Нина Федорова - Уйти по воде
Она резко развернулась
Да пойти и сказать! Действительно Сейчас, когда она давно уже не испуганная, слабая девочка, сейчас, когда она ничего и никого не боится. Она сама сейчас – скала, не меньше его, ну так биться с достойным соперником – это ведь интереснее, отец Митрофан Неспроста же мы тут встретились, в конце концов Кажется, вы хотели меня видеть? Ну так вы увидите!
Она так быстро и решительно пошла обратно, что чуть на кого-то не наступила: девушка едва успела выдернуть край юбки из-под ее ноги, парень прижал к себе свою подругу, оба смотрели на нее недоуменно и обиженно.
– Sorry, – бросила она им через плечо
Это командор идет за возмездием, ребята, не обижайтесь, вы тут ни при чем
Вот он.
Хотела сойти гордо, с достоинством, встать перед ним, как богиня судьбы. Но поторопилась, запнулась о камень и, потеряв равновесие, запуталась в собственных ногах.
– Здравствуйте… отец Митрофан, – с некоторым вызовом громко сообщила она, хотя получилось не так четко и ясно, как хотелось, а с запинкой, потому что она пыталась нормально встать на ноги
Он молчал, глядя вдаль, как будто спал с открытыми глазами.
Не услышал? – подумала она, злясь, потому что получалась какая-то глупость А вдруг это не он? Почему-то она не могла его толком разглядеть, от волнения глаза застилало пеленой, видела только, что седой, совсем седой – да может, это и не он, правда?
Но он вдруг повернул голову
– Как тебя зовут? – спросил он медленно, без улыбки
Словно эхо прежнего голоса, заставлявшего дрожать стены
– Катя, – ответила она, глядя на него все с тем же вызовом
Нет, ну в своем репертуаре, конечно. Что это за «как тебя зовут?». Неужто не узнал. Да не верю! Не так уж я изменилась за несколько лет Конечно, неожиданно встретиться здесь, в Греции, но было же у него несколько секунд на разглядывание Не узнал, так спроси: «Кто вы, прекрасная незнакомка?» А то как в песочнице – «как тебя зовут». Надо было ответить – Фатима Или вообще – Завикакий. Смутить его один раз! Знаете, отец Митрофан, я поменяла пол и к тому же стала зороастрийцем У нас, у зороастрийцев-трансвеститов, приняты такие имена…
– Катя, – повторил он, как будто совсем не удивился. – Катя… А я смотрю, ты все-таки или не ты Да садись нормально, что ты тут застряла, – добавил он вдруг деловито и даже подвинулся.
Она выбралась из камней и села рядом.
– Как ты живешь-то, Кать?
– Хорошо, – ответила она, с трудом подавляя желание посильнее себя ущипнуть или похлопать по щекам – да что это? Все шло как-то не так и не туда, может, все-таки это обморок, сон?
– Ты замуж-то вышла?
– Давно уже.
Любимый вопрос, который задают всем девушкам старше двадцати!
– Так ты здесь с мужем отдыхаешь?
– Нет, я одна, я ненадолго здесь, меня пригласили на филологическую конференцию, буду рассказывать о русских переводах Кавафиса. А вы, – надо было срочно обрести какую-то реальную почву под ногами, – вы на Афон?
– Я-то? Не-ет, – он засмеялся. – Я на дачу. Тут на Пелопоннесе дачу построил…
Они помолчали
– Хорошо здесь, правда? – сказал он вдруг, повернувшись к ней. – Так бы и просидел тут вечность…
Она только сейчас вдруг увидела, каким он стал
Это был не он Совершенно седой. Сутулый Определенно меньше – ростом, масштабом, мощью. Мощи не было вообще – сгорбленные слабые плечи, усталые исхудавшие руки безвольно лежат на коленях. И больше не черный Белоснежная рубашка, белые брюки и светлые туфли. Как будто старик Хоттабыч – а борода, борода совершенно белая, Господи! Какая она стала редкая, почти прозрачная, то ли от белизны, то ли раздергал ее всю на чужие желания, ах, сколько их было, этих желающих, как они все просили, умоляли, бесконечные толпы страждущих, не хватит ни одной самой густой черной бороды!
Но главное – взгляд, взгляд совершенно другой, не тот, испепеляющий, страшный, проникающий до печенок взгляд Взгляд прозорливца, духовника, почти святого Нет. Это взгляд старика – уставшего, растерянного, угасающего, потихоньку забывающего всё Потерянный странный взгляд Не видящий цели Не знающий ответов И даже уже не ищущий – больше незачем
Он отвернулся и снова стал смотреть вдаль – как будто опять погрузился в сон.
Ей вдруг стало стыдно – да какой же он соперник? Какая скала? Какой вообще с ним бой? Он больной старик, а она здоровая, сильная, счастливая, довольная жизнью, не потерявшая ни смысла, ни цели. Песчинка, выросшая в целую скалу Оказывается, все эти годы она росла, а он умалялся. Она напитывалась силой, а он силу терял Из него уходила жизнь. Ложь разъедает, фальшь, предательство самого себя – разрушит что угодно, даже мощные скалы
Она все эти годы пыталась что-то доказать, сражалась с призраком, фантомом, которого сама же и выдумала Она жадно вбирала жизненную силу, потому что хотела всей ее мощью однажды ударить, но по кому? Размахнулась и ударила в пустоту Скалы больше нет. Даже развалин уже нет Маленькие камешки, осколки Оказывается, если песчинка может вырасти в скалу, то и скала может расколоться на миллиарды песчинок, которые разметает ветер. Не с кем воевать, и только вдруг так жаль его – старого, выхолощенного, пустого Просто пожилого человека, только и всего
Она тоже смотрела вдаль, но видела не горы и не небо, не солнечную благословенную страну Она видела Москву, двадцать лет назад, глубокий мартовский снег, заколоченные автоматы с газировкой, молодая женщина – ей еще нет и сорока – ведет за руку девочку в коричневой «пехоре» и резиновых сапогах, мальчик в лыжной шапке со значком «Динамо» и черной болоньевой куртке с голубыми полосками прыгает следом, подгоняя ногой темную ледышку.
Они идут в храм.
В храме на иконах святые с нимбами, золотые нимбы похожи на короны, у батюшки тоже должен быть нимб Наверное, он хранит дома, никому не показывает, это – секрет. Она рисует нимбы – на завязочках, как шапки-ушанки: должны же они как-то держаться на голове.
После службы привезли кирпичи – целый грузовик, надо срочно разгружать, – все бегут во двор, отец Митрофан первым встает в цепочку. Руки покрываются ржавой пылью, пыль летит на новую мамину юбку – она вчера так радовалась обновке, хотела надеть в храм красивое. Туфли тоже уже в пыли, были черные – стали рыжие, она смотрит на туфли, и кирпич чуть не падает маме на ногу. Катя, отойди, уронишь на себя, но как можно уйти – ведь они восстанавливают свой храм.
В старой сторожке течет туалет, заворачивается угол вытертого до дыр линолеума в коридоре – об него все время кто-то спотыкается Из трапезной вкусно пахнет жареным луком, сегодня перловый суп, гречка и чай На соседнем столе в маленькой вазочке несколько шоколадных конфет манят боками в красивых цветных обертках Лиза, дай, пожалуйста, вон ту конфету, с того стола! Эту? Эти – нельзя, они для батюшек, это их стол. Лиза все уже знает, она старше и в храм ходит уже давно Стыд бьет в голову, заливает жаром уши, хочется залезть под стол, но все снова едят, никто на нее не смотрит, уже легче, хотя теперь страшно взять даже печенье из общей вазочки, придется пить пустой чай.
Утро такое прозрачное, весеннее, вкусно пахнущее, мама достает ей новый, красивый розовый платочек, но главная радость – в руке три прутика вербы, серые пушистые комочки, мышкины детки, их хочется трогать, гладить все время, вот если бы были живые! Их освящали вчера, но можно взять и сегодня в храм, а еще на обед будет пирог – рыбный, ведь праздник! Он дожидается на тарелке под полотенцем, мама испекла утром, специально встала раньше Молилась и пекла – было слышно сквозь сон, так делают в монастырях, и тогда еда получается вкуснее.
В храм идти от метро, мимо детского сада, по воскресеньям там тишина, валяются брошенные во дворе игрушки Перейти дорогу, здесь осторожно, машины, дальше сквер Шуршит под быстрыми шагами гравий, на лавочке сидит какой-то дедушка, опершись на палку, смотрит задумчиво вслед. Еще не звонили, хорошо прийти до звона – до звона приходят избранные, во время звона – званые, после звона – нерадивые
Вот и ограда, раньше у калитки всегда сидела нищенка – с синим носом, опухшая, но потом пропала. Калитка тяжко брякает, когда захлопывается за спиной. Двор, мощенный булыжником, а раньше, давным-давно, была земля, трава.
Она мысленно трогает тяжелую дубовую дверь, переступает порог Вдыхает этот забытый запах – свечей, ладана, своего храма Видит вновь иконостас, родные глазу иконы. Идет по знакомой плитке пола – по которой когда-то, сидя на корточках во время проповедей, любила водить пальцем, ронять расплавленный воск со свечного огарка, чтобы потом сколупывать застывшие желтые капли.
Воротиться сюда через двадцать лет, отыскать в песке босиком свой след…
Где же всё? Куда всё исчезло? Где вы, отец Митрофан?
Я пришла!
* * *
На досмотре, слава Богу, не надо было разуваться. Она положила в синий тазик сумку, поставила его на медленно ползущую ленту, прошла через рамку и подошла к невысокой женщине в прозрачных перчатках
