Владимир Некляев - Лабух
Здесь я не сдержался, чтобы не спросить:
— И все же тебе поручили повлиять?..
Ростик взглянул на меня с той еврейской тоской, с которой самый тоскливый белорус не взглянет… Разве что хитрить будет, показывая, будто ему так же тоскливо, как еврею…
— Ко мне пришли и мне открыто сказали про мою выгоду… А я старый и хворый жид, кому я на хрен нужен?.. И я лежал и думал: жизнь — очередь. Каждый в ней, кто не первый, стоит за кем–то. Вышло так, что я за тобой… Чем ты ближе к первым, тем я к ним ближе. Тебя подтаскивают к власти — мне это выгодно, Ромчик… Давай попробуем выкрутить из этого все, что можно…
Ростик смотрел, как вселенская грусть, — мне жалко его стало.
— Если ты в оглоблях брыкаться не будешь…
— Не буду, — хитровато пообещал Ростик. — Так что?..
— Не хочу я с ними ничего выкручивать.
— А с кем хочешь? С борцами? С сумасшедшими вроде Крабича?..
— Ни с кем.
— С кем–то придется, — сказал Ростик то же самое, что Крабич говорил, и выходило, что ничем космополит еврей не умнее националиста белоруса.
Объяснять Ростику, что меня не столько к власти подтягивают, сколько в стукачи и провокаторы тащат, было поздно. Недосказанное, как не раз я примечал, вообще редко договаривается. Во всяком случае, так, как оно сказалось бы сразу…
— Держи… — вытащил Ростик из–под подушки папку с бумагами. — Печать поставишь и отдашь Красевичу.
— Что это?..
— Договор с фирмой, через которую платить нам будут, — Ростик усмехнулся. — За культурные услуги…
— Не сами, значит…
— Нашел дураков… У них это просто: позвонили — и плати. Или назавтра проверка по всей программе — и тюрьма. А в тюрьме грустно, никаких культурных услуг…
— Ты откуда знаешь?
— Чувствую. Жид, если чего–то не знает, так чувствует…
Мне показалось, что Ростик все кружится вокруг недосказанного. Я попробовал вернуть ему папку.
— Выйдешь и сам этим займешься.
— Не бей в оглобли, Роман Константинович, — с недосказанным в глазах сказал Ростик. — Шигуцкий настаивает, чтобы твоя была подпись…
— Чтобы, если что, так проверка — и тюрьма?
Ростик, кивнув, спросил с тоской еврейской:
— А ты как думал?.. — И вздохнул на прощание: — Так что смотри во все стороны…
Тогда я посмотрел на него — и оставил ему папку.
В коридоре глянул в одну сторону, в другую — пусто… Зиночка бросила меня, так я скоро совсем один останусь.
Нет, не бросила меня Зиночка — стояла во дворе больницы с Аликом. Наскакивала на него, что–то доказывала… Алик — не в больничном, с сумкой на плече — не хотел ее слушать и отворачивался.
— Хоть вы ему скажите!.. — даже вида не подала, что удивилась, а значит, не подкарауливала меня, Зиночка. — Его выписали, ему податься некуда, пускай бы у нас пожил, так упирается!
Я бы на месте Алика не упирался — такая Зиночка хорошенькая… Куколка, которую хочется взять и за пазухой носить.
Алик жил с отцом, мать два года как умерла… Отец запил и, пока Алик лежал в больнице, продал дом и пропал с деньгами. Алик сходил в милицию, там сказали: «Пропьет деньги и объявится…»
— Я заявление написал, так не взяли, — недоуменно посмотрел на меня Алик. — Как это так?.. Пускай даже пьяница, но ведь человек…
Больше у Алика ни одной родной души во всем свете… Не зная, что делать, он вернулся в больницу, где ему объяснили, что здесь не живут, а лечатся. Одна Зиночка его пожалела…
Алик, конечно, из–за нее и вернулся. Не такой он простачок, чтобы не знать, что в больницах не живут.
— А почему ты у Зиночки пожить не хочешь?
— Она с матерью в полуторке… Куда я туда пойду?
Мне было не до Алика, совсем не до него, но не бросать же пацана на улице, имея ключи от двухкомнатной квартиры, в которой живет одна собака.
— Пошли со мной… Собак не боишься?
— Куда вы его?.. В собачник? — налетела Зиночка, будто я выкрадывал у нее Алика. Вот же характера сколько в такой мелюзге…
— Увидишь, если с нами пойдешь…
— Собак не боюсь… — переступил с ноги на ногу Алик. — У нас собака была — в будке не помещалась…
— Идешь с нами?.. — спросил я Зиночку.
Зиночка поджала губки — бросила же меня — и все же кивнула: «Иду…» На это я и рассчитывал, а то бросать она меня будет…
— Взгляну, как Алика устроите, — предупредила Зиночка, чтобы я не подумал чего–то другого.
Не до другого мне, Зиночка, не до другого… У меня работы — лопатой не разгрести, концерт нужно мастерить, вон и договор уже есть, я один, Ростик в больнице, Игорь Львович в могиле, подполковник Панок в комитете госбезопасности, Зоя в Москве, Ли — Ли неизвестно где, а ты думаешь, что я про другое думаю…
Я подумал, что время теряю.
— Сама и устроишь, — подал я Зиночке ключи с визиткой, переправив номер своей квартиры на номер квартиры Рутнянских. — Знаешь, где это?
Зиночка, растерявшись, захлопала кукольными глазками.
— А вы?..
— Мне на работу. Увидимся вечером, Алик.
Возле больничных ворот остановилось такси, которое заторопился я перехватить, — из машины, чем–то сильно озабоченный, выскочил платный доктор Иосиф Данилович, поздоровался на ходу:
— Вам бы еще разок анализы сдать, Роман Константинович… С днем рождения, Зиночка! Подарок за мной…
Зиночка порозовела и погрозила вслед Иосифу Даниловичу кулачком. Несколько демонстративно, мне показалось, погрозила…
Не с ней ли проблема у Иосифа Даниловича?.. С геном любви…
— Едете? — спросил таксист, увидев, что я затоптался возле машины. Не делать же мне вид, будто не расслышал того, что сказал Иосиф Данилович…
День перестал быть просто днем, стал днем рождения.
Куда–то ехать нужно было — мы сели в такси. Таксист был тот же, который возил меня ночью. Он что — не спал?..
— Так у тебя праздник, Зиночка?
— И мне не сказала… — отодвинулся от Зиночки Алик. — Я бы не мешал…
— Вы… — начал узнавать меня таксист.
— Нет, я брат.
Таксист не понял.
— Почему вы брат?..
— Потому что за себя всегда дороже платить приходится.
Засмеявшись, таксист сказал почему–то:
— Это не Москва. Куда едем?.. На кладбище?
— Вас узнают все… — нашла, наконец, что сказать Зиночка. Я не стал возражать, а таксисту было все равно.
— В ресторан, — решил я, придумав самое простое. — Вышло так, что у нас праздник.
Зиночка заупрямилась:
— Нет, у меня день рождения вечером!
Таксист снова засмеялся — он, видно, все же поспал.
— Вечер рождения у нее… Далеко тебе еще до вечерней…
— До вечера и загуляем, — пообещал я. — До ночи.
— Я не люблю рестораны!
— Тогда куда?..
— Никуда. Туда, куда Алика, — и никуда. Меня дома ждут.
За решительностью в голосе Зиночки решительности было не ахти сколько…
— Значит, к тебе едем. Где–то же нужно отметить…
Зиночка настороженно не поверила.
— Вы в гости к нам?..
— Если приглашаешь…
Я сказал это, чтобы подразнить Зиночку, а она вдруг решительно распорядилась:
— Улица Железнодорожная! Ой, как мамка обрадуется!..
Ну, где дочка, там и мамка… По жизни у меня так.
— Ехать? — спросил таксист. — Ночь проездили — теперь день… Меня Виктором зовут.
И почему он, такой веселый, около кладбища стоять боялся?..
— Зиночка, у меня работы — лопатой не разгрести…
— А лопата в ресторане? — обиженно спросила Зиночка. — Я приглашаю — вы же сами напросились…
Действительно, она приглашает — и я сам напросился.
— Едем, Алик?
Я ожидал, что Алик, как обычно, застесняется и откажется… Алик застеснялся, расстегнул сумку и достал примятый букетик ромашек.
— Возле дома нарвал… Не знал, что у тебя день рождения, но так даже лучше…
— Алик!.. — расцеловала его Зиночка. — Как я ромашки люблю!
Алик оцепенел, хотя целоваться его учили и Зиночка, и Ли — Ли.
Глядя на Зиночку, можно было поверить, что она больше всего на свете любит ромашки… Когда я дарил цветы Марте, Марта говорила: «Возьми вазу и поставь где–нибудь…»
Чтобы я не думал, будто могу растрогать ее такой мелочью.
Редкая женщина. Даже среди немок.
— Поехали, — сказал я таксисту. — Через магазин.
В витрине магазина стояла кукла с тортом на руках. Не манекен, кукла — ростом с Зиночку и похожая на нее. Грудь торчком, спинка ровненько, попка кругленькая…
— Вы что, это оформление! — едва брови не переломились у продавщицы, будто я не куклу, а ее купить надумал. Пришлось идти к директору — я уже не видел иного подарка.
— Ой… — только и смогла выдохнуть Зиночка, когда я посадил рядом с ней куклу, а таксист сказал:
— Как из секс–шопа… Резиновая?
