Алексей Санаев - Уругуру
И каждую минуту во мне все больше просыпался какой-то неведомый раньше внутренний расист, который шептал мне на ухо: «Да, ну конечно, это она! Она одна из них! В ней, глубоко внутри, живет такой же, как и все догоны, чернокожий язычник, хранящий на генетическом уровне страшные тайны своего племени и готовый убить любого за попытку прикосновения к ним. Когда они испугались, что Жан-Мари раскроет тайну мифической птицы, они заставили его замолчать. Когда они поняли, что Оливье раскрыл их агента, они убрали его с дороги. Нет, нельзя было ей верить с самого начала!»
В своей комнате я уселся на койку и долго сидел, уставившись на ручку двери и теребя в руках злополучную записку с косыми, дрожащими буквами, написанными слабеющей рукой Лабесса. В своем отчаянии я уже благодарил судьбу за то, что не успел заняться с ней любовью: мне мерещилось, что в самый интимный момент она и меня может убить какой-нибудь иглой... И снова, как и после несчастного случая с Жаном-Мари, отчаяние породило во мне злость и решимость дойти до конца. Да, пускай теперь я один, пусть вокруг сплошь враги, но я должен в следующий раз зайти в палату Оливье, протянуть ему руку и сказать что-нибудь в этом роде: «Вставай, старик, хватит тут валяться. Давай-ка лучше пойдем выпьем по стаканчику божоле нуво{ Божоле нуво (франц.) – молодое вино божоле.}, и я расскажу тебе всю правду об этих летающих теллемах».
– И гори она огнем, эта Амани Коро. Она наверняка подкупила и предсказателя Абдаллаха, чтобы он ответил на мой наивный вопрос именно так, а не иначе... Она придумала трогательную историю о своей несуществующей матери, чтобы разжалобить мое сердце и ослабить волю. А сама вела нас по тому пути, на котором нас ждали болезни и смерть. Я поверил ей, даже увлекся ею! Ну что же, значит, пришло мне время протрезветь. Разве не смогу я быть умнее и хитрее, чем какая-нибудь чернокожая женщина?
Спустя час, как только в гостинице выключили электрогенератор и на Бандиагару опустилась тяжелая африканская ночь, я был полностью готов к действиям и видел свой план кристально и четко, как никогда раньше. Когда обдумаешь каждую деталь предстоящего рискованного шага, нервное напряжение улетучивается, сменяясь спокойной решимостью. Мне не нужно было много вещей: все, что могло мне пригодиться для решающего рывка, уместилось в моем походном рюкзаке, и вот уже прошло десять минут, как я сидел, обхватив его коленями и нацепив на голову свою походную пробковую шляпу. А потом рывком поднялся со стула...
Амани сразу же открыла мне дверь своего бунгало. Она не спала, а лежала на кровати с книжкой, читая при свете фонарика. На ней была только длинная футболка с растянутым воротом, и все. Я вошел в бунгало и тихо прикрыл за собой дверь, приложив палец к губам:
– Добрый вечер, Амани. Можно мне присесть?
Она села на кровати рядом со мной, положив на колени раскрытую книгу и глядя на меня сонным, но очень внимательным взглядом сквозь очки. Еще вчера я восхищался про себя ее длинными ресницами и глазами цвета черного дерева. Сейчас этот взгляд показался мне зловещим.
– Оливье знал правду, – тихо сказал я, глядя ей прямо в глаза.
Она не опустила взгляда.
– Малик предатель. Она вскочила:
– Что вы? Нет! Не может быть! – В ее голосе, как мне показалось, звучало отчаяние.
– Может, может. Именно это Оливье написал мне прежде, чем руки перестали его слушаться. Написал на русском языке, которого Малик не знает.
– Зачем же Малик отдал вам эту бумажку, если он предатель?
– Как же он мог не отдать, ведь Оливье остался жив, он выздоровеет. Нет, Малик знает, что игра идет к концу, что остались считаные дни до разгадки, и решил рискнуть.
– Но...
– Послушайте меня внимательно, Амани. Нам нельзя терять ни минуты. За нами идет постоянная слежка, и я не знаю, кто из нас будет следующей жертвой. У кого отнимется язык, пропадет сознание, кого укусит какая-нибудь неведомая ядовитая ящерица именно в тот момент, когда цель находится на расстоянии вытянутой руки... Я разработал план, и действовать мы будем по этому плану.
Она смотрела на меня так, будто пыталась проникнуть в самую суть моих мыслей и понять, правду я говорю или играю с ней.
– Я слушаю, – наконец сказала она.
– Сейчас я уезжаю отсюда, в эту самую минуту. Я отправляюсь обратно в Тимбукту, к нашему другу Ибн-Мухаммеду. Он поведет меня к наследнику теллемов. А потом я вернусь. Завтра утром вы скажете Малику, что я должен срочно был лететь в Париж, чтобы привезти сюда нашего с вами коллегу, исследователя Африки, на помощь и на замену временно выпавшего Оливье. Убедите его в том, что ни вам, ни ему нельзя никуда отлучаться из Бандиагары. Вы должны удержать его здесь любыми средствами вплоть до моего следу ющего звонка. Я забираю спутниковый телефон, но звонить мне вы будете только тогда, когда находитесь одна и убеждены, что за вами не следят. Вам все понятно?
Ее взгляд был испуганным и в то же время укоризненным. Я, быть может, говорил слишком резко. Поэтому решил чуть сбавить тон:
– Поймите, Амани, я не могу больше рисковать вашей жизнью. Слишком много непонятных случайностей, двое из нас уже на больничных койках, на грани гибели. Возить с собой Малика, предатель он или нет, мы больше не можем, оставить его одного было бы самоубийством. Это означает, что каждую минуту можно ожидать удара в спину. Если вы оба будете ждать меня здесь, это единственный способ для нас наконец добраться до истины. Я вернусь к вам... – закончил я каким-то искусственным, деревянным голосом.
Она сидела рядом, совсем рядом, и потерянно смотрела на меня. Несмотря на тот вчерашний поцелуй в Тимбукту, до этого момента мы никогда не были так близки. В ее взгляде были смятение и страх – и странный призыв, причем такой искренний...
Она взяла мою руку в свои ладони, поднесла к губам и быстрыми поцелуями покрыла кончики пальцев. Я опустил глаза, но это не могло помочь, мой взгляд упал на ее босые ноги, едва прикрытые длинной футболкой. Поэтому, когда она опустила мою руку себе на колени и я почувствовал, как они чуть дрогнули от моего прикосновения, один догонский бог Амма знает, чего стоило мне в ту минуту сдержаться и не послать к чертям всю эту кошмарную историю с контрразведкой теллемов. И она, конечно, почувствовала это, потому что робко и безмолвно подвинулась в мою сторону. Наши тела соприкоснулись...
Нет! Никому не удастся перехитрить меня. Жребий был уже брошен. Я коротко пожал ее руку и поднялся с кровати, и никогда еще мне не было так тяжело это сделать.
– Мы созвонимся, – отрывисто бросил я и вышел из бунгало в темноту.
Только там, когда волна холодного ночного ветра обдала мне лицо, я почувствовал, как оно пылает...
Уважаемые читатели, надеюсь, не думают, что я действительно поехал в Тимбукту? Ну конечно, нет. Пусть и Амани, и Малик, и все догоны мира думают, что я в Париже, в Тимбукту, в Австралии, где угодно. Я больше не верю местным жителям. Я подхватил в своей комнате рюкзак, проверил еще раз все необходимое и незамеченным выбрался за территорию отеля. Во всей Бандиагаре горело едва три-четыре лампы дневного света, на улицах не было ни единого человека, но я знал дорогу к шоссе и довольно быстро добрался до него по главной улице. На полицейском посту я разбудил офицера, сладко спавшего в своей каморке, и попросил остановить первую машину, идущую в любом направлении.
Спустя час я уже трясся в небольшом грузовичке, водитель которого согласился везти меня на юг, до деревни Гоголи. Несколько раз я оборачивался назад, но за нами ни разу не блеснули фары других машин. Когда мы подъехали к деревне, находившейся на самом краю плато, уже начинало светать, и я попросил остановиться. Вышел из машины, отправил водителя восвояси и свернул с дороги на ближайшую тропинку, петлявшую среди скал.
– Привет тебе, дружище Рене Кайе, – прошептал я, улыбнувшись, и открыл свой рюкзак, положив его на большой камень.
Мне предстояло пережить самое удивительное приключение в своей жизни.
Через пару часов в деревню Иби, расположенную у подножия плато Бандиагара, в пяти километрах от Гоголи, вошел усталый, запыленный туарег. Типичный странствующий купец, каких немало разъезжает по этой стране. Черный балахон, голова обмотана синим бурнусом, закрывающим лицо до самых глаз. На запястье нож на шнурке, на ногах сандалии, за спиной просторный холщовый мешок.
Он вышел на главную площадь деревни, лениво поприветствовал стариков, сидевших в тени вокруг калебаса с ячменным пивом:
– Сео!
– На сео!
Выслушав ответ, сел рядом и принялся жаловаться на жизнь. Его зовут Абд-эль-Кадир, и приехал он из Тимбукту, что лежит далеко на севере. Он торговал здесь солью и чаем, и все бы хорошо, но этой ночью издох его ишак. Это был очень мудрый ишак, старый друг, но Аллах забрал его на небо. Пришлось пешком добираться до ближайшей деревни, спрятав товар в придорожных кустах, откуда его, наверно, уже давно растащили неверные. Слава богу, осталось немного денег.
