Марина Бонч-Осмоловская - "Золотое руно"
"Бросить все! За Город поехать, побродить по земле, по лесу, - думал Саша. - А где земля? Четыре часа на машине до ближайшего лужка извольте, ангары, все распахано, трубы какие-то, людей не видно, как после чумы, зато машин видимо-невидимо, ревут, стремятся куда-то в поту и в мыле, опоздать бояться в маете своей нечеловеческой!"
Он забыл, что любил ездить со знакомыми на пикники или провести время в караван-парке. Во время этих вылазок окрестности Города казались ему красивыми и располагающими, но сейчас он почувствовал, как сильно за последние дни изменились его глаза. О том, что творится в Городе, он хотя бы сегодня не хотел вспоминать. Еще меньше, что он - владелец эликсира...
"На той неделе, говорят, последнюю лису в Державе пристрелили, чучело мне подарите, я завещаю потомкам, - желчно думал он. - В Красной Книге живности сорок видов осталось: Красная Книга теперь то, что еще не добито. Так, заросли кое-где остались, кое-где нет асфальта, в заросли что ли поехать погулять? Там одни пауки по кустам сидят...
А в детстве был лес. Хотя, наверное, посадки и сады, но в памяти все взаправдашнее. Отвык я совсем... Зажился я здесь, превратился в кого-то другого. Жизнь в моем незапамятном городке сама по себе - если она еще там происходит, - а я тут со своим беспамятством на асфальте топчусь... в Городе - в механической табакерке для космополитов. Родина, земля... нет у меня времени о ней помнить - зарабатывай и каюк. Да нет... это вместе и правда, и ложь - как всегда. Детали потерялись, но главное помню.
Вот дом, груши цветут, почтальон на велосипеде. Повезло мне родиться в деревне... Для горожан родина - это город, но тревожен этот образ, слишком связан он с людьми. В нем нет покоя, гармонии... худо горожанам, не заполнится у них важная часть души. Но счастлив тот, кто жил близко к природе, в его сердце вся память сложилась: тропинок разных, семян под ногами, всех ползающих и летающих, звенящих и немотствующих, тварюжника всякого, мелочи всякой сизокрылой, луча и света всякого превращение - слившегося с тобою и преобразившего тебя. Ты сам мелкий, с чудом, вставленным в каждый глаз. Слился ты с миром в одно существо: ты часть всякой части его, так что стала одна нерасторжимая целость. Сложился в тебе образ всей природы. Во все трудные минуты слепок этот - спасение твое. Во всякую минуту он здесь, с тобой - отдохновение и утешение твое. Полюбил ты всякую мелочь, и не стало тебе различия: где Бог и где Его мир - вошел Бог в сердце твое через всякую мелочь Его и назвал это любовью".
Саша разглядывал сонные сады, тенистую улицу, растянувшуюся в дреме, закинув ленивую руку в повороте. Ее глаза бледных фонарей в ресницах последнего сна. И на всем темный свет: без лучей и без цвета, желтого или розового, просто дрожь серебристого воздуха, то переходящая в запах, то в звук утренней песенки. Мимо с хрустом пролетел жук: солидное брюшко, запоминающийся гул и неподражаемые усы. Между ботинок пробежали мелкие таракашки, с азартом разыскивая пропитание. Луч фонаря, сверкнувший из-за куста, остановился на них, осветив их серьезные намерения. И тут же с соседнего дерева блеснул задумчивый глаз крупной птицы. Саша поймал этот взгляд, они поняли друг друга, и птица отвернулась.
Он погрузил в машину палатку, одеяло, коробку с провизией. Большую часть в ней занимал сахар, чай и вино. Холодильник он не открыл, там ничего интересного не было.
Выйдя со двора, он проехал улицу "Стоимость в Золото", на которой стоял его дом. Еще пару кварталов ему не попалось ни одной машины. Только из "Тупика Величия" вынырнул джип. Он тащил караван с притороченным к крыше багажником и, вдобавок, длинную тележку. Все завалено невообразимым количеством вещей и перевязано веревками. В машине полно народа, пугливо озирающегося по сторонам. Саша проводил их взглядом, и тут нехорошие предчувствия овладели им так, что он притормозил. Но не остановился, а, помедлив, поехал дальше. Миновав с десяток поворотов и последнюю мелкую улицу "Святых Мучеников", он выехал на главную магистраль этой части Города - проспект "Цивилизованного Рынка".
Стоя на светофоре, он вспомнил, что когда-то на этом месте мама впервые показала ему главную монету Великой Державы. Саша не понял. "Смотри", - усмехнулась она. Саша рассмотрел. Полукружием на долларовой монете было выбита надпись: "В Бога веруем". Они засмеялись.
Рядом с ним на светофоре стояли две машины, как и джип, заваленные домашним скарбом. Саша разволновался, потянулся за сигаретой, закрутил головой и ни к чему свернул на перекрестке направо. Здесь, на прудах, он бывал и раньше. Деля воды с шумной толпой чаек, на водах царствовали разномастные утки. Сейчас утиный рай был пуст, все птицы куда-то улетели. Но пруды не казались безжизненными - там что-то происходило. Хотя ветра не было, поверхность вод дышала, волнуясь, и расплескивала воды в разных направлениях. Странные, сталкивающиеся друг с другом волны бежали к разным берегам.
Саша вылез на стоянке и подошел к сумеречной воде. В ее волнующейся глубине шло непонятное движение. Оттуда тянулись длинные нити водяных растений вперемешку со странными кустистыми и какими-то невиданными травами. Они толпились, перекрывая друг друга, поднимались из глубин и сквозь кипящую воду неостановимо двигались к берегу! Саша вскрикнул и кинулся к машине. Но не добежал. Остановился на полпути, вернулся, подошел к воде. Посмотрев с минуту, он уверился, что со дна забил какой-то новый ключ, так бывает, он где-то читал. Он еще понаблюдал интересное явление и с легким сердцем повернул к машине, но, сделав шаг, внезапно споткнулся, сильно отбив голые пальцы в сандалиях, и тяжело рухнул на колени. Поднялся, чертыхаясь, походил вокруг, стараясь понять, что это за бревно. Исполинское дерево над его головой раскинуло ветви над всем газоном. Да ведь он только что прошел это место - здесь была чистая трава! А корень, сужаясь, вел к парковке и почти долез до дороги! Саша уставился на дерево, почему-то покачивающее ветвями в абсолютно безветренной тишине, постоял, ничего не придумав, и пошел к машине. Он не заметил, что утренний свет изменился, с натугой пройдя странные состояния: стал плотным, грубым, как будто в нем появилось множество оттенков серого. Под деревьями загустели тени, их мрак отливал фиолетовым, а кое-где багровым цветом. Листья, поднятые к небу, словно опустили глаза, развернувшись глянцевой поверхностью к земле, и каждый лист опушился каймой ржавого цвета. Саша заводил машину и не видел, что на том месте, где он только что стоял, с хрустом высунулся огромный корень. Вырвавшись из-под земли, извернувшись быстрым хвостом, он открылся, заполнив разлом своим ожившим телом, как пластинку сливочного масла пробил газон, и, не останавливаясь, двинулся вокруг пруда.
Глава 33
Шоссе было уже переполнено, но Саша ехал быстро, и через несколько часов показались первые окраины. Еще час на трубы, склады и иную крупногабаритную собственность. Дорога стала мокрой, он обогнал поливальную машину; она скребла дорогу, оставляя за собой мыльный след. Тут он заметил, что хотя цвет асфальта и отливает подозрительной зеленью, дорога чиста - по-видимому, ее оттирали всю ночь. Километров через сорок зеленый налет совсем исчез.
Внезапно сумерки раздвинулись, пропустили солнце - все залил горячий свет! Ослепленные водители от неожиданности затормозили, Саша схватился за темные очки. Так весь кабак только в Городе!
Он стал думать обо всем, старался охватить ситуацию целиком, но заметил, что почему-то вспоминает только детали. События складывались в картину, которую его голова отказывалась принимать, и - всплывали частности.
"Может быть, когда человек застигнут катастрофой, он не может, в том смысле, что не хочет, боится охватить все несчастье целиком. И думает о деталях. Кэти говорила, что так в России, а теперь в Городе... Мир потерял привычные формы, превращаясь в волшебный дурдом. Резкая перемена непереносима для неподготовленного разума, и пораженный человек мыслит себя спиритом, мистиком, разглядывая новую жизнь, о которой его не предупредили. Вот писатели, - Саша вспомнил последние книги русских авторов, которые принесла ему Кэти. - Они не любят свое советское прошлое, но пишут о партократах и кагэбистах, потому что другого прошлого у них нет. А если все-таки отрываются от него и приходят к настоящему, то, не веря ни во что, видят жизнь, как сумасшедшее постпространство, заселенное такими же безверными, как они сами. Кэтина тусовка не верит ни в высший смысл, ни в низшую наживу - это еще хуже нашей монеты "В Бога веруем".
А у нас? Я заметил, что люди разные, а ведут себя одинаково. Вот скажет один: "Я - Наполеон!", и сразу понятно, что он - псих. А если придут три сотни и скажут: "Верь ему, он - Наполеон" - кому тогда в дурдом? Никто не понимает, что вокруг происходит. И я не понимаю. Как будто погружаюсь во ртуть: все обтекает, шевелится в зыбучих песках, провалах... Бедное я животное со своими серьезными страхами... Нет, это не мои страхи, - думал он, - страшно без веры, если голова не повернута наверх. Мы вошли в бытовой рай, но что нам может объяснить материальный мир? Человек пожирает детей и хочет бессмертия, а получил сумасшествие, ибо больше не различает добро и зло. Потерял точку отсчета... И кто может противостоять? С точки зрения рациональной логики нормальный человек и сумасшедший - это одно и то же. Без Бога нет разума..."
