Олег Рябов - КОГИз. Записки на полях эпохи
– Он прав, хотя и грубо.
– Мама перевернула все вверх дном, искала эти повести, распереживалась и слегла. Сердце.
Домой вернулись вместе. Лариса познакомила Февралева с мамой. Лидия Николаевна лежала на диване, читала. В квартире было чисто и уютно, а главное, все знакомо Февралеву по Ларисиным рассказам. Из них он знал многое о ее маме: где работает, что любит, а что нет. Гостя накормили за столом с белой скатертью, напоили чаем с вишневым вареньем. Потом втроем беседовали о чем-то несущественном, и Лидия Николаевна между прочим произнесла:
– Знаете, отчего я заболела? Это может показаться забавным: из-за пропавшей книги.
– Вам так дорога она? – удивился Февралев.
– Ее подарила мне Софья Антоновна Карпова – наша соседка по дому на улице Минина, где мы прежде жили, подарила, узнав, что я очень люблю повесть Пушкина «Метель». Мужа и детей Софья Антоновна не имела, но имелся брат, профессор, тоже несемейный. Жили очень богато, в большой квартире, около них всегда обитали старухи-приживалки. Когда Сергей Антонович умер, его сестра раздавала ценные вещи знакомым, кому что понравится. Пропавший томик Пушкина – память о добрых интеллигентных людях.
Февралев не знал, как надо реагировать на услышанное, он просто поднялся и стал без спросу выполнять мужскую работу по дому.
Когда прощались, Лидия Николаевна благодарила Февралева, глядя на него знакомыми, карими, как у дочери, глазами, но более красивыми: бархатными, спокойными и теплыми.
На следующий день, отпросившись с работы на час, Февралев зашел в старое здание школы, спросил у технички, как найти библиотекаря. Тот вел урок астрономии. Прозвенел звонок, хромой мужик в потертом черном костюме вышел из класса и заковылял по коридору, тут-то его и нагнал Февралев. Разговор состоялся неприятный и безрезультатный. Библиотекарь пропил прижизненного Пушкина в тот же день, как забрал у Ларисы. Он извинялся, ругал себя нехорошими словами, во всем винил войну, что сделала его инвалидом, при этом три медали на засаленном пиджаке постукивали одна о другую. Февралев теперь уже жалел библиотекаря и со словами: «Прости, отец, живи», – пошел на работу.
В субботу в 10 часов утра Февралев первым вошел в двери когиза, но вскоре вышел из магазина в полном разочаровании, утешала только шуршащая в кармане бумаженция, ее дала продавец со словами: «Вот, позвоните этому человеку, Сергею Александровичу Жевакину, он странный, накупает одинаковых книг по нескольку штук, только помните, что он ни за что не продаст, если вы не убедите его, что книга очень нужна вам, нужна позарез».
Февралев возвращался домой довольный приобретением: красивой, большого формата книгой в темно-синем коленкоровом переплете, на верхней корке белыми буквами надпись: «А. С. Пушкин. ПОВЕСТИ БЕЛКИНА», а ниже – цветная иллюстрация к повести «Метель». С этого дня Февралев ждал удобного подходящего момента, чтобы преподнести подарок Лидии Николаевне.
Когда опять встретились на перекрестке, счастливая и веселая Лариса сказала, что мама поправилась и вышла на работу. В школе все хорошо, все ее, Ларису, любят, и она вовсе не отстала в учебе.
Прошло не очень много времени, и совсем неожиданно Февралев столкнулся с Ларисой около проходной завода, та, схватив его за рукав, возбужденно заговорила: «Февралев, у мамы завтра день рождения, мы ждем тебя».
Завтра было выходным днем, но Февралев встал рано, тщательно брился, умывался, в общем, приводил себя в порядок. Майское солнце с торжеством безумно врывалось в комнату. Февралев чему-то улыбнулся – просто так, неосознанно, даже смутился от этого и опять улыбнулся. Огляделся вокруг и увидел неуют своего жилья: продавленная кушетка, стол, покрытый забывшей свой цвет, хотя и чистой клеенкой, вешалка, этажерка с газетами. На всем в комнате был налет ожидания и временности. Февралев рассмеялся, уже не смущаясь, достал сигарету, хотел закурить, но смял ее и выбросил. Подошел к грязному окну и распахнул его. Наступающий майский день волновал будущим.
XXII. Старший матрос Тамойкин
– Старший матрос Тамойкин по вашему приказанию прибыл! – Женька поставил большую черную сумку на пол и, вытянувшись во фронт, рапортовал открывшему дверь седому человеку в тельняшке и подтяжках.
– Отставить! Заходи!
Каждый четверг монтер телефонной станции Евгений Тамойкин заканчивал смену квартирой абонента Бурчинского. Это был первый клиент в Женькиной трудовой жизни, первый и единственный в тот осенний день, когда он, новичок, вышел на работу. До обеда он проторчал в диспетчерской, проболтал с девчонками-телефонистками, дел не было, поступила только одна заявка, которую Женька пошел выполнять к концу рабочего дня, чтобы потом сразу идти домой.
Крепкий на вид пенсионер провел мастера в кабинет и молча показал на телефонный аппарат. Женька сменил мембрану микрофона и собрался уходить, но хозяин остановил, дотронувшись до плеча, и жестом пригласил в комнату.
– Не откажитесь разделить со мной скромный ужин.
На круглом столе красовалась бутылка коньяка, сияли хрусталем две стопки и стояла тарелка с яблоками.
Женька, в свои двадцать с небольшим лет считавший лучшим напитком «Агдам», хотел отказаться, но тон хозяина был настолько игрив и искренен, а рабочий день все равно закончился, что, бросив у двери сумку, парень прошел, не раздеваясь, к столу.
Так они познакомились: капитан второго ранга в отставке Бурчинский и старший матрос запаса Тамойкин.
После выпитой бутылки ходили по половице; капитан, надев свой китель с орденами, громовым голосом отдавал команды, а матрос щелкал каблуками и маршировал по комнате и длиннющему коридору квартиры сталинской постройки.
С того дня еженедельно в контору телефонного узла, где работал Тамойкин, поступал вызов от Бурчинского. Женька распределял рабочее время так, чтобы попасть на квартиру капитана часа в два-три. Так, чтобы она и в книге записей числилась последним объектом за день.
Бывало, он приходил уже в подпитии. Особенно часто такое случалось после подключения новых телефонных точек, но это обстоятельство не смущало капитана – на столе уже ждала дежурная бутылка коньяка. Женька погружался в глубокое кресло, держа в руке стопку, из которой потягивал крепкий напиток маленькими глотками, как положено (видел в фильмах о красивой жизни), и слушал рассказ Бурчинского, а тот, в зависимости от настроения, делился тем, как везло или не везло ему в жизни. Но, независимо от настроения, разговор кончался обсуждением военных событий во Вьетнаме, в Израиле, на Кипре. Потом из необъятного шифоньера, стоявшего в коридоре, «выплывал» морской китель с орденами и наступало время маршировки.
Когда прощались у входной двери, обмякший Женька называл капитана дядей Гришей, а тот кричал:
– Отставить! – Бросался в комнату, снимал со стула китель, натягивая его на себя, возвращался в коридор и приказывал: – Обратись по всей форме!
Женька выпрямлялся и, как мог, отчетливо произносил, сдвинув брови к переносице:
– Товарищ капитан второго ранга, разрешите удалиться на сон.
– От борта!
Капитан поворачивался спиной к парню, а тот, подхватив с пола сумку, брел домой.
Так между людьми разного не только возраста, но и общественного положения установились дружеские отношения. Несмотря на частые встречи и долгие застольные беседы, они никогда не касались личной жизни и почти ничего не знали друг о друге.
Однажды, как-то случайно, капитан завел разговор:
– Когда я кончал служить на ТОФе, у меня был приятель контр-адмирал, так ему в квартире установили два телефона, а ты мне уже четыре наладил, последний в гальюне. А зачем? Мне никто не звонит, даже контр-адмирал, хотя не забыл: на шестидесятилетие подарок прислал, вон – яхту.
На вечно раскрытом и заваленном нотами старинном рояле стояла искусно сделанная модель фрегата или каравеллы с прикрученной к ней металлической бляхой, на которой было выгравировано: «Капитану второго ранга Бурчинскому Г. И. от боевого товарища Левки».
– Ты, наверное, про меня думаешь: «Спился старик»?
– Что это? Я ничего такого и не думаю, многие интеллигентные люди пьют.
– А ты не перебивай. Знаешь, когда я в Горький перебирался, то своим товарищам пообещал книгу написать. Действительно начал писать и много написал, страниц сто.
Бурчинский наполнил стопки коньяком, чуть-чуть отхлебнул, взял яблоко, откусил и задумался.
– Немного попишу, и хочется выпить, и выпью. А сейчас уже только подумаю, что надо писать, так сразу выпить хочется, и выпиваю.
Капитан не курил, но тут взял у Женьки сигарету и долго, старательно ее нюхал.
– Слушай, а я не показывал тебе библиотеку, пойдем. – Он поднялся со стула и, похлопывая себя рукой по богатырской груди в тельняшке, пошел в кабинет.
