Джоди Пиколт - Одинокий волк
Из кухни Кара ушла с мыслью, что она просто позавтракала. Но я, перемывая тарелки, кастрюли и сковородки, понимал, что на самом деле у нас завязался разговор.
После того как мы с Джорджи поженились и переехали в наш дом, я вставал утром по субботам и начинал готовить. Амоктрей, катью. Готовил такие десерты, как санкья-лапов, ансом-чек. Джорджи продолжала спать, а Кара вставала и шлепала на кухню. Мы разговаривали, пока она трудилась вместе со мной, резала папайю, корень имбиря и огурцы. Потом мы садились за стол и съедали свои шедевры. С годами наши разговоры изменились. Иногда она жаловалась на наказавшую ее Джорджи, надеясь, что я вступлюсь за нее. Бывало, она расспрашивала обо мне: интересовалась, каково это — быть американцем в первом поколении, как я понял, что хочу стать адвокатом, переживаю ли я по поводу того, что у меня будут близнецы. И даже после переезда Кары к отцу, если она приходила к нам на выходные (это было условием опекунского соглашения), я никогда не забывал поставить утром второй прибор для нее.
Именно поэтому, после того как я возвращаюсь домой и ввожу Джорджи в курс дела, я начинаю готовить. Я давно не посещал восточную бакалею, поэтому приходится готовить из того, что есть в нашем холодильнике.
Значит, его освободили? — переспрашивает меня Джорджи. — То есть он на самом деле свободен?
Да, — отвечаю я, скептически осматривая холодильник. — У нас что, нет тушеного мяса?
Неожиданно Джорджи обнимает меня за шею и притягивает к себе.
Я люблю тебя, — выдыхает она мне в губы. — Ты мой супергерой!
Я прижимаю ее покрепче и целую, как в последний раз. Мне хотелось бы сказать, что я оптимист, но я постоянно подсознательно жду развода. Жду, что Джорджи скажет, что совершила ошибку и теперь от меня уходит. Когда все хорошо, я почему-то боюсь, что это ненадолго.
Но мне еще нужно рассказать ей, почему Эдварду вообще предъявили обвинение в покушении на убийство.
Джорджи, — признаюсь я, — это Кара дала показания против Эдварда.
Она слегка покачивает головой, как будто хочет, чтобы в ней прояснилось.
Это смешно. Она была дома или в больнице, но никак не в суде.
Ты сама отвозила ее в больницу?
Нет, но...
Тогда откуда ты знаешь, что она на самом деле туда ездила?
Джорджи поджимает губы.
Она бы никогда не поступила так с братом.
Поступила бы, если бы думала, что это спасет ее отца, — возражаю я.
Знаю, с этим Джорджи не поспорит. Если Люк Уоррен для большинства тех, кто его знает, настоящий герой, то для Кары он просто бог.
Я ее убью, — негромко обещает Джорджи. — А потом спрошу, о чем, черт побери, она думала!
Может быть, поступишь наоборот? — советую я.
Потом наливаю растительное масло в котелок и зажигаю под ним конфорку. Когда масло начинает шипеть, а из котелка поднимается пар, я забрасываю в него кубики говядины и овощи. Кухню наполняет аромат лука и перца.
Джорджи, потирая виски, присаживается на стул.
А Эдвард знает?
Что знает? — переспрашивает охваченная паникой Кара, неожиданно появляясь на пороге. — Что-то с папой?
Джорджи пристально смотрит на дочь, лицо у нее непроницаемое.
Я даже не знаю, что тебе сказать... Знаешь, как ты будешь себя чувствовать, если потеряешь отца? Как будто у тебя вырвали частичку сердца. Вот и я так себя чувствую каждый день с тех пор, как твой брат уехал. А теперь, когда Эдвард вернулся, ты пытаешься от него избавиться, обвинив его в попытке убийства?
Кара заливается краской стыда.
Он первый начал, — отвечает она.
Тебе же не семь лет! Речь не о том, кто разбил лампу! — кричит Джорджи.
Он бы убил папу, если бы я вовремя не узнала, что он задумал, и не остановила его, — объясняет Кара. — Мне через три месяца исполнится восемнадцать лет, но на это всем плевать, — продолжает она. — Мое мнение все равно ничего не значит. А теперь скажи, как мне было еще привлечь внимание в этой ситуации?
Может быть, поступить как взрослый человек, а не избалованный, недовольный ребенок, — возражает Джорджи. — Как ты поступаешь, так люди к тебе и относятся.
Это ты осуждаешь мое поведение? — скептически усмехается Кара. — А знаешь, что вижу я? Я вижу Эдварда, которому было наплевать на отца целых шесть лет. Вижу врачей, которые торопятся отдать койку новому пациенту, который сможет оплачивать счета. Вижу, что в глубине души ты жалеешь, что шесть лет назад исчез Эдвард, а не я. — Она вытирает глаза здоровой рукой. — Но знаешь, чего я не замечаю? Чтобы хоть кому-то было не наплевать на меня и моего отца!
Ты что, серьезно думаешь, будто я тебя не люблю? И, если уж на то пошло, не люблю Люка?
Этого я вынести уже не в силах и, нарезая салат и помидоры, вздрагиваю.
Теперь у тебя есть своя идеальная маленькая семья, — с горечью говорит Кара. — Я здесь, пока ты не выдернула штепсель, верно?
Джорджи отшатывается, как от удара.
Это нечестно, — отвечает она. — Я никогда не выбирала между тобой и близнецами.
Но ты же выбрала между мной и Эдвардом, разве нет? — прямо обвиняет Кара. — Побежала за ним по лестнице. Придумала для него оправдания. Наняла адвоката.
Я люблю его, Кара. И делаю для него то, что должна делать мать.
А я буду делать для папы то, что должна делать дочь.
Наступает продолжительное молчание. Потом Джорджи подходит к Каре и убирает волосы у нее с глаз.
Я не ищу оправданий твоему брату, и тебя я люблю не меньше, чем его. Но Эдвард не хотел убивать отца. Он просто хотел дать ему умереть. А это совершенно другое дело, Кара, даже несмотря на то, что ты не хочешь этого видеть.
Она выскакивает из кухни, а Кара, закрыв лицо руками, падает на стул.
Понимаешь, я не хотела, чтобы ей все пришлось расхлебывать!
Я ставлю перед ней тарелку с лок-лаком, маринованным мясом.
Наверное, у тебя дар такой.
Отвезешь меня в больницу?
Нет. Мне необходимо поговорить со своим подзащитным. Если хочешь навестить папу, придется налаживать дипломатические отношения с мамой.
Отлично! — бормочет она, потом поднимает на меня глаза. — А Эдвард знает, что я сделала?
Да. — Я сажусь напротив и облокачиваюсь о стол. — Он слышал все твои показания.
Держу пари, он жаждет моей крови.
На твоем месте я бы поостерегся разбрасываться подобными вещами, — предупреждаю я. — А то можешь сама оказаться за решеткой. За лжесвидетельство.
На самом деле я не хочу, чтобы он попал в тюрьму. Если бы дело зашло так далеко, я бы призналась...
Закон не подвластен прихотям семнадцатилетней девчонки. Если штат выдвигает обвинение, ты уже не владеешь ситуацией.
Она морщится.
Я не хотела обманывать. Просто слетело с языка.
Совсем как в тот раз, когда ты солгала полиции, что не пила в день, когда произошла авария? — уточняю я.
Кара поднимает голову и смотрит на меня. Ее глаза расширились от удивления, и я вижу, что в них плещется какая-то тайна, как карпы в темных тенях пруда.
Да, — признается она.
Ты солгала не только об этом, верно? — нажимаю я.
Она молча качает головой.
Я надеюсь, что наше совместное приготовление блюд камбоджийской кухни перетечет в беседу. Надеюсь, что со мной, поскольку я не являюсь частью вселенной этой семьи, а только ее спутником, она будет более откровенна. Но хлопает входная дверь, и из прихожей, как наполненные гелием воздушные шарики, летят голоса близнецов.
Папочка! Папочка! — кричит Элизабет. — Я нарисовала для тебя русалку!
Джейсон, давай развяжу тебе сапоги, — говорит Джорджи.
Ее голос до сих пор дрожит, и я достаточно хорошо знаю ее, чтобы понять: она рада возможности отвлечься. Она благодарна этим пухленьким ручкам, которые обхватывают ее за шею, пока она развязывает сапоги сына. Благодарна его запаху, запаху невинного ребенка, когда она зарывается лицом в его шейку. Спустя мгновение близнецы влетают в кухню и, подобно моллюскам, повисают на моих ногах. Элизабет поднимает еще влажный рисунок, сделанный пальчиками, вверх, и краска капает ей на ручки.
Точно русалка, — говорю я. — Как думаешь, Кара?
Но стул, где она только что сидела, уже пуст. Тарелка с лок-лаком нетронута и продолжает дымиться — первое камбоджийское блюдо, которое я приготовил для нее и которое она не съела.
Я удивляюсь тому, как человек может незаметно исчезнуть в мгновение ока.
И тут мои мысли возвращаются к Люку Уоррену.
В тот же день я получаю от Бойла сообщение. Без текста, только снимок заявления о снятии обвинения, которое он послал в суд.
Еду в старый дом Джорджи. Дверь открывает Эдвард, на нем фирменная футболка школы Бересфорда и потертые спортивные штаны.
Он не выбросил мои вещи, — говорит Эдвард. — На чердаке стоит коробка. Как вы думаете, что это означает?
Ты слишком много думаешь, — отвечаю я и протягиваю ему паспорт. — Поздравляю. Возвращайся к своей прежней жизни.
