Ричард Мейсон - Тонущие
«Дорогой, дорогой мой!
Поверить не могу, что ты наконец-то мне написал. Я думала, что навсегда потеряла тебя.
Ты представить себе не можешь, как сильно мне тебя не хватало, как сильно я хотела увидеть тебя. Это были тяжкие годы, впрочем, полагаю, мне незачем рассказывать тебе об этом. Прости, что не ответила на твое письмо раньше.
Видишь ли, меня не было в Лондоне: я тут сижу у дяди Сирила, помогаю ему с организацией приема. В замке царит настоящий хаос, и молодое поколение притащили сюда на подмогу. Так что меня не было дома, а у Памелы неважно обстоят дела с пересылкой корреспонденции. Я прочла твое послание только сегодня утром — и с тех пор мне не сидится на одном месте. Не могу дождаться нашей встречи, когда я снова смогу прикоснуться к тебе, любовь моя. Я так скучала по тебе.
Однако уехать отсюда я смогу лишь на следующей неделе, после приема. Разумеется, ты сам можешь приехать на праздник, хотя, с другой стороны, нет ничего хуже, чем вновь увидеться с тобой на глазах у тысяч людей. Это будет вечеринка в духе Реджины Бодмен, а я хочу встретиться с тобой наедине…
Ты подождешь еще немного? И тем временем постараешься выиграть конкурс Хиббердсона? Я следила за твоими успехами до самого последнего тура, и мне интересно, что за произведение ты будешь играть. Ты не представляешь, как сильно я хочу снова услышать, как ты играешь.
Нам так много нужно друг другу сказать! Письмо для этого не годится.
Жду не дождусь, когда мы снова будем вместе.
Элла»Вот в точности ее слова, и, повторяя их сейчас, я слышу, как она сама их произносит. Сидя один во мраке, я слышу голос Эллы, зовущий меня из далекого прошлого, вижу ее глаза, ищущие моего взгляда.
После этого события понеслись стремительно одно за другим.
В памяти моей всплывает последний вечер конкурса Хиббердсона — вечер судей и огней, пота и нервов и переживавших за мой успех друзей. Для меня он стал вечером славы: я играл с неведомой мне дотоле страстью. Любовь Эллы придала моему исполнению легкость, несвойственную мне ранее, и утонченность, которую мне, увы, не суждено было сохранить в будущем.
Помню, как это было — выиграть: я опустил скрипку, поклонился публике — и облегчение могучей волной нахлынуло на меня. Я улыбнулся, поблагодарил судей, поведал журналистам, что я в восторге. Я и впрямь был в восторге, ведь играть по-настоящему хорошо, превосходя самого себя, — это истинное наслаждение, с которым ничто не может сравниться. Впрочем, я по-прежнему чувствовал, что победа принадлежит не мне одному, я никогда не достиг бы в исполнении такой дерзости и отваги, если б не чудовищное воспоминание о смехе Эрика и о его невидящих глазах. Кроме того, я понимал: Эрик тоже хотел бы моей победы. А еще я надеялся, что любовь Эллы теперь всегда будет защищать меня от моих демонов.
Стоя на сцене с бронзовым лавровым венком в руке, я блуждал взглядом по рядам слушателей, видел их улыбающиеся лица и смазанные пятна аплодирующих ладоней. Поклонившись в очередной раз, я вдруг заметил в толпе тонкую, склоненную шею и улыбку, от которой у меня перехватило дыхание.
И я, чуть пошатываясь от усталости, но по-прежнему улыбаясь, двинулся по сцене, пожимая руки другим финалистам, принимая их поздравления и думая лишь об одном — как бы поскорее покинуть концертный зал, ускользнуть в ночь с той единственной, кого жаждала моя душа.
За кулисами меня поджидали репортеры и мой агент, попросивший еще раз выйти на поклон. Я согласился, хотя кровь неистово била у меня в висках, а ладони взмокли от страха, что Элла затеряется в толпе и я не найду ее.
На третий поклон я не вышел, прямиком отправившись в гримерную, отведенную финалистам. Там мы складывали инструменты и освобождались от галстуков. Пребывая в состоянии, близком к помешательству, я со всеми попрощался, убрал скрипку в футляр и помчался по глухим коридорам к выходу для музыкантов, надеясь выскользнуть наружу до того, как здесь появится толпа. Однако стоило открыть дверь, как я услышал пронзительный, ликующий вопль: «Вот он!» — мгновенно повергший меня в гнев и досаду. Поклонники и репортеры взяли меня в плотное кольцо, посыпались вопросы и просьбы дать автограф.
Что было делать? Пришлось успокоить себя простеньким рассуждением: Элла непременно меня найдет, лучше всего оставаться на одном месте, где меня хорошо видно. Глубоко вздохнув, я очертя голову нырнул в лавину слов и блокнотов. Сердце колотилось как бешеное, а я надписывал свое имя на протянутых листах, изо всех сил стремясь умерить нетерпение.
— Могу я присоединиться к очереди ваших верных почитателей, мистер Фаррел?
Я увидел ее раньше, чем она заговорила, а потом услышал округлые гласные, свойственные британскому аристократическому выговору, — и побледнел от разочарования: передо мной стояла, улыбаясь, Сара Харкорт. Я тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от видения. Машинально выводя автограф на очередной программке, я уже взял себя в руки и даже сумел вежливо поинтересоваться, что она тут делает.
— Слушала ваше выступление, разумеется, — по-прежнему улыбаясь, ответила Сара, и я заметил, что она кажется менее неприступной, чем мне запомнилось. — И подумала, что следует подчеркнуть факт знакомства с победителем, если, конечно, получится.
— Что? — не расслышал я — ее тихий голос утонул в гуле толпы.
— Мои поздравления! — крикнула она громче и, приблизившись, поцеловала меня в щеку.
Фотографы запечатлели этот поцелуй, а один из репортеров спросил, кто эта красивая леди.
— Да-да, назовите ваше имя!
Сара покраснела, а я с тоской подумал о том, как прекрасна ее кузина.
— Столько времени прошло, — вздохнула она, когда я, замыслив побег, начал протискиваться сквозь толпу охотников за автографами.
— Да.
— Как вы поживали с тех пор, как мы в последний раз виделись?
— А-а… хорошо. Много работал.
— Получали награды…
— Пока выиграл только одну.
— Зато какую! — Голубые глаза Сары встретились с моими — возникло впечатление, будто мы с ней сто лет знакомы.
— Так мило, что вы пришли и разыскали меня, — сказал я. — Мне казалось, членам вашей семьи под страхом наказания запрещено покидать Сетон.
— Сегодня я приехала в Лондон за платьем.
— Понятно.
Она снова улыбнулась мне. Мы помолчали.
— Ну что ж, до свидания, — попрощалась Сара. — Примите мои поздравления по случаю сегодняшней победы. Уверена, это лишь первая среди многих.
— Спасибо.
— Теперь, когда мы столь неожиданно столкнулись, нам не следует снова терять друг друга из виду.
— Ни в коем случае, — согласился я.
— Еще раз до свидания, мистер Фаррел.
— Всего хорошего, мисс Харкорт.
Я наклонился и тоже поцеловал ее в щеку, ощутив ее запах — других сигарет, незнакомого мыла, неизвестных мне духов. Этот же запах — в сочетании с густым, сладковатым духом теплой крови — я вдыхал вчера днем, когда склонился над ее окровавленным телом.
27
Все свободное время между последним туром конкурса Хиббердсона и приемом у Харкортов я проводил со своими родными — они похвалили меня сдержанно, но от всего сердца — или с Камиллой Бодмен, осыпавшей меня бесконечными пророчествами будущей славы. С кем я действительно хотел оказаться вместе, так это, разумеется, с Эллой, и я роптал на время, по-прежнему разделявшее нас, хотя и понимал, что это неизбежно. Как и ей, мне не хотелось, чтобы наше воссоединение случилось под пристальными взглядами членов ее семьи и наших друзей. Но что значила неделя, если ждать пришлось годы?
Я жил в сладостном тумане эйфории и был уверен, что ничего подобного больше никогда не испытаю.
Написав Элле, я согласился с тем, что потерпел поражение, и признался — по крайней мере, самому себе, — что не могу продолжать жить в добровольном заключении, которым наказал себя, став одним из виновников смерти Эрика. И это признание освободило меня. Любовь Эллы, а точнее, уверенность в ее любви избавила меня от прошлого — и я был бессилен сопротивляться. Как бы отчаянно я ни пытался, мне не удавалось заглушить тихий, настойчивый голос, нашептывавший, что жизнь еще может стать прекрасной, что существуют иные способы отдать долг Эрику, более разумные, чем духовное самобичевание, до той поры являвшееся единственным доступным мне средством искупления вины.
На целых шесть ночей он исчез из моих снов, и его невидящие глаза уступили место смеху Эллы, а воспоминание о его разбухшем от воды теле — ощущению прикосновения ее теплой щеки к моей.
Мне до такой степени хотелось поделиться с кем-то своим счастьем, что я чуть не признался во всем Камилле, однако она была слишком увлечена собственными новостями и планами, и мне не представилось подходящего случая. Я чересчур долго исполнял при Камилле роль внимательного слушателя, и подготовка к вечеру, обещавшему стать ее звездным часом, оказалась неподходящим временем для того, чтобы менять существующее положение вещей.
