Моника Али - Брик-лейн
Шану вздохнул. Откашлялся:
— Образование нужно родителям, тогда оно будет и у детей. Я, например, сам учу своих детей и истории, и политике, и искусству.
— Абсолютно и безоговорочно это ключ к решению, — сказал доктор, и Назнин даже залюбовалась, как гладко у них получилось, ведь оба принимают участие в одном разговоре, говоря на абсолютно разные темы.
— Научите родителей подмечать симптомы. Маленький ученик, плохое дыхание, запоры, постоянная потребность в деньгах, ребенок замыкается, скрытничает. Иногда я удивляюсь, почему родители этого не видят.
Назнин открыла рот и чуть не поперхнулась. Вспомнила про сына Разии. Говоря о Тарике, Разия всегда говорит о деньгах. Мужчины посмотрели на Назнин. Она начала собирать тарелки.
— Родители могут быть людьми очень занятыми, — сказал Шану, которому другое состояние незнакомо, — но мы должны думать в первую очередь о детях. Одному Богу известно, чему учат их в этих английских школах.
— Вы знаете, некоторые мои пациенты ничего серьезней сигареты не курили, и наркотики для них начинаются сразу с героина.
— Мне кажется, что самое серьезное решение в моей жизни — это решение увезти домой своих дочерей. Я их к этому готовлю. Понимаете, чтобы идти вперед, сначала нужно оглянуться назад. Мы берем у Великой Британской империи причитающееся. Знаете, чему нас учили в школе? Англичане построили нам железные дороги. Как будто мы теперь должны падать перед ними на колени.
Шану обратился к своим невидимым зрителям:
— Им надо было продать свою сталь и локомотивы, иначе зачем бы им строить у нас железные дороги? От чистого сердца? Нам нужны были ирригационные системы, а не железные дороги.
— Да, да, — говорил доктор Азад.
Шану далеко ушел от места пересечения. И правила диалога, с точки зрения доктора, были нарушены. Он потер мешки под глазами.
Но Шану уже ничего не соображал. Назнин потянулась было за его тарелкой, но он забрал ее. Он приподнялся сам, поднял тарелку и возвысил голос:
— Оставили нам в наследство законодательство и демократию. Это они так сами рассуждают. Ни слова правды о том, как разорили нас, как поставили Бенгалию на колени, как… — И не нашелся что добавить. — На, возьми, — и отдал тарелку, — ты за этим тянешься?
— Проблемы начались с появлением алкоголя, — сказал доктор, — а теперь? Если бы алкоголем все заканчивалось! Нужны две вещи. Больше местных органов по борьбе с алкоголем и больше рабочих мест для молодых людей.
— Не видать нам рабочих мест, — сказал Шану, снова усаживаясь. — Вспомните историю. Когда англичане приехали в Бенгалию…
— Я все это читал. — Доктор Азад посмотрел на часы и встал. — Как ваша… работа? Я забыл, где вы сейчас.
Шану глубоко вздохнул:
— Я водитель. Неважно как. Я просто-напросто зарабатываю деньги, только и всего. Как ваш зять? Столько времени прошло, а мы до сих пор не знакомы. Обязательно приводите его с собой. В следующий раз.
— Обязательно, — ответил доктор.
Он улыбнулся своей особенной улыбкой и постарался уйти как можно веселее и не опустить плечи. Но Назнин поняла, что сегодня последнее очко осталось за ее мужем.
Шахана услышала, как хлопнул почтовый ящик на двери, и вышла в прихожую. С листком бумаги она села на кофейный столик и принялась его читать.
— Сколько раз я тебя просил так не садиться? — сказал Шану.
Он сидел перед сервантом на красно-оранжевом половичке. Живот его покоился на стопке книг.
Шахана соскользнула со стола. Перевернула листок.
— Что это?
— Листик, — показала Шахана.
Шану пошевелился, и стопка книг под животом развалилась.
— Не умничай, — заорал он, — дай сюда.
Она устроила целое представление, но все-таки встала и принесла листик отцу.
— «Культура как убийство», — прочитал он по-английски. — Где ты это взяла?
— В прихожей.
— Тебя еще рано бить за такие вещи, — сказал Шану, но не вложил в свои слова необходимого запала.
Листовка его заинтересовала. Он прочитал ее с обеих сторон, несколько раз перевернул. Шахана тем временем опускала взгляд с таким расчетом, чтобы как можно сильнее отца разозлить. Но Шану этого не заметил. И вертел листок в руках.
— Проклятые ублюдки. Если еще раз сюда придут, все яйца поотрезаю.
При слове «яйца» Шахана улыбнулась.
— Ах, тебе смешно, да?
Он вскочил, с него соскользнул лунги. Остановился, крепче завязал пояс. Шахана тем временем спряталась за Назнин с шитьем.
— Отлично, — сказал Шану дрожащим голосом. Пару минут он откашливался. — Отлично, давайте все вместе посмеемся. Биби!
Прибежала Биби и споткнулась о папки.
— Отдай это своей сестре. Она нам вслух почитает.
Листовка вернулась к Шахане.
— «Культура как убийство», — прочитала она.
— Обратите внимание. — Шану поднял палец вверх. — Обратите внимание, как идея насилия вводится уже в названии. С первыми же словами. — Он опустил руку.
— «В наших школах, — продолжала Шахана, — происходит убийство культуры. Знаете ли вы, чему учат сегодня ваших детей? На уроках домоводства вашу дочь научат делать кебаб или жарить овощи бхаджи. На уроке истории ваш сын будет проходить Африку и Индию или еще какую темнокожую страну на краю земли. Об англичанах ему будут рассказывать как о злобных колонизаторах».
— Видишь, что они делают?
Шану хотел шагнуть, но запутался в книгах. Замер, балансируя руками.
— Им что Африка, что Индия — одного цвета. Теперь переверни.
— «А про что будет читать ваше чадо на уроках религиоведения? Про Матфея, Марка, Луку и Иоанна? Нет. Про Кришну, Авраама и Мохаммеда.
Христианству медленно перерезают горло. Это «всего лишь одна» из мировых «великих конфессий». И действительно, в наших местных школах ничего не скажут, если кто-то назовет ислам государственной религией».
Шану бросился к дочери и выхватил у нее листовку:
— Вот, сейчас начнется. Вот к чему они ведут.
Назнин заметила дырочку на его рубашке, через которую видны курчавые седые волосы во впадинке под горлом.
— «Неужели нас заставят с этим мириться? — продолжал Шану. — С тем, что христианство называют религией ненависти и нетерпимости. С тем, что мусульманские экстремисты хотят превратить Британию в исламскую республику с помощью иммиграции, высокой рождаемости и своей идеологии». И так далее и тому подобное.
Он скомкал листовку в кулаке.
Биби прислонилась к плечу Назнин и сосала кончики косичек. Назнин посмотрела на Шахану, та поправляла лямочки своего первого бюстгальтера. «Ну скажи что-нибудь отцу, что-нибудь правильное». Шахана выпятила нижнюю губу и дунула в челку.
Шану сел в кресло:
— Шахана, иди и надень что-нибудь приличное.
Она посмотрела на свою школьную форму.
— Иди, надень какие-нибудь штаны.
— Биби, и ты тоже иди, — сказала Назнин.
Шану расправил листовку:
— «Мы просим вас написать вашему завучу, чтобы ваш ребенок больше не ходил на уроки религиоведения. Это ваше право как родителя, оно записано в разделе 25 в «Постановлении об образовании» от 1944 года».
Шану тяжело дышал. Язык его тыкался в щеки, как маленький слепой грызун в толстом одеяле.
— С сегодняшнего дня, — сказал он, — все деньги откладываем на отъезд. Каждое пенни.
В этот вечер, впервые с тех пор как они поженились, Назнин увидела, что Шану достал Коран с верхней полки. Он сел на пол и просидел над Книгой весь вечер.
Назнин шла на шаг позади мужа по Брик-лейн. На фонарных столбах порхают ярко-зеленые и красные флажки, рекламируя бенгальские цвета и рис басмати. В витринах ресторанов висят вырезки из газет и журналов, где название ресторана выделено желтым или розовым маркером. Здесь есть дорогие заведения с накрахмаленными скатертями и бесчисленными сияющими серебряными ножами. В таких местах вырезки из газет оформлены в рамочку. Столики стоят далеко друг от друга, и декораций мало. Назнин знала, что такова сейчас мода. В других ресторанах зазывалы и официанты в белых, запятнанных маслом рубашках. А в дорогих — одеты в черное. Если вход украшает большой папоротник в горшке или бело-голубая мозаика, то, значит, ресторан супердорогой.
— Понимаешь, — сказал Шану, — деньги, деньги, везде только деньги. Десять лет назад такого количества денег здесь не было.
Между бенгальскими ресторанами примостились магазинчики, торгующие одеждой, сумками и брелоками. Покупают здесь молодые люди в широких штанах и сандалиях и девушки в топиках на бретельках, которые еле закрывают грудь и открывают пупок.
Шану остановился перед витриной:
— Семьдесят пять фунтов за эту маленькую сумочку. Да в нее даже книга не влезет.
Остановился возле кафе:
