, или просто поплавает немножко и камнем пойдет на дно?
Она разжала руку. Ожерелье сразу же погрузилось в воду и мгновенно потонуло. Бланка — прямо как была, в новом платье, — нырнула следом. Удивительно, как быстро можно чего-то лишиться. Она поплыла поперек бассейна по самому дну, заставляя себя продвигаться все дальше, хотя ей уже не хватало воздуха. Шарила рукой по бетону, покуда не нащупала свой жемчуг — последнее, что у нее еще оставалось; единственное свидетельство, что существует все-таки нечто прочное, неподдельное — такое, чего стоит искать.
Бланка вскрыла конверт не сразу — уже в гостинице, выйдя посидеть на задний двор. Вечерело; небо подернулось розоватым туманом. Промокшее платье она сняла и повесила сушиться в ванной комнате, а сама надела шорты и футболку. От волос, все еще влажных, пахло хлоркой. Она пока так и не согрелась до конца. Слишком уж густо ложились в Коннектикуте к вечеру синие тени; температура резко менялась за несколько минут. Бланка положила оставленный отцом конверт на кованый садовый столик и сперва полюбовалась пчелами, снующими в цветках рододендрона. Любит — не любит. Хорошо было остаться одной. Такая зелень разливалась вокруг. Так благоухала трава повсюду.
