Сестры Шанель - Литтл Джудит

То, как он сказал «его», заставило меня задуматься.

– Но не ваша?

– Лошади – моя страсть, – сказал, поедая carpe braise a la chambord^[63]. – Хочу, чтобы все в мире знали, что аргентинские лошади самые лучшие, чтобы ими восхищались так же, как я. Они невероятно самоотверженные существа. Сильные, добрые, надежные. Я убедил французскую кавалерию взять несколько сотен. Завтра я возвращаюсь в Аргентину, чтобы проконтролировать, что животные натренированы должным образом.

Завтра. Мое сердце упало, хотя для этого не было причин. Я и так знала, что у Лучо Харрингтона есть жена.

– А у вас? – Он положил вилку и посмотрел мне прямо в глаза так, что у меня по спине пробежала дрожь. – Скажите мне, в чем ваша страсть? Что-то должно быть.

Я никогда раньше об этом не задумывалась. Не рассматривала что-либо в этом ключе. И никто никогда не спрашивал. Но ответ пришел ко мне немедленно:

– Chanel Modes. Наш бутик. Я хочу, чтобы все в мире покупали наши шляпки и восхищались, как вашими лошадьми.

– Ну что ж, – улыбнулся он, – за мировое господство! – Он поднял свой бокал и слегка подался ко мне. – Вы поможете женщинам чувствовать себя красивыми. Я помогу мужчинам почувствовать себя храбрыми.

Наши бокалы соприкоснулись, в шампанском заискрилось отражение свечей. Мы почувствовали себя сообщниками, словно действительно могли это сделать.

– На что похожа Аргентина? – спросила я. Мне хотелось представить его там, в его привычном окружении.

– Некоторые утверждают, что Буэнос-Айрес похож на Париж – здания, архитектура. Я предпочитаю сельскую местность. Пампасы – вот настоящая Аргентина. Лошади и скот, насколько хватает глаз. Столько нетронутой земли… самое спокойное место на земле. – Он рассмеялся. – Единственное, что его портит, – это дом моего отца.

Оказалось, что его отец построил дом, воспроизводя «Замок на болоте»^[64], и настаивал, чтобы там говорили только по-английски.

– Слуги – англичане. Дворецкий – англичанин. Еда английская. Мебель английская. Плющ, покрывающий дом, и тот английский. И все это посреди пампасов.

По тону Лучо стало понятно, что он этого не одобряет.

– Мой отец – англичанин, а мать – аргентинка. Во мне больше аргентинской крови. Я должен был бы стать гаучо. Вместо этого я родился Харрингтоном… с обязательствами Харрингтона.

– Гаучо? Что это?

Он сделал большой глоток шампанского, затем посмотрел на меня с грустью, скрытой в глубине его глаз.

– Человек, который свободен.

Его печаль тронула меня, но, не зная, что ответить, я просто уставилась в свою тарелку.

Внезапно в зале зааплодировали. Оркестр, до сих пор игравший тихо, объявил вальс из оперетты «Веселая вдова», популярной здесь потому, что в ней была сцена в ресторане «Максим». Пары толпились на танцполе, среди них Габриэль с Леоном и Этьен с дамой, которая, можно сказать, обвилась вокруг него.

Лучо протянул мне руку. В его глазах снова загорелись искорки.

– Прошу вас.

Я не умела танцевать вальс, но это не имело значения. Он вел меня по танцполу в ритме, в который я легко попадала; я буквально обмирала от его близости. Он двигался плавно, кружа меня в танце, поддерживая рукой мою спину.

– Дыши, – улыбаясь, прошептал он. – Не забывай дышать.

Оркестр заиграл еще один вальс, потом еще, и мы двигались вместе, пока я не запомнила ощущение его плеча, пока его рука на моей спине не стала частью меня. Я позволила своему телу слушать его, пока не стала предугадывать его движения и то, в какую сторону он поведет меня дальше.

Внезапно Лучо прошептал мне на ухо:

– Кажется, я нашел новую страсть.

– Какую?

– Тебя.

В ту давнюю ночь в Руайо он сказал, что не сделает ничего предосудительного. Но если бы он решился тогда, я не смогла бы отказать. А теперь…

Я почувствовала, как кто-то похлопал меня по плечу. Габриэль.

– Нинетт, уже поздно. Почти два часа ночи.

Мои ноги онемели. Я потеряла счет времени. Чары рассеялись.

Лучо слегка поклонился, уступая меня Габриэль, позволяя ей оттащить меня. Мужчины проводили нас до такси, Лучо держал меня за руку, помогая сесть в автомобиль; его ладонь пахла бергамотом и лавандой.

– Dulces sueños, Антониета, – сказал он, прежде чем захлопнуть дверцу.

На следующее утро в бутике мое приподнятое настроение сменилось унылой меланхолией. Я представила себе Лучо на корабле, пересекающем Атлантику, это бесконечное море синевы… Недосягаемого, как мечта.

Когда позже в тот же день доставили небольшой пакет, я едва обратила на него внимание. Вероятно, он предназначался Люсьене. У нее появился новый поклонник, который всегда присылал ей маленькие подарки. Точно не Габриэль – Бой не делал подарков. Он считал их излишними. Однажды, когда она пожаловалась, что он никогда не присылает ей цветы, он в течение двух дней каждые тридцать минут заказывал доставку букетов, чтобы доказать свою привязанность.

– Это для тебя, Нинетт, – произнесла Габриэль с дразнящей мелодичностью в голосе.

Посылка была от фирмы «Э. Флажуло» с улицы Шарло, производителя предметов искусства, как гласила визитка. Внутри обнаружилась изящная шкатулка красного дерева с рисунком на крышке из контрастного дерева: два рога, обвитые струящейся лентой. Я подняла крышку, и в этот момент заиграла музыка.

«Веселая вдова».

Меня захлестнула волна эмоций, боль тоски, желание, чтобы все было по-другому. Но к ним примешивалось некое тихое счастье. Он думал обо мне.

Из упаковки выглядывала маленькая карточка. «Антониете», – гласила надпись от руки, а под ней одно изящное «Л.».

– У тебя есть поклонник, Нинетт, – сказала Габриэль.

– Да. И он женат.

– Я видела, как он смотрел на тебя вчера вечером. И как ты на него смотрела.

– Он живет в Аргентине. Через океан.

– Он вернется. А если нет, то в Париже полно таких, как он.

Не было никого, похожего на него. В тот вечер в Парке Монсо я достала музыкальную шкатулку и завела ее. Я закрыла глаза и закружилась в вальсе, как будто все еще была в объятиях Лучо, как будто я могла вернуться и жить в этом моменте вечно.

СОРОК ВОСЕМЬ

Однажды в январе серым субботним утром, всего через месяц после вечера в «Максиме», я рано приехала в бутик и с удивлением обнаружила заплаканную Габриэль в облаке сигаретного дыма, склонившуюся над гроссбухом.

– Что случилось? – встревожилась я, увидев ее в таком состоянии. Моя сестра плакала редко.

Ее голос был хриплым.

– Бой Кейпел – лжец. – Она подняла голову, ее глаза покраснели. – Он скрывал это от меня. Все это время.

– Что скрывал? – Я тут же вспомнила слухи о том, что у Боя в каждом порту есть любовницы.

– У меня нет денег, – простонала Габриэль. – Все деньги, которые я потратила на меблировку квартиры и на бутик, я считала своими. Я думала, что неплохо заработала на продаже шляп. Но это были его деньги. Не мои! Боя Кейпела!

Я была сбита с толку.

– Но этого не может быть! – Я лично каждый день относила деньги, вырученные от продажи шляп, в банк. Я не проверяла остатки, но всякий раз, когда мы с Габриэль снимали деньги со счета Chanel Modes, банк без проблем выдавал их. – Посмотри, сколько всего ты купила. Все, что мы купили в «Галери Лафайет», в антикварных магазинах.

– Вчера вечером, когда мы ужинали, – начала она, – я рассказывала о том, как хорошо у нас идут дела, сколько денег мы зарабатываем, хвасталась, как дурочка, а он рассмеялся. Он смеялся! Он сказал мне, что Chanel Modes в долгах. В больших долгах! Он сказал, что банк дает мне деньги только потому, что он выступает гарантом. О, Нинетт! Я швырнула в него сумочку и побежала обратно к авеню Габриэль.

Я посмотрела на свои новые туфли, и мне стало дурно.