Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 13. Запечатленные тайны
Такой была встреча и первый разговор за столом, когда волнения улеглись. Я расстался с друзьями в момент обсуждения плана на «ближайшие три недели». «Ну, обживем как следует Киев, — говорил Петр Ильич. — Съездим в Канев, потом — Москва, Ленинград. А вернемся на Украину — поставим палатку где-нибудь у воды и будем кормить комаров…»
У палатки возле днепровских разливов я и застал именинников. Они приходили в себя после немалой нагрузки, но были, как сказал Карл по-русски: «Совсем молодцы». Закатав штаны, они стояли в теплой воде с удочками.
Рыба, как водится, не ловилась. Обстоятельство это весьма удручало парня из местного рыбнадзора. Узнав, что за люди разбили палатку, а также, что Карл первый раз в жизни держал в руках удочку, парень считал рыбий клев делом престижа всей Украины. Рыба, однако, в сатанински жаркие дни клевать не хотела. И парень в доказательство, что она в Днепре еще водится, привез ведерко лещей, пойманных не на удочку.
Петр и Карл.
Была в тот вечер уха. И был разговор у костра.
«Старики» вспоминали. Вперемежку вспоминали Швейцарию, лето 42-го года и только что завершенное странствие. Я спросил Карла о впечатлениях, о том, что скажет он на пороге старой сестре, когда вернется в Мондах.
«Что я скажу… Я скажу: сестра, я очень счастливый человек! Потом скажу: я был у хороших людей, в большой интересной стране. Скажу, что все три недели чувствовал себя как дома.
Я расскажу о Петре, о его доме и о друзьях…
Нет, сразу все рассказать не смогу. Я буду рассказывать каждый вечер отдельно: о Киеве, о всех местах, где мы побывали, о Каневе, о картинах Петра. Отдельно расскажу о Москве.
Кремль! Возле него я чувствовал себя как во сне. У Кремля стоял, возможно, мой дед, ходивший в Россию с Наполеоном и отморозивший в этом походе ноги. Я расскажу, что был на спектакле в Большом театре и в Эрмитаже, видел дворцы в окрестностях Ленинграда, стоял на корабле «Аврора» и даже дернул шнурок у пушки… Ну и, конечно, как водится, буду шутить. Скажу, что не видел в России ни единой горы. «Как же так, неужели нет ни одной?!» — всплеснет руками мой сосед — крестьянин, не ездивший дальше Аарау. Я сейчас уже вижу лица и других слушателей: как же так — жить без гор?! Скажу еще, что в России я человек известный — нас с Петром снимали на телевидении. Я думаю, непременно меня пригласят и в соседнюю деревушку, в крестьянский клуб. У нас ведь очень немного знают о Советском Союзе».
…Петр Ильич постарался показать другу все, о чем когда-то ему рассказывал, чем сам гордился, что полагается показать желанному гостю. Он и сам встряхнулся в поездках, что же касается Карла, то он переполнен был впечатлениями — «Мне кажется, все происходит со мною во сне». В ряду всего, что задержало внимание и поразило, Карл вслед за Кремлем, Эрмитажем, могилой Шевченко, образцовским театром кукол назвал лягушек, которых услышал в первый же день пребывания в Киеве, на Днепре. «В Швейцарии, в наших местах, их давно уже нет. Я слышал их только в детстве».
Поразило его пение соловья у Петра Ильича под окном. «Об этой птице я знал, но никогда не слышал ее». Поразил аист, летавший низко над камышами во время нашей беседы возле костра. «В Швейцарии этих птиц осталось несколько пар. В нашей красивой Швейцарии дикой природы почти не осталось».
По привычке профессиональной Карл все, что видел, старался запомнить в русском названии. Возле костра у Днепра он спрашивал то и дело: «А это как?» В конце дня я попросил прочесть страничку слов из тетрадки. Он прочитал: лещ, трясогузка, костер, удочка, сено, поляна, квас, весло и — с пометкой «грузинское слово» — чача… Переводчика у друзей не было. Петр Ильич, к своему удивлению, сразу же вспомнил приобретенный в печальное время немецкий, а Карл, слушая русскую речь, говорил: «Я понимаю… Я почти понимаю…»
Из множества фотографий — встреча, поездки, застолье, беседы, проводы Карла — я выбрал вот этот снимок не очень удачной рыбалки. Мы видим тут наших друзей, по-детски счастливых от того, что жизнь на заключительных ее верстах поднесла им подарок, лучше которого не бывает, — такую вот встречу.
Жаркий июньский вечер. Летают стрекозы, ходит по мелководью аист, ловит на песке комаров трясогузка… Швейцарская газета, пересказавшая по «Комсомольской правде» историю дружбы Петра и Карла, назвала ее «Пять актов человеческой сказки». История правда похожа на сказку. Однако все это быль — война, лагерь смерти, побег, начало дружбы, память и эта вот встреча, — быль, трогающая наше сердце. «Вот так люди должны бы жить!» — сказал на проводах Карла один из друзей Петра Ильича. И это естественное, насущное желание человека.
В нынешней круговерти страстей, отчуждений, сознательно раздуваемой злобы, угроз, в атмосфере общей для всех тревоги две этих судьбы, две песчинки в человеческом океане показывают нам лучшее, что есть в людях: способность обнять друг друга на ветру жизни, не дать поссорить себя, стать рядом перед угрозой общей вполне реальной беды.
Фото автора. 23 июля 1981 г.
Воды!
(Окно в природу)
От жажды страдают не только люди… В пустыне приземлившийся самолет был потным, как бутылка, вынутая из холодильника. По нему на бетон стекали струйки воды. Аэродромные собаки это явление хорошо знали и сбегались лакать «небесную воду»… Нынешним летом я видел, как аист, прилетая к гнезду, выливал на птенцов в зобу принесенную воду… Я видел, как, мучаясь жаждой, теряли всякую осторожность куланы — шли к водопою при явной опасности…
В сухое лето 72-го года мы наблюдали ежа, приходившего пить из плошки, какую ставили во дворе курам. В тех же местах у Оки я снял куницу, искавшую, почти не страшась человека, влагу в воронке большого гриба…
И две картинки текущего лета — пчелы, льнущие к крану с водой, и гуси, подолгу стоящие у колодца в ожиданьи, что кто-то придет за водой…
Если бы звери и птицы в большую жару вдруг заговорили, первым бы словом было: «Воды!»
Фото В. Пескова и из архива автора.
24 июля 1981 г.
28-е лето
Удивительной прочности эти камеры от самолетных колес! Послужили сколько следует авиаторам и уже двадцать восемь лет служат вот этой необычной флотилии. В августе воздух из камер спускают, а приходит новое лето — надувать их готовы воздухом собственных легких, так велико нетерпенье увидеть на воде плот.
Спуск проходит в верховьях Волги, у Большой Коши, куда грузовая машина доставляет продукты, настил и камеры для плота и самих речников. Полдня работы — и плот готов!
Не «Кон-Тики», конечно, не «Ра», но Гек и Том Сойер на Миссисипи такого плота не имели.
Тридцать шесть резиновых камер держат восемь тонн груза. Все помещается на плоту — экипаж (тридцать матросов и Адмирал), ящики, рюкзаки. В последние годы в кильватере основного плота ходит еще и грузовой плотик с картошкой, репчатым луком, консервами и кое-каким добавочным снаряженьем.
Вблизи Селигера поднимают на плоту парус и флаг с эмблемой — «птичьи птенцы в ладони у человека», и путешествие начинается.
Несколько лет назад я писал об этой удивительной экспедиции, снаряжаемой в 717-й московской школе учителем и наставником ребятишек Николаем Николаевичем Щербаковым.
Что изменилось с тех пор? Ничего, к счастью, не изменилось! Все тот же плот, прежний на плоту Адмирал (он же Ник-Ник), маршрут по Волге, по лучшей, самой живописной части ее, все тот же. П степенно меняется лишь команда. Кончая школу, уходят «старики-плотогоны». И каждый год появляются десять — пятнадцать «салаг» — мальчишек тринадцати лет, которых (пусть не пугаются мамы) «крестят» в самом начале похода — бросают в Волгу с плота. И начинается жизнь, о которой потом в письмах уже взрослые люди признаются наставнику-Адмиралу: «Плот — это лучшее, что было в моей школьной жизни».
И это легко понять. Школа многому учит. Но везде ли учат юного гражданина не бояться воды, темноты, тесноты, дождя, комаров? Везде ли учат, как ставить палатку, управлять лодкой, чинить в походе одежду и обувь, готовить еду на костре, дежурить ночью, ориентироваться в лесу, сообща преодолевать препятствия, находить хорошую для питья воду, знать в лесу основные хотя бы породы деревьев, знать, что съедобно, узнавать птиц и зверей? Нет, этому школа чаще всего, к сожаленью, не учит. Уже взрослые люди, столкнувшись с несложными неизбежными испытаниями, с горечью сознают: «Это не проходили».
На плоту же как раз все это «проходят». Да нет, «проходить» это было бы скучно, неинтересно. На плоту живут, как и полагается жить в походе. Тут все интересно и увлекательно. Тут есть где себя проявить, отличиться, но можно заработать, конечно, и «чистку бачка» из-под каши (суровое наказанье!), и вахту возле костра в самое трудное время — с часа ночи до четырех.
