Михаил Елизаров - Pasternak
В том мире опасность исходила даже из книги. Так, Сатана вещал через избранную оболочку. Книга навязывала людским глазам его видение мира, говорила внутри человеческих слов на сатанинском языке и, таким образом, обращала в его веру.
Поиски епископа дали Цыбашеву еще одну возможность убедиться, что основная опасность исходила от организаций, занимающихся расширением религиозного опыта, уводящих из надежных стен православных канонов. Главная задача Церкви была спасать, но спасти можно было лишь тех, кто осознает опасность и видит, от кого она исходит. Спасение против воли оказывалось слишком трудной задачей. Оставалось устранять источники угрозы. И чистку следовало начинать с оболочек христианства, приютивших оккультные секты.
13
Вход в храм был со двора, а парадный подъезд вел прямо в административную часть. Какой юрисдикции храм подчиняется — Русской ли зарубежной Церкви, Украинской, Униатской Церкви или Московской Патриархии, табличка на двери не сообщала.
Цыбашев вошел в приемную, где на стенах помимо нескольких икон висел и плакат с распятием, сложенным точно из голубых кубиков рафинада, излучающих спиральные потоки, изображающие энергии. Цыбашев улыбчиво представился секретарю как священник, подготовленный по специальной программе университета штата Мичиган, сообщив, что хочет поговорить с митрополитом. Его попросили подождать, потому что владыка заканчивает службу. Действительно, из-за двери доносился голос, гудящий бессмысленный набор фраз на церковнославянском.
До конца службы Цыбашев успел просмотреть рекламные буклеты для желающих обучиться на целителя или достичь вершин экстрасенсорного мастерства. Имелись также распечатки каких-то неканонических молитв в стихах, вероятно, принадлежащих перу митрополита. В храме по совместительству с «богослужением», исповедью, крещением, соборованием и отпеванием предлагались услуги астрологов, снятие порчи, а также помощь биоэнергетических терапевтов.
Бутафорская служба закончилась, двери открылись. Тучный владыка с митрой на голове, облаченный в саккос и епитрахиль, из-под которого выглядывал лиловый край подрясника, благословил едва видную в глубине храма паству и, развернувшись, вышел в приемную, постукивая жезлом. Пройдя мимо Цыбашева, он свернул за угол, где, видимо, находился его кабинет. Секретарь объяснил, что владыка потерял много энергии и должен отдохнуть, помедитировать.
Цыбашев листал Агни-Йогу. Секретарь, зайдя на минуту к митрополиту, выглянул и пригласил войти. Цыбашев прошел в полутемный кабинет, драпированный поблескивающей тканью. Митрополит уже снял с себя все облачение и остался по-домашнему в подряснике, поверх которого были надеты панагия с Божьей Матерью и крест.
— Священник Сергий, — представился Цыбашев.
Митрополит насупленно изучал его около минуты, потом тяжело произнес:
— А вот теперь можешь сесть…
По басовитой важности речи и как бы опаляющему взгляду Цыбашев понял, что митрополит паразитирует на одном из кинематографических образов Григория Распутина.
— Не удивляйся, что я тебя не сразу сесть пригласил. Это я твою ауру смотрел. Если бы она мне не понравилась, я бы с тобой и разговаривать не стал. С чем пришел?
Цыбашев вскользь упомянул о программе университета, подготовившей из выпускников философского факультета православных иереев, одинаково терпимых к Востоку и возрожденному опыту православного целительства. Затем, обнадежив митрополита словами из послания апостола Павла к коринфянам: «Дары различны, но Дух один и тот же», — Цыбашев вытащил из рукава плоский предмет, похожий на мраморный наконечник копья, размером с ладонь, и, приблизившись к митрополиту, воткнул чуть пониже сверкающей камнями панагии.
Митрополит упал в кресло и парализованно застыл, мутнеющими глазами наблюдая, как мраморное нутро острия, проткнувшего ему живот, наполняется изнутри его кровью, которая исчезает в нем как в трубе, подсоединенной к пустоте.
Через двадцать минут полностью обескровленное тело владыки покрыла желтизна, а торчащее из тела орудие его убийства сделалось бумажной мякотью коричневого цвета.
14
Цыбашев никоим образом не соотносил свою деятельность с особо жестокой формой экзорцизма, ибо в него не верил и называл пагубным заблуждением католичества. Православная Церковь утверждала, что священник, дерзающий с помощью особых молитв и ритуальных действий изгонять злых духов, подвергнет себя поруганию от них, как говорил преподобный Исаак Сирин: «Ибо ты выходишь учить тех, кому уже шесть тысяч лет. А твое дерзкое прекословие служит для бесов оружием, которым возмогут они поразить тебя, несмотря на всю твою мудрость и на все твое благоразумие».
Убийство врага на войне не было жестокостью, православному священнику или монаху церковь не воспрещала быть ратником.
Цыбашев тоже участвовал в войне, в которой не ждал для себя пощады. Сломленное православие все больше утрачивало возможность защищать себя и свое государство. Враг безнаказанно позволял все мыслимые кощунства на захваченной территории. Надежды на духовную преемственность не оставалось.
Когда-то у Византии нашелся наследник — Киевская Русь. Прежде чем наступила ночь христианского Константинополя и над Византией взошел мусульманский месяц, она передала свое духовное сокровище.
России уже некуда было нести свою веру. Во всяком случае, не в страшный Китай, готовый растворить в своей даосистской, конфуцианской и буддийской «царской водке» сусальное золото православия. Умирание России уже перестало быть чем-то абстрактным. Агония растягивалась на десятилетия, но конец был очевиден и прогнозируем.
Цыбашев всегда помнил слова святителя Игнатия Брянчанинова о людях, покушающихся немощною рукою остановить всеобщее отступление, и не мнил себя каким-то избранным защитником Церкви и страны. Он просто не желал смиряться с выкликами нелюдей о «гниющем трупе православия». Цыбашев не считал себя воцерковленным в трупе. Речь не шла о жестокости. И просто имелся предел милосердия и всепрощения.
* * *«Пастернак», оболочка языковой вседозволенности, лаковой бессмыслицы и рифмованных пересказов Евангелия, стал общим знаменателем с длинной поперечной чертой, поверх которой должно было хватить места всему, на духовность претендующему. Демонический знаменатель литературного сектантства держал на своих плечах все родственные числители, уже не имеющие к литературе никакого отношения. Разумеется, стихи и тихий как омут роман о Докторе были нужны далеко не каждому. Но во все времена именно почитатели оболочек приставлялись кроить культуру страны. И работали они, даже того не желая, по эскизам, создающим наготу, на которой легко поселялись паразиты с ярлыком «Духовность», разрушающие единственно истинную духовность для России — православие. На одурманенную оболочками душу легко ступал враг: буддийский лисоглазый Тибет, Космический Разум — Люцифер или ньюэйджевский Заратустра — сверхчеловек в латексовом черном костюме нетопыря.
