Виктор Ремизов - Кетанда
— Ну ты даешь! — совсем по-детски восхитился Петька. — Я бы точно не успел. Да я и не понял, что это гусь.
— Тихо, тихо, — Леха, пригнувшись, наблюдал что-то сквозь камыш, — приготовься, партия заходит. — Он включил манок и перезарядил ружье.
— Где… где они? — Петька не видел гусей.
— Вон, над камышами. Прямо на нас идут.
И Петька увидел. Шесть гусей, увеличиваясь на глазах, наплывали на их укрытие, едва шевеля крыльями. У Петьки опять, как и в первый раз затряслись руки, он весь сжался и ждал Лехи-ной команды. И вот, когда гуси уже были почти над их скрадком и Петька не слышал ничего, кроме стука собственного сердца, Леха тихо сказал: «Давай!» Петька вздрогнул, встал, непослушными руками выловил на мушку ближайшую птицу и дважды выстрелил. Гусь камнем упал в воду, подняв тучу брызг. Петька не слышал, стрелял ли Леха, глянул на него дурными, счастливыми глазами, спросил:
— А ты убил?
— Двух.
— Вот, блин, Леха, ну здорово! — Петька неуклюже облапил Лешку.
— Ну вот. Видел?! Все как надо. Доставай коньяк. — Леха улыбнулся.
— Бляха-а! — Петька потянулся за бутылкой и чуть не свалился в камыш, у него все тряслось. — Как они налетали! Я прям одурел от страха. Трех гусей долбанули!
Петька радостно шарил рукой бутылку, а сам уже видел, как привезет домой пару, а может, и больше гусей, уток и хорошей рыбы. Войдет в их маленькую прихожку с большим рюкзаком… А вечером с пацанами будет рыбу солить, а Светка гуся жарить…
Через час у них уже было девять гусей, и Леха, тревожно поглядывая на быстро темнеющее небо, предложил сматываться. Петька даже растерялся — гуси еще летали, и их можно было стрелять, но Леха начал собираться.
— Надо до темноты найти дорогу обратно. Да и хватит уже, куда нам их. Приедем, шулюм сварим, посидим как люди…
Он вытолкнулся на чистую воду. На камышовой кочке кулас стоял крепко, а тут опять закачался, заелозил плоским дном, но Леха не обращал внимания, торопился, гонял лодку между битыми гусями и пару раз черпанул воды. Когда они кое-как всё упихали, стало совсем темно. Петька посветил фонариком — кулас здорово притонул, до бортов осталось меньше спичечного коробка.
Тихо было. Только рыба плескалась, да время от времени какая-то птица протяжно кричала. Леха аккуратно толканулся вперед. Черно было кругом — ничего не видно. Кулас тяжело вздрагивал, когда Леха заносил шест, а потом сзади вытягивал его из ила. Петька сидел смирно, как школьник, старался держать равновесие, ему казалось, что он просто на фанерке сидит, которая лежит на поверхности и почему-то не тонет, и достаточно одного неловкого движения, чтобы она наискосок пошла на дно. Он осторожно опустил руку за борт — вода была не очень холодная.
— Слышь, Лех, а сам кулас тонет?
— Сиди, не каркай, я, черт его знает, не должен… — он перестал толкаться, — не видно ни хрена. Правильно вроде держал, а в лотос какой-то въехали… Светани-ка…
Петька достал фонарь. Прямо перед ними были серые тростниковые сплетения, а возле куласа из черной, прозрачной в пучке света воды, поднимались желтые стебли лотоса. Лопухи вокруг покачивались. Дна не было видно. Небольшая рыбка замерла в луче света у самой поверхности, а потом медленно поплыла в сторону, в темноту.
— Дай-ка мне… — Леха посветил направо и назад. — Так, проехали, кажется, малость. Наверное, вон там надо было… или. Черт, ночью-то все по-другому.
Он занес шест вперед, уперся, чтобы развернуться, и услышал, как сбоку широкой струей пошла в кулас вода. Он дернулся на другую сторону, но, видно, надавил еще сильнее, и кулас вместе с охотниками стал уходить под воду. Леха оперся на шест и выпрыгнул из лодки, глубины было по пупок.
— Ты чего сидишь, вылазь! — схватил он Петьку за шиворот.
— Ё-ти, мати, — Петька не мог вытащить ноги из куласа и продолжал тонуть, прижимая к груди ящик с электронным манком и бутылку коньяку. Наконец вылез и почувствовал, как ноги погружаются в мягкий ил. Кулас, наполненный водой, всплыл рядом. По спине текло.
— Так, вываливаем всё. Берем только оружие, — Леха, расплескивая воду, шарил руками внутри лодочки. — Ружья здесь. Ты чего стоишь как чучело! Выбрасывай гусей! Всё выбрасывай! Я завтра соберу.
— А манок?
— Да ничего ему не будет, ящик герметичный, а и будет… хер с ним, — Леха пыхтел, вытаскивая из куласа тяжелые деревянные стлани. — Не стой, говорю! — заорал он опять. — Ты что, не врубаешься — я даже не знаю, куда нам плыть! Всё. Кажется, пусто. Там, в носу, ничего нет?
Руки у Петьки были заняты. Он положил бутылку на воду и полез в нос, наполненный водой. Попал на что-то мягкое, отдернул было руку, но поняв, что это гусь, вытащил его, пошарил еще — больше ничего не было.
— Всё вроде…
— Так, давай держи кулас. Держи, — заорал Леха, — я на тебя его навалю!
Леха обошел вокруг куласа и стал поднимать. Вода с шумом вытекала на руки и на живот Петьке.
— Во-о! Луна скоро выйдет! Да и так уже видно… Ну что там, всё? — Леха старался говорить повеселее, но не очень-то получалось. Он все пытался вспомнить дорогу и понимал, что ни черта не помнит. Где-то здесь они вышли на ильмень… или там… — Он с тревогой смотрел в темноту.
— Да, все не выльем, наверное, тут бортик…
— Ну ладно, хорош. Опускаем. Кулас шумно хлюпнулся на воду.
— Где у тебя бутылка-то? — рассмеялся вдруг Леха, но смех этот не понравился Петьке.
— Может, сначала залезем? — Петька поймал бутылку, плавающую рядом, сделал большой глоток. Ногам было холодно, а на душе тревожно, он не понимал, как они заберутся в эту гребаную скорлупку. — Слышь, а может, где пересидим? На кочке какой-нибудь…
— Замерзнем! Ночью-то — минус, даже не думай. Лучше уж… да должны найти дорогу. Давай, бери шест, — скомандовал Леха, — опирайся и лезь, я кулас подержу.
Было слишком глубоко, чтобы задрать ногу, Петька полез одной рукой вперед, другой держался за шест, но то ли живот мешал, то ли что-то не так сделал, кулас снова черпанул почти по борта. Леха чертыхнулся, но ругаться не стал. Они вылили воду.
— Давай я первый залезу, кулас тяжелее станет. Держи здесь, я упрусь.
И Леха, барахтаясь и матерясь, забрался, но когда полез Петька, кулас снова хлебнул воды. Петька обескураженно соскочил.
— Так, слушай сюда, — Леха говорил спокойным, уверенным голосом. — Ты просто не веришь, что он нас выдержит. Но он выдержит. Мы же на нем плавали. И еще вещей было полно. Ну! Ложись на него, почувствуй, что он держит, и лезь. Я не дам ему перевернуться. Давай! Да сапоги сними. В них не залезешь!
И Петька потихоньку заполз. Встал на колени на дно. С него текло ручьями. Сапоги было жалко.
— Давай садись, возьми вон! — Леха шестом подогнал к борту коньяк и толкнулся вперед. Он уже начал подмерзать. — А дуракам-то все-таки везет, а Петьк? Луна выползает, все видно. Вон лотос, куда нам надо, видишь. — Он уверенно толкался, вода журчала под куласом. — Нет, дуракам точно везет. Я в прошлом году был здесь в это же время. Снег шел. Такая холодрыга была, не дай бог. А сейчас — курорт. Ты не замерз?
— Да. — неопределенно ответил Петька, вглядываясь в темноту.
— Ну так глотни коньячку. И мне дай, — Леха пыхтел, наваливаясь на шест. Голос у него был решительный и дружелюбный.
— Ты давай греби до лодки доберемся, там выпьем.
Лехино настроение потихоньку передалось и Петьке, и он слегка распрямился. Сел на пятки, по-татарски.
Кулас был тяжелый. Шел туго. Леха быстро уставал. Он пробился узким лотосом и выплыл в небольшую заманиху почти круглой формы. Посветил фонариком. Это было странно. Ничего такого по пути сюда вроде не было. Он остановился, сосредоточенно озираясь. Полез за сигаретами, но они оказались промокшими, и он, выругавшись, бросил их в воду. Леха понимал, что зашел куда-то совсем в другой угол. Надо было возвращаться назад и оттуда искать свою тропу. Только их вечерняя кривая дорожка, проломанная в камыше, приводила к лодке. К теплу и сухой одежде. Все остальные пути вели неизвестно куда.
— Ты чего примолк-то? Коньяку давай! — сказал он, чтобы отвлечь Петьку, а сам занес шест вперед и начал задом выходить из заманихи, потихоньку разворачивая кулас.
— Ты куда?
— Да вот, — Леха неудобно согнулся через Петьку, пытаясь вытащить завязший шест, и почувствовал, как сзади в лодку хлынула вода. Он бросил шест и спрыгнул за борт.
Петька, стоявший на коленях, ничего не мог сделать, так и пошел лицом вперед и с коньяком в руке. Кулас вывернулся из-под него сзади, и он ухнул с головой. Вынырнул, матерясь и отфыркиваясь. Леха выдергивал шест, кряхтя от боли.
— Ты чего? — спросил испуганно Петька.
— Бляха, коленкой об кулас саданулся…
— Да чего ты назад-то поплыл?
— Похоже, мы не туда зашли.
— Да ты что? Я замерз уже… а где дорога? Леха не ответил. Молча направился куда-то в темноту, высоко поднимая руки над водой. Плечи у него еще были сухие, Петька же был весь мокрый — мокрее не бывает.
