Фасолевый лес - Кингсолвер Барбара

– Забавно, – сказала я.

Лу Энн буквально зашлась от гнева. Я никогда не видела ее такой злой. Вены на ее лбу раздулись, а лицо покраснело от подбородка до самой линии волос.

– Что они там про себя думают, эти люди? Что они имеют право забрать ребенка из безупречного дома и отдать в какой-то приют, где дети спят на матрасах из мешковины и едят отбросы, которые и свинья лопать не станет?

– Не думаю, что там все так плохо, – возразила я.

– Как ты можешь такое говорить? – возмутилась Лу Энн.

Но я уже готова была сдаться.

– А что я могу сделать? Как можно бороться с законом? Взять пушку, забаррикадироваться в доме с Черепашкой и отстреливаться от копов?

– Тэйлор, перестань. Перестань сейчас же. Ты ведешь себя так, будто ты уже все проиграла, а я говорю тебе какие-то глупости. Наверняка есть способ не отдавать ее им, а ты даже не хочешь о нем подумать!

– Но почему я должна о нем думать? С чего мне думать, что со мной Черепашке будет лучше, чем под опекой государства? По крайней мере, они знают, как заботиться о детях. У них там с Черепашкой ничего не случится.

– Ты говоришь, как последняя трусиха!

– Может, ты и права.

Лу Энн уставилась на меня, будто видела в первый раз.

– Вот уж не подозревала, что ты способна так сдуться, Тэйлор. А я-то думала, что знаю тебя. Я думала, мы с тобой подруги, но теперь я даже не знаю, кто ты такая.

Я ответила, что и сама не знаю, но такой ответ нисколько не удовлетворил Лу Энн.

– Знаешь, – сказала она, – в школе, в старших классах, у нас была девчонка по имени Бонита Джанкенхорн, которую я считала самой умной и смелой из всех, кто когда-нибудь жил на свете. На уроке английского нам как-то дали задание заполнить кроссворд по роману «Сайлас Марнер» Джордж Элиот или еще по чему-то там, и мы все перебирали всякие слова, писали карандашами, а потом стирали, и только Бонита работала сразу чернильной ручкой, начисто. Она была настолько уверена в себе, что просто отвернула крышечку – и вперед! Увидев, что она делает, к ней подошла учительница, начала ее отчитывать, а та и говорит: «Мисс Майерс, если я сделаю ошибку, вы сможете меня наказать, но не раньше этого». Каково? Мы все решили, что она прямо кремень.

Лу Энн помолчала и продолжила:

– Но когда я встретила тебя – в тот самый первый день, я подумала: «Бонита Джанкенхорн, а ну-ка, посторонись! Эта девушка стоит дюжину таких, как ты!»

– Видно, ты ошибалась, – сказала я.

– Нисколько! Именно такой ты и была. И куда это все девалось, ума не приложу.

– Туда же, куда и твой звездный дождь, – сказала я.

Я не хотела делать Лу Энн больно, но все-таки сделала. На некоторое время она оставила меня в покое.

Но потом вновь принялась за свое. Спор шел неделями, время от времени прерываясь, чтобы стороны могли передохнуть. Хотя, строго говоря, это был не спор, поскольку я была совершенно согласна с Лу Энн – то, что затеяли Синтия и так называемая Служба защиты детей, было неправильно. Но и что было правильно, я не знала. Я постоянно бубнила – этот мир слишком ужасен, чтобы в нем можно было растить ребенка, на что Лу Энн неизменно отвечала: а другой мир у нас есть?

Мэтти тоже было над чем ломать голову. Она все еще не придумала способ вывезти Эстевана и Эсперансу из Тусона, не говоря уже о том, чтобы добраться до другого штата, где им могли бы дать убежище в какой-нибудь церкви. Она получила несколько предложений, но ни одно из них пока не сработало. Доктор Терри планировал отвезти их в Сан-Франциско, откуда, соединившись с другими такими же беглецами, они бы направились в Сиэтл. Но правительство тщательно следило за всеми его передвижениями – нельзя оставлять без присмотра человека, который вызвался работать в индейской резервации.

Мэтти всегда говорила, что доверяет своему чутью.

– Если мне не нравится то, что я чую, – говорила она, – я и не рискую.

Но и теперь, нагруженная своими проблемами, Мэтти немало времени провела, разговаривая со мной о Черепашке. Она рассказала мне кое-что, чего я не знала – о существовании различных лазеек в законе и о том, что наверняка есть способы удочерить или усыновить ребенка без участия в этом деле администрации штата.

Но я призналась Мэтти: даже если я найду способ решить эту проблему, я не уверена, что для Черепашки это – лучший вариант.

– Помнишь тот день, когда я только приехала сюда в январе? – спросила я Мэтти как-то утром. Мы сидели в задней комнате мастерской на тех же самых стульях, попивая кофе из тех самых кружек, что и зимой, только кружка с совокупляющимися кроликами на этот раз была у меня. – Скажи мне честно, – можно было по моему виду предположить, что я – хоть сколько-нибудь годный родитель?

– Можно было предположить, что ты – чем-то пришибленный родитель, что вполне нормально. Обычно у родителей это состояние проходит, когда их чадо начинает самостоятельно уплетать крекеры с арахисовым маслом, но теперь, зная вашу историю, я понимаю, что ты была в таком состоянии, как будто только что выписалась из роддома.

Мне стало стыдно при мысли о том, что Мэтти, судя по всему, с самого первого дня видела меня насквозь. А я-то думала, что приехала сюда вся такая крутая, в джинсах и красном свитере, отвечала небрежно и острила к месту, делая вид, что две спущенные шины – это ерунда, а дочка у меня всегда была, с самого рождения, и управляться мне с ней проще простого. Только все это было показной бравадой. А теперь я чувствовала себя вдвое старше, и у меня не осталось никаких сил разыгрывать спектакль.

– Ты сразу поняла, да? Заметила, что я ни черта не понимаю в том, как растить детей? Когда ты сказала, что ребенок может умереть от обезвоживания, меня как громом поразило. Я поняла, что мне просто не потянуть то, за что я взялась.

– Нет ни одной приличной матери в нашем мире, кто не думал бы точно так же, как ты.

– Я серьезно, Мэтти.

Она, улыбнувшись, пригубила кофе.

– Я тоже.

– Но как люди принимают такие важные решения? – продолжала я.

– Так чаще всего они и не принимают. У них просто выбора нет. Ты же сама говорила, что главная причина, почему люди заводят детей, это беременность.

Я уставилась на кофейную гущу, которая колечком легла на донышко моей чашки. Дома, в Питтмэне, я слышала об одной вполне себе состоятельной женщине, которая разбогатела, гадая на чайных листьях и куриных костях, которые держала в мешочке и, когда к ней приходили желающие постичь потусторонние тайны, вываливала на кухонный пол, будто играя в бабки. Она советовала людям, как им распорядиться своей жизнью, опираясь на положение костей. Не удивительно, что она была богата. Если жизнь тебя задолбала, приятно знать, что винить в этом ты можешь не только себя.

– Тэйлор, милая, – если не возражаешь, то я скажу: ты задаешь не тот вопрос.

– В смысле?

– Ты спрашиваешь себя, можешь ли ты дать этому ребенку самое лучшее и уберечь ее от всех жизненных опасностей. Ответ такой: нет. Никто не сможет. И уж точно не приют. Боже мой, да единственное, на что они способны, так это вовремя заметить, что детка научился взламывать замки, и от него попахивает самогоном. После этого они пытаются уберечь его от тюрьмы. Никто не может защитить ребенка от мира, который его окружает. Поэтому, если ты вправду хочешь принять решение, ты ставишь вопрос неверно.

– А как нужно ставить?

– Хочу ли я попробовать? Может быть, мне будет интересно – а в отдаленной перспективе даже радостно – разделить жизнь с этим ребенком, посвятить ему время и силы, а потом найти в нем надежного друга?

– Мне кажется, штат Аризона смотрит на все это несколько иначе.

– Можешь не сомневаться.

Мне стало любопытно, растила ли сама Мэтти когда-нибудь ребенка, но спросить об этом я не решалась. В последнее время, стоило мне полезть кому-то в душу, я обязательно нарывалась на жуткую историю, и поэтому предпочитала сидеть тихо.