Михаил Елизаров - Pasternak
Обзор книги Михаил Елизаров - Pasternak
Главные борцы с вирусом рasternak'a кровью и мечом искореняют неверных — рериховцев и язычников. Внедряются в «ближний круг» противника, в катакомбы, чтобы в духе голливудских боевиков взорвать ситуацию изнутри. Однако главные их враги — реформаторы Истинного Знания, корежащие православие именно с помощью художественной литературы. К ним борцы за веру не знают ни жалости, ни участия. А мимо проезжают поезда и пролетают «мерседесы». Короче, как написали бы раньше, «автор дает широкую панораму современной жизни». Выходит остроумно и легко, с хорошо выстроенной композицией и массой дополнительных смыслов.
Михаил ЕЛИЗАРОВ
PASTERNAK
От редакции
Это вторая книга самого успешного из российских авторов — дебютантов.
Михаил Елизаров — «новый Гоголь», как высказался Лев Данилкин в одной из своих статей, посвященных первой повести М.Елизарова «Ногти». «Ногти» переведены на немецкий язык. По повести поставлен балет «Десять прозрачных полумесяцев» (режиссер — хореограф Александр Попеляев, театр «Кинетик»).
Выход в свет нового романа «Pasternak» — второе по значению (после пелевенского «ДПП NN») событие открывшегося литературного сезона.
По жанру это «православный боевик»: нечто среднее между «Бесами» Достоевского и «От заката да рассвета» Родригеса и Тарантино.
Это блестящая, сочная проза с захватывающим сюжетом и с оригинальной философской начинкой — нечто вроде «романа идей» и «философско — богословского романа». Это первый образец такого жанра в новейшей русской литературе.
«…Четверо мужиков слаянской внешности бьются с Пастернаком. Елизаровский Пастернак выглядит как гигантский демон-птеродактиль с лошадиным черепом — это „оболочка“, через которую в русский мир экспортируется инородное зло; через свои сатанинские стихи монстр окутывает интеллигенцию ядовитым смрадом „духовности“ Второе имя его Живаго, доктор —трупоед, присвоивший себе один из лингвистических атрибутов истинного, православного бога. Pasternak (он же Пастер Нак, он же Пастер Наш) извергает гнилую духовность и руководит легионом сект. Сектанты, подлежащие уничтожению, — все те, кто по-своему толкуют слово божье: от рериховцев до интеллигенции вообще, завороженной ядовитым романом о докторе-трупоеде…»
«Вся сложная литературная инженерия „Pasternak`a“ должна обеспечить Большой Взрыв: роман явно замышлялся как атомная бомба для интеллигенции».
Пролог
Живаго
Грохот станков и визгливые полутона циркулярной пилы едва доносились в подвал. Ветхие стеллажи, полные бумаг, заглушали производственный шум.
Петр Семенович женским движением расправил складки огромных, почти до плеч, нарукавников, перешитых из спортивных штанов «Adidas». Белая лилия на правом нарукавнике фосфорно полыхала в бледном свете, проникавшем сквозь маленькое окно под потолком. Стопки бумаг уменьшили оконный проем вчетверо, оставив прорезь в ладонь шириной.
Напротив Петра Семеновича, отделенный широкой границей стола, возвышался Кулешов. Сумрак одел его до плеч в балахон однородного серого цвета, только голову обрамлял светлый венчик, высвечивающий под волосами макушку лимонного цвета. Стекла в громоздкой пластмассовой оправе множили усталость его глаз.
— Петр Семенович — хуесос! — сказал Кулешов.
— Вадим Анатольевич, ваше вопиющее хамство на сей раз преступило всякие границы, — затараторил со скоростью тараканьих лапок Петр Семенович. — Как смеете вы бросать мне в лицо такие чудовищные обвинения, не имея на то ни малейших доказательств! Если не ошибаюсь, хуесосом зовется человек, который сосет хуй. Скажите, вы хоть раз заставали меня за, прошу прощения, но выскажусь в вашей терминологии, сосанием хуя? Отвечайте: заставали? Нет! Никогда! А высказывал ли я при вас когда-нибудь мои личные пожелания совершить с кем-либо подобный акт? Нет! Может, я подходил к вам с соответствующей литературой, с видеокассетами и в восторженных тонах отзывался об увиденном? Нет и еще раз нет!
— Вот как вы заговорили, — произнес Кулешов с перевернутой злой улыбкой. — Стоило мне высказать нечто безосновательное, но не просто в воздух, а по вашему адресу — и как же вы взбеленились. Прямо не узнать. Сразу потребовались аргументы. Так почему же вы, милейший, берете на себя смелость постулировать более чем сомнительные измышления, да еще вековой свежести!
— И не сравнивайте, — замахал руками Петр Семенович, — в моем случае речь идет о знаниях, возраст которых исчисляется бесконечностью, а в вашей параллели как в уродливом зеркале отражается бездуховный лик материалистического невежества.
— Что ж, тогда мы снова возвращаемся на исходные позиции. Петр Семенович — хуесос!
— От него и слышу!
Кулешов перевалился через стол и нанес Петру Семеновичу удар по ребрам, от которого тот обвалился, как песчаная постройка.
— Кто здесь хуесос?!
— Хорошо-хорошо, перестаньте! — взвизгнул Петр Семенович. — Я скажу, скажу! Ваша взяла, банкуйте! Если это так важно, то, пожалуйста, мне это совершенно ничего не стоит. Извольте. Если вам от этого станет легче, то, ради бога, мне не жалко, черт с вами, только отвяжитесь. Я — хуесос. Ну что, полегчало?
Кулешов устало присел.
— От вашего упрямства можно с ума сойти…
— Это кто еще из нас упрямец, Вадим Анатольевич, — потирая бок, усмехнулся Петр Семенович.
— Просто вы меня замучили!
— Вы сами себя замучили. Своим нежеланием воспринимать вселенские истины.
— И это говорит человек с высшим образованием!
— Ва-дим А-на-толь-е-вич! Ми-лень-кий! В сотый раз повторяю, что вы утратили дар понимать живые слова!
— Да вы реальность подменяете трупной эзотерикой! — Кулешов разгневанно хлопнул по столу.
— Вот, — Петр Семенович многозначительно навострил палец, — вот речь закоренелого представителя эпохи Кали-Юги!
— Вы мне Изидку вашу голожопую бросьте цитировать! Я этот бред эмансипированной барыньки не хуже других знаю! Читал-с! — Он вскочил с места. — А самое противное, что вы сами во все это не верите. Грош цена вашим убеждениям, если мне стоит чуть надавить, и вы с буддийским спокойствием от них трижды отрекаетесь.
— Не скажи-и-те, — протянул Петр Семенович, — в наших прениях дух мой крепнет час от часу. Вы же не станете отрицать, что в последний раз я довольно-таки долго продержался. Поэтому я даже благословляю то маленькое насилие, которому вы меня подвергли.
— Да при чем здесь это! Я диву даюсь, сколько раз зарекался с вами связываться, а вы все равно раскручиваете меня на очередной бессмысленный диспут.
— Значит, не все потеряно, мой дорогой, и ваше сердце еще способно на мгновение заглушить животный рассудок, презренный интеллект. Ваше высшее «Я» нуждается в этих беседах, задыхаясь от духовной жажды, оно требует нескольких капель истины!
Кулешов судорожно моргнул.
— Хорошо, давайте абстрагируемся от ваших теософских представлений. Я не буду пытаться здесь подвергать критике доктрину кармы, равно как и вставать грудью на защиту евангельского возвещения. Мы пойдем самым корректным путем сугубо исторического аспекта.
— Давайте, мой хороший, давайте… — оглаживая тело, сказал Петр Семенович.
