Роман Парисов - Стулик
Тут же звонит ей из Франции Стас. Минут двадцать что-то выговаривает. Что, что такое?! – Опять Пиздерман! Откуда у него Светины фото?! Опять торгуют Светиком у неё за спиной. Может, сама дала ненароком? Или через «Кодус»?.. Или тогда, ночью, с Маринкой, – не фотографировал он тебя, Света?..
Мы серьёзны, все в догадках. Опять охота на девчонку! Стаса всё это бесит, просто бесит…
Филе-о-фиш Светик запивает кока-колой. Кока-кола опять вошла в нашу жизнь, напоминая, что есть ещё на земле вечные ценности. Двухнедельное воздержание закалило Свету. И теперь, поверив в себя, нужно расслабиться. Правда, всякий раз переспросить с жалобной гримаской: а можно, Роман?..
– Представляешь, какая новость, – говорит Света задумчиво. – Что Фиса с Маринкой в каком-то агентстве блядском, да может, и не в одном… Пожалуйста – за ночь 1000 долларов. Рудик сказал, Рудик знает.
Странно. Новая информация скользнула мимо, не задев толком сердца. Я сидел в этом жёлтом вечернем «Макдоналдсе», ловя себя на странном чувстве, нахлынувшем вдруг: нет, не в том, что она говорила, не в словах её – в наклоне головы, движении губ, в любом её жесте, просто в звуках её голоса была какая-то своя отдельно ото всего живущая истина, маленькая и упрямая, и я прислушивался к этому родничку, я пытался понять, что это. Где-то там было место и мне, особенное и доверительное, и на месте этом я никогда не ощущал себя так уютно, как сейчас. Её противоречивые поступки, её последние обидные выверты… – это всё сдвинулось в сторону, на обочину сознания. Это всё сейчас находилось в другой галактике. Это всё отношения не имело к тому, что чувствую я. Я был весь растворён в ней, я бродил в ней её соками, прислушиваясь к незрелым сбивчивым ритмам. Я был счастлив в эти мгновения, счастлив и благодарен кому-то за осознание того, насколько эта девочка дорога мне – любая. Насколько стала она родной!.. Я взял её руку – она даже улыбнулась непонимающе. Я хотел сказать ей что-то – слова куда-то делись, распались на мелкие бессмысленные осколки… Как вообще об этом говорить, думал я, неисправимый ценитель словесной формы. Думал, что и не надо – пусть оно будет только моим.
И ещё думал – как, в сущности, всё прекрасно, если мне опять послано то, что у иного и вовсе не случится.
Наверно, что-то совсем необычайное было сейчас в моём взгляде, потому что Света улыбнулась странно и сказала шёпотом:
– Ромик, я тебя иногда не понимаю… Но – чувствую !
* * *
Нет, всё-таки понесло нас тусоваться… (Как же – на прощанье, в пятницу!) Таки вынесло шебутным припадком да в опасную чёрную «Кабану» – вместо счастливейшего семейного вечера, полного ужастиков под усталые ласки. Всё-таки развернуло да бросило – прямо к Саше в БМВ, ну а дальше завертело по порядку – «Министерство», «Цеппелин», «Микс» – и это всё со стриптизёром Саньком, трезво и верно приседшим на хвост, вздрагивающим на очередной «текиле-бум»: ну, Светка даёт… В «Миксе», конечно, резко стало чего-то недоставать, но, слава богу, Дима нас сегодня миновал. Утра часов в одиннадцать неполнота всё же взыграла, защемила и привела к убеждённости: надо ехать к Саньку – у него водка и колбаса. Приехали, сели. О чём говорили-то? Да различная тематика. (Открылось второе дыхание и много перспектив.) Света выступала по существу. Санёк всё уссывался, как я смотрю на Свету. Как на несмышлёное дитё.
Света сняла косметику, обнажила детскую сущность. Ну прелесть, Светка, восхищался Санёк. Пару раз даже поцеловал – в щёчку.
И разок пониже – в шутку.
Нет, всё же часа в два колоссальным усилием воли поднял я таки нас и потащил на рынок в ЦСКА. Неспавшая девочка моя хныкала от усталости и волочила ножки, но вскоре я понял, что могу делать чудеса. Были уже куплены важные вещи: белый купальник, весь в блёстках; топик с радужным отливом; две набедренные повязки…
Порозовев и подбоченясь, онемела Света пред джинсовой двойкой. Та тоже, мочёная и отпаренная, застыла колом, маня внезапностью грязных разводов в новый, неведомый, осенний сезон. В неясную и близкую, сводящую сердце осень. Да, не в тему мне обнова, но на ней – как влитая. И… триста евро, однако. Потупилась Света: «Ты всё равно не купишь». Продавщица: «Вы обидели девушку!»… – Я?! Я не верю в осень?.. Светик! Нам завернуть или прямо так пойдёшь?
О, предотъездная смута! Лишь в последний день вспомнишь обязательно, что у нас самая дешёвая жвачка в мире, что нужен блок любимых сигарет «Вирджиния слимс», которые почему-то только у нас, и уж точно не сыскать на Кипре лучше наших прокладок с крылышками. Забыв уже себя от чёрной усталости и сбросив у дома безжизненное Светино тело, я всё-таки тащусь в ближайший «Перекрёсток».
А потом минут сорок не могу попасть в квартиру – хоть МЧС вызывай. Света заснула так, что за дверью лишь телефоны отзываются мне, дразня, переливаясь разноголосицей мелодий.
Зато утро – ох, какое оно звонкое и безоблачное! В такси поймал я вдруг такой ласковый взгляд, что всё-всё забыл и простил – лет на десять вперёд. В Шереметьево на паспортном контроле тусклая таможенница под невинное наше зубоскальство вертела так и этак разрешение от родителей на вывоз дочки, флюорографировала острые озорные бугорки над своей конторкой, сканировала виски сопровождающего… Всё не могла поверить, вобла. В дьюти-фри всего-всего сорокаградусного взяли по бутылке – не каждый день накатывать, а через, как решили. И ещё красного плюшевого рачка – его Света тут же определила на свой новый джинсовый мундирчик, как эполету. Так и ходила по залу ожидания, счастливая, дразня собравшихся на юга наседок юной драгунской статью.
Ба-а, а вон тот филин с пузиком – так это ж Филя!.. Мендиков! Сокашник мой институтский. Ну лет пятнадцать не виделись. Пойдём-ка, Светик, прикольнёмся! Пойдём, пойдём.
С минуту Филя недоумённо отбивался от панибратств назойливого гражданина с большими голыми руками. Даже к семье апеллировал. Жена (сычиха) и дочь (юрок), открывши клювы, смотрели на папашу, обличённого в алкоголизме и прогулах истмата…
– Ромка!! – объятья, слёзы… – Да как тебя узнаешь – ну ты совсем, ну совсем ведь другой…
Тут же к бару – по рюмашке!
– Моя невеста, – обнимаю Свету, сосредоточенную на ром-коле. – Кстати, ровесницы?
– Да ну, ты что! – смеётся Филя. – Моя только в институт поступила.
– А моя ещё школу не окончила!..
Жирный, увесистый крест на нашей дивной паре с наслаждением поставлен мною в повисшей тишине. Светик почти смеётся. (Мы друг друга понимаем.) Дочка прячет тело пухлое за мамку, мама затравленной улыбкой застыла на папе, папа поперхнулся коньяком. Да-а, потерянная семейка. Общество не готово.
На взлёте Филя всё же отпущен выпить грамм пятьдесят, не больше. У нас в ряду как раз одно место свободно. Чур я у окошка, говорит Светик. Я достаю «Джек Дэниэлз». Светик хлопает в ладоши. О, сакральные моменты, погружение в зазеркалье, начало нового отсчёта!.. Ещё километра не набрали, а полбутылки нету. (Почему так, господи? Чуть в самолёт – так сразу пьянка кругом. Что в них, в самолётах?!)
Светик пьёт с колой, мы со льдом. Наливаем по пол-стакана и растворяемся в воспоминании. Филя разошёлся.
(А помнишь, Рома, как Лорку переводили, а потом ещё наши переводы с Грушко сравнивали?.. Как на Кубе ты чуть диссертацию не написал, а потом на кафедре почему-то не остался?.. А словарь твой – притча во языцех был у всех, ну и что с ним?…)
Где это всё, Рома? Где это?!!
Что ты орёшь. Где. Ясно где.
Вот и Света свернулась рядом калачиком, сморили её взрослые беседы. Странно: получается, кроме неё, сейчас и нет в жизни ничего. Смешно? Да уж наверно, нет. Хорошо, пускай она. А когда это последний раз говорили мы о чём-нибудь всерьёз, так, чтоб глубоко?.. Пытался я вообще чем-нибудь стоящим заинтересовать девчонку?.. Всё мельтешенье, мишура, тщета. Ещё и выяснения.
– Девушка! – окликаю стюардессу. – Девушка, у вас есть духи?.. Чтоб свежие, искренние. Давайте эти. «Angel».
– …нет, ты что, Рома, думаешь, я не одобряю? – продолжает Филя шёпотом. – Ещё как. У меня у самого тут… так-кая лялька была. Лет пять тому уже, правда. Но – семья. Жена пи-илит… От себя не уйдёшь. Да что там говорить, сам всё знаешь.
…знаю, Филя. Что-то опять прищемило сердце. Вот встретились вроде. Поговорили. Ну, схожу я к нему на пляж, попьём мы пива. Телефоны возьмём. И – никогда не позвоним. А потому что… потому. Никто не нужен сейчас никому. По большому счёту. Окаменело всё внутри. И в самом сердце начала зреет завязь конца… (Это ещё что такое?!)
My little angel проснулся с духами, очумело озирнулся. Потянулся с нежностями. Полетел в туалет.
…ну хоть тебе я ещё что-нибудь могу.
Я впервые глянул в окошко. В иллюминатор, то есть. Изумительной ясности и величия перспектива открывалась подо мною. Стремительно набухал лиловатый закат. Далеко внизу в круглое оранжевое море врезалась чёрная коса. Уже кусочек Кипра?! Всё полетело в тартарары, покрылось тёплой пеленой, доверчивым и душным обещаньем чуда.
