Кристофер Мур - Агнец
— Марш! — скомандовал Номер Три.
Я прыгнул и промахнулся. Кол накренился и выскользнул из-под меня, а я головой впоролся в камень.
Перед глазами громыхнула белая вспышка, а по затылку пролетела молния боли. Не успел я ничего сообразить, как прямо на меня шмякнулся Джош.
— Спасибо, — благодарно сказал он: гораздо уютнее приземляться на мягкого еврея, нежели на жесткие камни.
— Назад, — распорядился Номер Три.
Мы вновь расставили колья и заскочили на них. Сейчас обоим это удалось с первого раза, и мы стали ждать команды скакать на следующий. Полная луна карабкалась на небо, а мы таращились на ряд кольев и не понимали, за сколько мы доскачем до конца, как долго Номер Три нас тут продержит, — и мы оба думали о том, что Гаспар просидел девять лет. Я даже не помню, когда еще мне было так больно, — а это все-таки кое-что, если учитывать, что совсем недавно по мне прошелся як. Я уже пытался представить, какую усталость и жажду выдержу, пока не упаду, и тут Третий Номер сказал:
— Хватит. Идите спать.
— И это все? — спросил Джош, соскочив с кола и поморщившись от боли при посадке. — Зачем же мы расставили двадцать, если понадобилось всего три?
— А зачем ты думал о двадцати, если можешь стоять лишь на одном? — был ответ.
— Писать очень хочется, — сказал я.
— Вот именно, — согласился монах. Вот вам и весь буддизм.
Каждый день мы выходили во двор и расставляли колья — всякий раз иначе, наобум. Трешник добавлял колья разных длин и диаметров. Иногда нам приходилось скакать с одного на другой как можно быстрее, иногда мы стояли на одном по много часов, готовые скакнуть, едва Номер Три скомандует. Похоже, смысл заключался в том, чтобы ничего не предугадывать и мы не могли выработать ритм тренировки. Тут надо перемещаться в любом направлении, заранее ничего не обдумывая. Номер Три называл это контролируемой спонтанностью, и первые полгода в монастыре мы проводили на кольях такое же время, как и в сидячих медитациях. Джошуа полюбил тренировки кунгфу сразу же — как, собственно, и медитацию. Я же был, как выражаются буддисты, телеснее.
Помимо обычных дежурств по монастырю, работ на огороде и доения яка (меня милостиво избавили от этой обязанности), каждые десять дней или около того группа из шести монахов спускалась в деревню со своими мисочками и собирала подаяние селян. Обычно давали рис и чай, иногда — темные соусы, ячье масло или сыр, и уж совсем редко — хлопковую ткань, из которой монахи шили новые тоги. В первый год нам с Джошуа вообще не разрешали выходить из монастыря, и я заметил некую странность. После каждого похода в деревню четверо-пятеро монахов на несколько дней исчезали в горах. Об этом ничего не говорилось — ни когда они уходили, ни когда возвращались, — но, судя по всему, у них существовала какая-то очередность: каждый монах ходил в горы на третий-четвер-тый раз, за исключением Гаспара. Тот пропадал в горах чаще.
Наконец я набрался смелости и спросил у Гаспара, что происходит.
— Это особая медитация, — ответил он. — Ты не готов. Иди сиди.
Гаспар почти на все мои вопросы отвечал «Иди сиди», и негодование мое по этому поводу означало, что я вовсе не утрачиваю привязок к собственному эго, а потому и в медитациях никуда не продвигаюсь. Джошуа, напротив, был полностью в своей тарелке: ему нравилось все, чем мы занимались. Он мог часами сидеть без движения, а потом прыгать по кольям так, словно перед этим час разминался.
— Как ты это делаешь? — спрашивал я. — Как ты можешь ни о чем не думать и не засыпать?
Ибо то был основной барьер на моем пути к просветлению. Если я сидел тихо несколько часов, то непременно засыпал, а храп мой, очевидно, эхом колыхал храмовую тишь и нарушал медитации остальных монахов. Немочь эту предлагалось лечить единственным средством — пить в огромных количествах зеленый чай. От него действительно заснуть было трудно, однако «не-разум» он подменял постоянными раздумьями о мочевом пузыре. И в самом деле, менее чем через год я достиг состояния абсолютного сознания пузыря. Джошуа же удалось полностью избавиться от собственного эго — как учили. И на девятом месяце нашего пребывания в монастыре, посреди самой ненастной зимы, какую только можно представить, Джошуа, отпустив от себя все построения сознания и тщеславия, стал невидимкой.
Глава 18
И я был средь вас, и вкушал яства, и беседовал, и ходил, и ходил, и ходил — много часов, но не свернул ни разу, ибо передо мною была стена. Сегодня утром ангел разбудил меня и дал мне новых одежд — странных на ощупь, однако знакомых на вид (из телевизора). Джинсы, фуфайка, тенниски, а также носки и спортивные трусы.
— Надевай. Я выведу тебя на прогулку, — сказал Разиил.
— Я тебе что — собака? — спросил я.
— Воистину собака.
Ангел также облачился в современный американский прикид и, хотя по-прежнему был поразительно хорош собой, выглядел настолько неловко, что казалось, одежда приколочена к его телу раскаленными шипами.
— Куда мы идем?
— Я же сказал — на прогулку.
— Где ты взял одежду?
— Воззвал вниз, и Хесус дал. В отеле есть пла-тейная лавка. Пошли.
Разиил закрыл дверь и сунул ключ от номера в карман джинсов, вместе с деньгами. Интересно, раньше у него были карманы? Мне бы и в голову не пришло ими пользоваться. Я не сказал ни слова, пока мы спускались на лифте и шли по вестибюлю к выходу. Не хотелось ничего портить. Я боялся: ляпну что-нибудь — и ангел опамятуется. Шум на улице стоял знатный: автомобили, отбойные молотки, полоумные, бормочущие что-то сами себе. О свет! О вонь! Мне помстилось, что когда мы только приехали сюда из Иерусалима, я был в каком-то шоке. Мне казалось, тут не так ярко.
Я двинулся было по улице, но ангел ухватил меня за плечо, и его пальцы клешнями впились в мою плоть.
— Сам ведь знаешь, тебе не удастся сбежать. Если побежишь, я поймаю тебя и переломаю ноги, и бегать ты никогда больше не сможешь. Сам знаешь, что если попробуешь улизнуть хотя бы на несколько минут, тебе все равно от меня не спрятаться. Сам знаешь, что я отыщу тебя, как некогда отыскал весь твой народ. Ты ведь все это знаешь, правда?
— Да, да, отпусти. Пойдем.
— Терпеть не могу ходить. Ты когда-нибудь видел, как орлица глядит на голубку? Вот и мне с тобой и твоей ходьбой — ровно так же.
Здесь следует заметить, наверное, что именно Разиил имел в виду, вспомнив, как некогда отыскал весь мой народ. Видимо, много веков назад он какое-то время служил Ангелом Смерти, но с должности его сместили по несоответствию. Он сам признает: его манной не корми, а дай послушать какую-нибудь историю о невезухе (этим, видимо, и объясняется его любовь к мыльным операм). Как бы то ни было, когда читаешь в Торе о том, что Ной прожил до девятисот, а Моисей — до ста двадцати… в общем, угадайте, кто дирижировал кордебалетом «Покинем этот бренный мир»? Оттуда у него и чернокрылые прихваты, о коих я уже рассказывал. Хоть Разнила и вышибли, но униформу оставили. (Представляете, как Ною удавалось отсрочить свою смерть на восемьсот лет, впаривая ангелу, что никак не получается привести в порядок архивы ковчегостроительства? Насколько же некомпетентен может оказаться Разиил при выполнении нынешнего задания?)
— Смотри, Разиил! Пицца! — Я показал ему вывеску. — Купи нам пиццы!
Он вытащил из кармана деньги и протянул мне:
— Сам покупай. Ты ведь умеешь, да?
— Да, в мое время уже существовала торговля, — саркастически заметил я. — Пиццы не было, а коммерция была.
— Хорошо. А вот этой машинкой ты пользоваться можешь? — Он ткнул в автомат, где за стеклом лежали газеты.
— Если он не открывается вот этой рукояткой, то нет.
Ангел занервничал:
— Как же так? Ты получил дар языков и вдруг стал понимать их все, а дара понимать, как сейчас все работает, тебе не дали? Соображай давай.
— Слушай, может, если б ты навсегда не зажилил пульт, я бы и разобрался, как с ними всеми управляться. — Я имел в виду, что мог бы чему-то в окружающем мире научиться из телевизора, если б Разиил не решил, что мне требуется просто больше тренировки с кнопками переключения каналов.
— Знать, как работает телевизор, недостаточно. Надо знать, как в этом мире работает все.
С таким назиданием ангел отвернулся и уставился в окно пиццерии, где мужчины подбрасывали в воздух пласты из теста.
— Но зачем, Разиил? Зачем мне знать, как устроен этот мир? Если уж на то пошло, ты мне сам ничему научиться не давал.
— Уже даю. Пойдем пиццу есть.
— Разиил?
Он больше ничего не стал объяснять, но весь остаток дня мы бродили по городу, тратили деньги, разговаривали с людьми, учились. Под вечер Разиил решил уточнить у водителя автобуса, куда ехать, чтобы познакомиться с Человеком-Пауком. Я бы еще две тысячи лет обходился без того разочарования, что нарисовалось на ангельском лике, когда водитель автобуса ему ответил. Мы вернулись в номер, и только тут Разиил сказал:
