Олег Афанасьев - Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь
* * *
Билет у Вадима был до Москвы. Он собирался дня два походить по столице, ночуя у Стаховых. Но, приехав в Москву, он не медля пересел на поезд на Кавказ. Не хотел он видеть старых друзей. Опять начнут жалеть, советовать учиться. Про честолюбие, пожалуй, напомнят, многие, дескать, хуже тебя, а в люди выходят. Нет!
Вернувшись домой, убедившись, что мать, дом, соседи — все как было, так и осталось, он пошел к Волчку.
У Волчковых во дворе было все вверх дном — тетя Катя отделила сыну комнату, и теперь он к этой комнате с глухой стороны дома пристраивал еще одну комнату и коридор.
Волчок крыл плоскую крышу пристройки рубероидом. Вадим влез к нему, устроился на чистых досках опалубки.
— Ну и как оно ничего? — спросил Волчок.
— Океан хорош. В маске и без маски плавал, на волнах катался, крабов ловил, осьминога видел.
— А суша?
— Обыкновенная. Было постоянное желание построить плотик, оттолкнуться и… куда вынесет.
— Известно, куда бы тебя вынесло.
— Як тебе не просто так. Ты все еще в той неслыханной?
— А где ж мне быть.
— Когда примешь?
Радость Волчка была искренней:
— Сынок! Давно бы так…
* * *
Все было, как рассказывал Волчок. Слева зудит заводик, справа стрекочет фабричка, посреди улицы катят колонны грузовиков, по тротуару спешат обыкновенные люди, а они, печники, облеченные, так сказать, особыми полномочиями, идут себе не спеша, с глумливой улыбочкой вокруг поглядывая. Они могут позволить себе что угодно. Свернуть в магазин, купить бутылку водки и тут же, попросив стакан в отделе «Соки-воды», ее опорожнить. Или зайти в «Минутку», купить жетонов в кассе и из автомата получить порцию, две — сколько угодно! — вина. После вина и водки делается светло и радостно, хочется дружить. Тянет куда-нибудь в сквер на лавочку, вспоминать прошлое, что-нибудь несуразное или героическое. Всем хорошо и весело, однако взамен выходящего хмеля организм требует нового. Возвращаются в магазин или забегаловку, пьют на последние, которые на обед. Снова как будто хорошо. Но уже ненадолго. Тревожит действительность. Двенадцатый час, город напряженно шумит, мчатся троллейбусы, грохочут трамваи, валом валят бесчисленные толпы людские, надо хотя бы узнать, что тебя ждет за прогул, и попытаться как-нибудь отвести удар. Главное, чтоб не было хипеша! — гласит первая заповедь печника. То есть чтобы не было жалоб. И значит, надо пойти туда, где ты нужен, — обещать, врать, запугивать: может быть, уже завтра ты освободишься, и все будет хорошо, а сегодня ну… никак.
В день поступления и потом еще три дня пили. Волчок водил по каким-то конторам, знакомил с какими-то нужными людьми. Анекдоты, истории, улыбки, похлопывания по плечам и водка, водка, водка. Вадим любил выпить. Но лишь один раз, с перерывом в неделю, две и больше.
— И на такую жизнь мы потом еще деньги получим?
— Можешь не сомневаться.
В конце концов Вадим страшно устал, не выдержал.
— Завтра не приду!
— Ну и отдохни, — согласился Волчок. — Три дня не показываемся в конторе. За прогулы сделаем отгулы. Я тоже отосплюсь.
После пьянства тело болело как после непосильной работы. А настроение было — сплошные потемки.
Развеселился он, лишь вновь явившись в удивительную контору. Никто за это время о нем и не вспомнил. Волчок смотрел как ни в чем не бывало.
— Пошли трахнем. Мне бог послал кусочек сыру.
— Ну его, — уныло сказал Вадим.
— Тогда иди домой.
— Когда же работать будем?
— Когда понадобится. А если очень большое желание рог замочить, могу устроить к кому-нибудь в помощники.
Идти домой, тем более работать с кем-то чужим не хотелось.
— Ладно… У меня тоже кое-что есть.
В тот же день, к вечеру притащившись в родную с детства пивную на углу Плехановской и Международной, нашли шабашку по Вадимовой части — обкладывать кирпичом большой саманный дом. Завертелось колесо. Волчок ездил отмечаться в контору каждый день. Вадим в понедельник и среди недели, в остальные дни шел пешком на шабашку, к приходу Волчка успевая сделать раствор и начать кладку.
За целый почти сентябрь ради производства они работали всего один раз.
Однажды Косяк до самого Буденновского бежал за Волчком, уговаривал:
— Володя, ты ж не подведи. Кирпич там есть, а песок и глину где-нибудь найдете.
— Кровь из носу, сделаю, — отвечал Волчок.
В первые дни Вадим носил с собой чемоданчик со старой одеждой, в которую мог бы переодеться для работы, потом перестал. У Волчка тоже ничего не было.
— Сделаем, — сам себе говорил Волчок. — Там и делов-то раз надуться. Сейчас ты увидишь легендарный объект. Двадцать семь печей год делали. В доме жили когда-то богатые, потом, значит, беднота нахлынула, перегородок наделали, даже окна делили, половину одному, половина другому. Перегородки первого и второго этажей не совпадают. На первом печку сделаем, полы разрежем, и видим, что она выходит посреди квартиры второго этажа. Ну скандал, жалобы, комиссии. Зима пришла, а угольные печки они поломали, кругом дыры, одна бабушка под девяносто лет, глухая и слепая, провалилась в дырку и пока со второго на первый летела, померла. Веселенький объект.
Встретила их симпатичнейшая женщина средних лет. Увидев Волчка, она просияла.
— Володенька! На работу не пошла. Вот и глина, и песок, и кирпич…
— К сожалению, мы пришли только извиниться, — важно и твердо сказал вдруг Волчок.
И тогда женщина заплакала. Вадима поразил и Волчок, и слезы женщины. Но и Волчок был не железный.
— Ладно. Дайте во что-нибудь переодеться и топор или молоток какой-нибудь. Вадим, сделай раствор ведра на четыре.
Противопожарную разделку между готовой печью и деревянной перегородкой они сделали минут за тридцать. Когда уходили, хозяйка протянула Волчку рубль.
— Нет-нет! — отшатнулся, поднял руки вверх Волчок.
Вот так за целый почти сентябрь они один раз «замочили рога».
Однако в конце месяца Волчок занервничал.
— Кроме операции «мрак и туман», ничего не придумать…
В жилищно-коммунальной конторе строительного главка двери открывались в семь, а служащие начинали подходить к восьми. Друзья пришли в половине восьмого, пробрались в комнату домоуправов. К их столам подходил ключик от Волчкова шифоньера. В ящичках столов с бумагами хранились печати и штампики домоуправлений. Волчок открыл ящик одного стола и поставил на процентовку, написанную мастером Косяком, печать домоуправления номер семь. Чего только не было написано в процентовке: ремонт обмуровки котлов, ремонт боровов, чистка кирпича, штрабовка дымоходов во внутренних капитальных стенах, всего двенадцать пунктов. Горы должны были они свернуть, чтобы выработать себе зарплату. И между прочим, та работа, которую они все-таки делали, там не значилась.
Тогда в парке Горького на лавочке Волчок расписался за управдома и сказал:
— Теперь с зарплатой.
Вадим долго молчал.
— Но это же срок.
— А есть у нас другой выход?
— Он у нас был.
— Не было! Одной кирпичной кладки нарисовали шестнадцать кубов. Посчитай, сколько это? Около семи тысяч кирпичей. А остальное? Штрабовка, например, стен? Без рук останешься — учти, с заделкой! — если сделаешь три метра. У нас сорок… Лучше сразу в гроб, чем за это браться.
— да я ничего, — сказал Вадим. — Очень интересно.
— Не волнуйся. Здесь колесо. Домоуправ процентовку только подписывает и уже никогда не видит. Потом все идет через нашу бухгалтерию, через банк, через их бухгалтерию, и там смотрят лишь на сумму, выписывают платежи, оплачивают. Могила!
Расчет за шабашку и зарплата на производстве совпали.
— Ну что я говорил! Все правда, — ликовал Волчок.
Отправились пить большим коллективом.
— Да, ты мне червонец должен, — между прочим сказал Волчок.
— За что?
— Косяку. Он же нас не трогает. Процентовку написал, наряд закрыл — не работа? Логично?
— Логично. Только государство погибнет.
— Не… Оно чего-нибудь придумает. Потому как оно вечное, нам же все равно подыхать.
* * *
В пятьдесят седьмом году, когда он вернулся из военно-строительного отряда, было очень жаркое и долгое лето. В Дону купаться можно было до середины сентября. Он тогда в одно из последних жарких воскресений пошел на городской пляж, сдал одежду в гардероб, купался, загорал. Народу на берегу было порядочно. В очередной раз выбравшись на песок погреться, он увидел рядом с собой семейство: он, она и две девочки. Какими были мать, отец, младшая, годов пяти девочка, он не запомнил. Его поразила старшая. Ее было лет двенадцать, и она, вне всякого сомнения, была чудо природы. Лицо, фигурка, движенья — все было хорошо, невозможно взгляд отвести. Младшая настойчиво звала старшую поиграть в песке, была у младшей и кукла. Старшая оглядывалась на Вадима и отказывалась. «Наверное, я плохо на нее смотрю. Ведь она еще ребенок», — подумал Вадим, не догадываясь, в чем истинное смущение юной девушки. А младшая просила, тянула за руку старшую. И вот старшая еще раз оглянулась на Вадима, улыбнулась ему как знакомому, стала в песке на колени и, мгновенно обо всем забыв, принялась строить какие-то башни и пирамиды. Тогда покойно и хорошо ему стало, он поднялся и, счастливый, пошел одеваться.
