Андрей Рубанов - Жизнь удалась
И только потом, когда шмотье, с некоторыми усилиями, нашло свое место в шкафах, в самый этот момент, когда решено было проверить, сколько осталось наличных в кошельке, выпал из сумочки уснувший телефон. Марина зарядила батарею – и он зазвонил.
– Привет, – бодро, но сухо сказал Свинец. – Я тебя уже три часа ищу. Есть новости. Только не нервничай раньше времени.
Ее сердце заколотилось.
– Что?
– Захаровский район Московской области. Город Захаров. Нашли тело. Оно сейчас там. В городе Захарове. В морге.
– Где?
– В морге. По приметам похож на Матвея. Тебе надо приехать и посмотреть. Завтра днем. Пока не плачь. Возможно, не он. Не сто процентов.
– А сколько процентов? – глупо спросила она.
– Приезжай, – уклончиво ответил капитан. – Завтра поговорим. Извини, что расстроил.
13. В аду все бесплатно
– Значит, я на том свете? – осторожно спросил Матвей. – В загробном мире?
– Если угодно – да. А что такое? Тебя что-то смущает? Беспокоит? Что-то не так?
– Я себя неважно чувствую.
– А что именно ты чувствуешь? Как надо понимать это твое «неважно»? Что может быть важнее собственной смерти?
– Извините. Я выразился неточно.
– Выразись максимально точно.
– Ну… Мне неуютно. Некомфортно. Страшно, в конце концов.
На самом деле все было хуже: Матвей переживал не страх и даже не ужас, а засасывающее, зоологическое оцепенение. Так обмирает кролик при виде удава. Впадает в ступор, лишается воли, не может двинуть ни единым мускулом.
– Это нормально, – услышал он. – Это пройдет. Через некоторое время.
– А что будет потом?
– Не бойся. С тобой не случится ничего особенного.
– Но что именно? Что случится?
– Сначала в тебе возникнет любопытство.
– Уже, – признался Матвей. – Уже возникло.
– Всех, кто умер, пожирает любопытство. Оно сидит в каждом человеке. С детства. С той минуты, когда ребенок впервые выясняет, что смертен и однажды навсегда покинет мир живых. Поэтому момент смерти – всегда момент предвкушения. Наконец великая и последняя тайна, тайна смерти, будет разгадана лично для меня! Так думает тот, кто умер. И это финальная мысль в его затухающем мозгу. Скажи честно: тебе действительно любопытно?
– Да.
– Это хорошо. Это признак жизнелюбия. Ты ведь любил ее, да?
– Кого?
– Жизнь.
– Да. Мне нравилось жить. Да, я любил ее, почему бы и нет?!
– Хочешь назад?
Надежда обожгла Матвея.
– Разве это возможно?
– В особых случаях.
– А мой случай?..
– Извини. Твой случай не исключительный… Ты плачешь?
– Да.
– Тебе жаль себя?
– Очень, – признался Матвей. – Я не хочу умирать. Я хочу назад. Я жить хочу! Отпустите меня. За что мне моя смерть? Это несправедливо! Неправильно! Нечестно! Я здоровый и крепкий, я молодой. Я даже детей еще не родил. Почему со мной так обошлись?
– Ну, насчет «здоровый и крепкий» – это ты погорячился. Знаешь причину своей смерти?
– Нет.
– Сердце. Оно не выдержало. Слабое было. Обширный инфаркт – и все. Точка. Радуйся – ты умер легко и быстро. Кстати, могло быть и по-другому.
– Например?
– Например, не инфаркт, а инсульт. Ты не умер совсем, но стал растением. Не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Себя не контролируешь. Ты живой, но твое состояние хуже смерти. Ты ежедневно наблюдаешь, как твоя жена превращается в расплющенную горем женщину. Она ухаживает за тобой, вытирает слюни и сопли, а ты страдаешь оттого, что за твои ошибки расплачивается самый близкий тебе человек…
– А можно вопрос? – перебил Матвей.
– Конечно.
– А я куда попаду – в рай или ад?
– Обсудим это позже.
– А Страшный суд будет?
– Страшный суд? А разве не всякий суд страшен?
– Будет или не будет?!
– Будет.
– И конь бледный? И великая блудница?
– Где ты про это слышал?
– Не слышал. Читал. В «Апокалипсисе».
– Понятно. Блудница, надо же… И купцы земные восплачут и возрыдают о ней, потому что товаров их никто не покупает… Корицы и фимиама, и мира и ладана, и вина и елея, и муки и пшеницы, и скота и овец, и коней и колесниц, и тел и душ человеческих… С какими еще священными книгами ты знаком? Талмуды? Коран? Ты, может быть, храм посещал? Имеешь опыт молитвы?
– К сожалению, нет.
– Звучит неискренне.
– Еще один вопрос…
– Пожалуйста.
– А Бог есть?
– Для тебя, дорогой, здесь все найдется. И Бог, и Суд, и все остальное. Если есть желание, можем начать прямо сейчас.
– Что?
– Суд.
Матвей опять испытал ужас и содрогнулся бы, если бы имел тело – но не было тела; хладное, распластанное, оно лежало сейчас в какой-то грязной широкой комнате на обширной, неопределенного цвета поверхности, омерзительное в своей наготе, синевато-зеленоватое, раздутое, рот оскален, и видны неровные желтые зубы. Двое в клеенчатых фартуках – старый и молодой – неторопливо прохаживались вокруг.
– Суд! – выкрикнул Матвей так громко, как только мог. – Суд!!! О Господи! Я не готов! Рано, рано! Почему сейчас?! Мне нужно время!
– Зачем?
– Как «зачем»? Что значит «зачем»? С мыслями собраться! Подготовить ответы!
– А ты разве не подготовил ответы заранее? Все-таки тридцать девять лет прожил.
– Я же не знаю вопросов! – возопил Матвей в смятении.
– А вопросов и не будет.
– Какой же это тогда Суд??!!
– Страшный. Какой же еще.
– Но я не страх испытываю! Это больше чем страх, гораздо больше! Я не могу, я немею, я… я в шоке! Я не способен! Давайте отложим! Перенесем! Я не в состоянии защищаться! Понимаете, есть такие поступки, они внешне, со стороны, выглядят как явный грех, непростительный, но их можно объяснить, привести аргументы в оправдание… Все можно объяснить, все! Но только не сейчас! Умоляю!
– А когда?
– Не знаю! Вам виднее! Я тут впервые, в конце концов!
Установилось молчание. В этот момент – когда утихли все звуковые вибрации – Матвей ощутил предельное одиночество, но тут звук появился опять, и ему стало легче. Он понял, что в его состоянии лучше говорить на любые, пусть самые неприятные темы, общаться с кем-то, пусть невидимым и неизвестным, нежели молчать и ничего не слышать.
– Ладно. Сменим тему. Что ты видишь сейчас?
– Свое мертвое тело. Только чем я вижу, если глаз у меня нет?
– А ты не видишь. Или видишь, но не глазами. Ты просто летаешь вокруг, тоскуя по своей привычной оболочке – эта тоска и есть твое зрение. Кстати, как она тебе? Оболочка? Твое мертвое тело?
