Алекс Тарн - В поисках утраченного героя
— Дура! Дура! Жидовская подстилка! — кричал старик Коган. — Ну зачем, зачем она вернулась к этому мерзавцу? Я мог бы быть рядом с Густавом…
— Подождите! — перебила его я. — Вы жалеете о том, что не надели форму СС? Сейчас, зная о Катастрофе, об уничтожении шести миллионов ваших…
Я вынуждена была остановиться, потому что Коган прервал меня густым нечленораздельным ревом. Тело его напряглось, кулаки сжались, глаза налились кровью; он выл, как противовоздушная сирена. Вообще-то я отнюдь не трусиха, но в тот момент перепугалась до смерти. Колени мои дрожали, я просто сидела и широко раскрытыми глазами смотрела на верещащего Когана, с трепетом подготавливая себя к любому возможному продолжению — к смерти, к параличу, к обмороку, — причем все это в равной степени могло произойти и с ним, и со мной. Наконец сирена оборвалась, и старик стал понемногу выплевывать слова вперемежку со слюной.
Он вопил, что никакой Катастрофы не было, а если и была, то евреи сполна заслужили эту кару в наказание за геноцид немцев-меннонитов и за «прочие жидовские пакости». Он кричал, что истинной катастрофой стали не Аушвиц и Треблинка, а то, что Гитлеру не позволили завершить начатое — стереть с лица земли «этот подлый народец». Он ловил ртом воздух и хватался рукою за грудь. Он пенял мне за то, что я осмелилась поставить его на одну доску со своими грязными соплеменниками.
— Я не ваш! — шипел он, упирая на последнюю букву. — Я не еврей! Я не Коган! Мой отец — шведский аристократ. Моя мать… мать…
Старик Коган осел на кровать и спрятал лицо в ладонях. До меня доносилась лишь его безумная скороговорка.
— Надо получше проверить… — бормотал он. — Но ты ведь проверял… Плохо проверял, плохо! Густава не взяли бы в СС, будь его мать еврейка… А антропометрия? Они ведь наверняка проверяли циркулем, циркуль не соврет. Значит, она не еврейка, это точно! Ее просто обманули, записали в жиды… Мерзавцы! Подонки! Мне нужно, чтобы вы поняли: я не еврей! Не еврей! Я — не Коган!!
Он не хочет быть Коганом, думала я, спускаясь по лестнице. Сама мысль об этом кажется ему невыносимой. Сначала, еще мальчиком, он хотел стать Дёжкиным, но Карп Патрикеевич не согласился. И тогда он придумал своего Густава, записался в Маннергеймы, даже в Гитлеры — лишь бы подальше от себя, подальше от Когана, от маленького беспомощного заложника, чьи кости хрустят под сапогами насильников и убийц. Он не хочет быть Коганом, и его можно понять.
Где-то я уже слышала что-то похожее, причем совсем недавно… Ну да — вчера вечером, от Ольги — когда спросила, почему ее папа решил сменить имя и фамилию. В памяти моей всплыл наморщенный ольгин лоб и то специфическое выражение лица, какое появляется у людей, если их заставляют объяснять очевидные, и без того понятные вещи.
— Неужели вы не поняли? — сказала она. — Отец не хочет быть Леонидом Йозефовичем. И никогда не хотел.
18Лансер стоял возле дома, и я удивилась этому, потому что Борис планировал вернуться только к вечеру. Что-то случилось. И фары… — он так торопился, что забыл выключить фары. Охваченная дурными предчувствиями, я топталась перед дверью, всерьез прикидывая, стоит ли входить. Пальто… — да черт с ним, с пальто, но в доме остались мои блокноты… — не бросать же текст… Ладно, как-нибудь справлюсь. Я собралась с силами, глубоко вдохнула и вошла.
Боря сидел на диване в позе прилежного школьника, положив руки на колени. Увидев меня, он вскочил, переступил с ноги на ногу и снова сел. По всей видимости, первые фразы судьбоносного разговора, которые Борис репетировал всю дорогу домой, разом вылетели у него из головы.
— Ты… уходила… — насилу выдавил он.
— Да, навещала Когана, — прощебетала я с максимальной беспечностью, на какую была способна. — Последние главы эпопеи. Кстати, в машине аккумулятор разряжается. Ты забыл выключить свет, мой рассеянный господин профессор.
— Что? — он смотрел на меня как из другой галактики. — Какой свет?
Плохо дело. Я нашла в себе силы рассмеяться.
— Тот свет. Нет, шучу — пока еще этот. Я бы даже определила его как ближний. Ну что ты так на меня уставился, Боря? Фары. Передаю по буквам: эф, а…
— Фары… — растерянно повторил он и встал. — Ах да, в машине…
— Ну слава Богу! Что ты стоишь? Иди выключай…
Он кивнул и направился к двери. Так. Теперь быстро. Я метнулась на кухню. Сумка. Блокноты. Что еще? Пальто на вешалке, но это потом. Свитер? — Свитер в спальне. Сбегать, не сбегать?.. Хлопнула входная дверь — Борис вернулся. Звякнули брошенные на журнальный столик ключи.
— Сварить макароны? — крикнула я.
— Я все знаю, — глухо ответил он.
— Глупости, милый. Нет таких людей, которые знали бы все. Так варить или нет?
— Я все о тебе знаю.
Я задвинула сумку под стул и вышла в гостиную. Борис снова прилежным школьником сидел на диване… хотя нет — каким школьником? Он скорее походил на обманутого мужа, только что узнавшего об измене любимой жены. Мне стало смешно.
— Ну что ты такого знаешь, глупый? Слушай, не пугай меня, ладно? Сидишь тут, молчишь, черный и грозный, прямо как Отелло из одноименной трагедии. Надеюсь, ты не собираешься меня душить? Я, кстати, на ночь не молилась. И на день тоже…
— Перестань, прошу тебя… — тихо сказал он. — Господи, я даже не знаю, как теперь… Зачем ты мне лгала?
— Я не лгала. Все было по правде.
— А имя? Тебя зовут не Лена Малевич. Ты…
— Стоп, — остановила его я. — Не произноси этого. Я не хочу быть тем именем. Я — Лена Малевич, корректор. Что тебя не устраивает в этом варианте? Зачем тебе нужно было наводить эти дурацкие справки, выведывать, шпионить…
— Я не шпионил! — закричал он. — Но что я могу поделать, если твои портреты расклеены по всему университету? Тебя ищут, понимаешь?! А там, под портретом, написано, кто ты, откуда сбежала и куда следует сообщить в случае… в случае… — вот, полюбуйся…
Он бросил на столик сложенный вчетверо бумажный листок. Я не стала его разворачивать. Зачем? Мне и так было известно все, что там написано.
— Хорошо, — сказала я. — Теперь ты знаешь. И что дальше? Ты уже сообщил или пока только собираешься?
Боря вскочил и потряс кулаком. Я причиняла ему боль.
— Не смей! Не смей!.. — он задохнулся, сделал несколько быстрых шагов и остановился передо мной. — Леночка… или не Леночка… или Леночка… неважно, кто! Мне наплевать, как тебя зовут, выбери любое имя. Ты мне подходишь любая, слышишь? Любая! Но ты больна, тебе нужно лечиться, они ведь не зря о тебе беспокоятся. Я обещаю: мы пройдем через это вместе. Я люблю тебя. Я все сделаю… я…
Он схватил мои руки в свои и стал целовать их. Как в старых смешных текстах.
— Боря, не надо… — я высвободила одну руку и погладила его по волосам. — Не надо, милый. Ты не понимаешь. Я честно пыталась тебе объяснить, но ты отказываешься понимать. Мы существуем только в тексте — и ты, и я, и наши отношения. Нас нету вне текста. Ты же сам недавно говорил: мы исчезнем, как только будет поставлена последняя точка. Или буква. Или просто — в середине какого-нибудь слова. Это жизнь. Так уж оно заведено…
— Нет, нет, — он отчаянно замотал головой. — Ты больна. Это не ты говоришь, а твоя болезнь. На деле все обстоит совершенно иначе, поверь мне. Жизнь существует вне твоих текстов. Вне! Она никак не зависит от них! Никак! Разве садовник Питуси — текст? Или Беспалый Бенда? Да они отродясь не читали ничего кроме рекламных объявлений. А ведь живут, живут…
Я вздохнула и украдкой посмотрела на часы. Следовало торопиться.
— Это иллюзия, Боря. Глупая иллюзия. Питуси и Бенда живы лишь в тексте. Сам посуди: без твоей повести никто и понятия не имел бы об их существовании. Есть только то, о чем знаешь. Знаешь же только то, что запечатлено в тексте. Очень просто.
Борис начал было возражать, но я закрыла ему рот ладонью.
— Подожди, милый. Мне что-то холодно. Принеси из спальни мой свитер. Пожалуйста.
Он послушно кивнул и стал подниматься по лестнице. Я схватила со столика ключи от машины. Теперь быстро. Кухня. Сумка. Пальто. Если аккумулятор сел, то получится неудобно. Нет, лансер завелся сразу же. Я вырулила со стоянки. Машина рванула по сонной полуденной улице. В кабине можно было поджариться. С ночи обещали хамсин, но по-настоящему он разворачивался только сейчас. Получается, что зря я вызволяла свое драгоценное пальто. Вообще, если разобраться, многое в этом тексте сделано зря. А может, и нет: часто какая-нибудь деталь кажется лишней, хотя по сути это не так. У ассоциаций замысловатые траектории.
Дети еще не вернулись из школы, так что тротуары пустовали. Как, впрочем, и дворы. Поселение словно вымерло. Нету населения в данном поселении. Ха-ха… Даже сплетник-перехватчик Беспалый Бенда не стоял на своем обычном посту. У продуктовой лавки я притормозила.
