Джулия Стюарт - Тауэр, зоопарк и черепаха
Когда следователь, расследовавший внезапную смерть ребенка, выслушал всех свидетелей, он оторвал взгляд от своих бумаг и объявил, что Милон Джонс умер естественной смертью. И Геба Джонс встала и крикнула: «Что же тут естественного, когда ребенок умирает раньше родителей?»
Глава семнадцатая
Проходя мимо Белой башни, Бальтазар Джонс снял с груди приземлившееся на камзол изумрудное перышко. Не желая даже смотреть на его висящего вниз головой обладателя, он пошел дальше через крепость к дому номер семь по Тауэрскому лугу, не обращая внимания на самую заурядную липкую морось, которая начала сыпаться с неба. Он постучал в дверь и, дожидаясь, пока откроют, почесал под левым коленом, где поселился грибок.
Когда йомен Гаолер наконец-то открыл дверь, Бальтазар Джонс немедленно уловил в воздухе нотки амбры от мужского лосьона после бритья. Когда он шел за хозяином по коридору, то заглянул в открытую дверь гостиной и увидел председательницу Общества почитателей Ричарда Третьего, примостившуюся на краешке кушетки с чайной чашкой на коленях и с совершенно всклокоченными волосами оттенка пушечного металла.
Йомен Гаолер старательно прикрыл за ними дверь кухни. Он подошел к столу, открыл клетку и с ужимками иллюзиониста снял крышку с маленького пластмассового домика. Бальтазар Джонс заглянул внутрь. На секунду он лишился дара речи.
— Но она же в два раза больше, — сказал он, не веря собственным глазам.
Последовала пауза.
Йомен Гаолер почесал шею.
— Это все, что я смог найти, — сказал он. — Не так уж много живых изгородей способен облазить человек.
Они оба в молчании рассматривали толстые лапки животного.
В конце концов Бальтазар Джонс вздохнул.
— Если кто спросит, отвечайте, что просто перекормили ее, — сказал он и ушел, захлопнув за собой дверь.
Проходя мимо лобного места на Тауэрском лугу, бифитер посмотрел на часы. Еще оставалось время до того, как начнут впускать туристов. Он пошел к Кирпичной башне, щурясь, чтобы дождь не заливал глаза, и поднялся по винтовой лестнице, утирая лицо носовым платком. Он сел рядом со странствующим альбатросом, который находит себе пару на всю жизнь, снял шляпу и привалился к холодной стене. От движения взлетело облако белых перьев, они грациозно закачались в воздухе, опускаясь на его темно-синие брюки. Меланхолическая птица, теряющая свое блестящее оперенье, переставила уродливые лапы, приблизившись к бифитеру на несколько шагов. Альбатрос прижался к ноге человека, пряча розовые проплешины на теле от сквозняка, гуляющего по полу.
Тыльной стороной ладони бифитер погладил птичью голову, мягкую, словно шелк. Наслаждаясь моментом, когда исполняет служебные обязанности только для себя самого, он поглядел на райскую птицу саксонского короля, серую птичку, которая украшает себя синими бровными перьями в брачный период. Он перевел взгляд на самку неразлучника, которая до сих пор топорщила зеленые и персиковые перышки, торжествуя победу над партнером, и ему вспомнилась растрепанная гостья йомена Гаолера, которая, вероятно, провела ночь в крепости, если сумела оказаться здесь в такую рань. Он знал, что никогда не захочет просыпаться рядом с кем-нибудь, кроме Гебы Джонс.
Продолжая гладить альбатроса по голове, он взглянул на прямоугольник грязно-серого неба в окне, подумав, что кто-то сейчас держит за руку женщину, которой он больше не заслуживает. Бальтазар Джонс надеялся, что, кто бы это ни был, он оценит ее многочисленные достоинства, сосчитать которые лично он не сумел за все годы их брака, и поймет, что ее упрямство заслуживает не порицания, а восхищения. Однако он точно знал, что никто не сможет любить ее так, как он.
Бифитер вздрогнул, когда заскрипела, открываясь, дубовая дверь, и туканы тотчас взмыли в воздух, выписывая многоцветные круги удивительными клювами, сделанными, как верили ацтеки, из радуги. Бифитер повернул голову и увидел преподобного Септимуса Дрю, остановившегося в дверном проеме.
— Вот ты где, — сказал капеллан, глядя на Бальтазара Джонса сквозь сетку. — Я подумал, надо тебе сказать, что только что прибыло целое стадо гну. Главный страж позвонил Освину Филдингу, требуя, чтобы тот их убрал.
Мужчины в молчании глядели друг на друга.
— Можно войти? — спросил святой отец.
— Только не делай резких движений. Испугаешь птиц.
Капеллан открыл затянутую сеткой дверцу своими длинными безгрешными пальцами и осторожно закрыл ее за собой. Он в изумлении смотрел на птиц с радужными тесаками вместо клювов, которые с воплями выписывали в воздухе безумные круги. В итоге серые чешуйчатые лапы приземлились рядом с неразлучником, а тот, наклонив набок голову, окрашенную не хуже драгоценного камня, принялся разглядывать святого отца с дотошностью судьи.
Бальтазар Джонс вынул из кармана камзола горстку подсолнечных семечек и протянул капеллану.
— Поднеси поближе к плечу, и неразлучник прилетит и сядет к тебе, — сказал он.
Преподобный Септимус Дрю взял семечки и сел, привалившись спиной к стене и вытянув перед собой на редкость длинные ноги. Вскоре самка неразлучника опустилась на плечо святому отцу, переливаясь зеленым и персиковым, и принялась нервно клевать угощение. Покончив с едой, она придвинулась на дюйм к лицу капеллана и потерлась головой о его щеку.
— Ты ей понравился, — заметил бифитер.
— Хоть кому-то я нравлюсь, — ответил преподобный Септимус Дрю. — А с этим что приключилось?
Бифитер поглядел на альбатроса.
— Ему трудно дается разлука с подругой, — пояснил он.
Наступило долгое молчание, и мысли каждого из них забились в один и тот же темный угол.
— Геба когда ушла? Месяц назад? — спросил капеллан.
Бальтазар Джонс кивнул.
— Она вернется?
— Нет.
Снова последовало молчание.
— Что ты сделал, чтобы уговорить ее вернуться?
Бифитер ничего не ответил.
— Разве не стоит хотя бы попытаться? — спросил преподобный Септимус Дрю. — Если бы это была моя жена, я бы пытался вернуть ее до конца своих дней.
Бифитер продолжал рассматривать собственные руки. Поддавшись интимной обстановке птичника, он наконец проговорил:
— Я больше не умею любить.
Повисла пауза.
— Попытайся показать ей хотя бы ту любовь, какую ты даешь животным, — посоветовал святой отец.
Раздалось хлопанье крыльев, и зелено-персиковая птичка вернулась на свой насест. Преподобный Септимус Дрю посмотрел на часы, поднялся и отряхнул одежду. Когда капеллан открыл дверь птичника, бифитер повернул голову и спросил:
— Так чья же пуля засела в стойке?
Святой отец остановился и посмотрел на него.
— Не знаю. Я все выдумал по ходу рассказа. Я просто старался тебя развеселить, — ответил он, и на старинной винтовой лестнице зазвучало эхо шагов его больших ног.
Когда Геба Джонс опустила железный ставень, подавая сигнал к священному одиннадцатичасовому перекусу, пустой желудок испуганно сжался. Уже не первую неделю она подумывала о том, чтобы приносить с собой еду и заглушать раскаты грома, прокатывающиеся под блузкой в разгар утра. Однако каждый раз отметала от себя эту мысль: это было бы слишком жестоко по отношению к подруге, чьи поразительные объемы не позволяли находить спасение от стресса в ящике иллюзиониста. Обрекая себя на очередное порезанное яблочко, она стерла пыль, осевшую на коробке с прахом. Валери Дженнингс подошла с чашкой на блюдце, от которой тянулся отчетливый аромат бергамота и цитруса «Леди Грей», и с тарелкой, на которой возвышалась целая гора домашнего печенья с сухофруктами, угрожавшая оползнем. Вдоволь наглядевшись на выпечку, Геба Джонс перевела взгляд на коллегу, которая вернулась за свой стол. Она и себе налила нормального чаю, более того, в руке у нее было печенье из такой же высокой горки. Геба Джонс еще раз поглядела на Валери Дженнингс и заметила, что на ней больше нет косметики. Тогда она перевела взгляд на ноги коллеги и увидела, что та снова пришла в черных туфлях на плоской подошве.
Геба Джонс старалась не называть имени покрытого татуировками билетного контролера, поскольку дни шли, а от него не было ни слуху ни духу. Поначалу она разделяла оптимизм Валери Дженнингс, и каждый раз, когда звенел швейцарский коровий колокольчик, женщины переглядывались в молчаливой надежде, что это он. Но постепенно в контору вползло черное облако отчаяния и повисло над Валери Дженнингс как результат многочисленных разочарований. Она начала подходить к прилавку с такой неохотой, что Геба Джонс старалась как можно чаще брать посетителей на себя.
— Отличное печенье, — похвалила Геба Джонс.
— Спасибо.
— Уже решила, как потратишь премию владельца сейфа?
Валери Дженнингс посмотрела на чек, придавленный статуэткой «Оскара», который выписал ей Нильс Рейнкинг, когда пришел забирать сейф.
