Иэн Макьюэн - Суббота
Рука об руку они медленно проходят через гостиную. Останавливаются, чтобы пропустить Анни. Хорошо, что сегодня Лили прилично одета. Сиделки знали, что он приедет: на ней темно-красная юбка, хлопчатобумажная блузка в тон, черные колготки и черные кожаные туфли. Она всегда хорошо одевалась. Женщины ее поколения, видимо, были последними, кто знал толк в шляпах. Генри помнит эти шляпки: черные, почти неотличимые друг от друга, овеянные облаком нафталина, они хранились на верхней полке ее гардероба.
Они выходят в коридор; здесь Лили вдруг поворачивает налево, и Генри приходится придержать ее за хрупкие плечи.
— Сюда. Узнаёшь дверь?
— Я здесь никогда не была.
Он открывает дверь и вводит ее внутрь. Комнатка маленькая, восемь на десять футов, застекленная дверь ведет в садик на заднем дворе. Узкая кровать покрыта вышитым покрывалом, на нем — мягкие игрушки, которые Лили начала собирать задолго до болезни. В буфете за стеклом — пара безделушек: фарфоровая малиновка на ветке, две стеклянные белки с забавными мордочками. Еще несколько таких же вещиц на серванте у двери. На стене возле раковины — фотография в рамке: Лили и Джек, его отец, стоят посреди лужайки. Видна ручка коляски — судя по всему, в ней спит маленький Генри. Лили очень хороша собой: на ней белое летнее платье, она чуть склонила голову и улыбается в объектив своей обычной застенчивой улыбкой. Молодой человек в блейзере и белой рубашке апаш курит сигарету. Он высок ростом, чуть сутулится, и руки у него большие, как у сына. Судя по улыбке, он вполне доволен жизнью. Всегда полезно иметь неопровержимое доказательство, что и старики когда-то были молодыми. Но есть в этой фотографии какая-то злая насмешка. Бедные счастливые дурачки, не подозревающие, как скоротечна их юность. Откуда им знать, что меньше чем через год сигарета в руке Джека (по крайней мере, так думает Генри) станет причиной его безвременной смерти?
Лили не удивлена, что оказалась у себя в комнате. Она уже не помнит, что минуту назад ничего о ней не знала. Однако нерешительно топчется на месте, не зная, куда сесть. Генри подводит ее к креслу с высокой спинкой, стоящему у французского окна, а сам садится напротив, на кровать. В комнате страшно жарко — даже жарче, чем у него в спальне. А может, он просто разгорячен после корта, горячего душа и теплого автомобильного салона. Хорошо было бы сейчас растянуться на пружинной кровати, обдумать происшествия сегодняшнего дня, а может, и вздремнуть. Только глядя на собственную жизнь из этой кельи, замечаешь, до чего она интересна! Глаза уже сами собой закрываются… а ведь он только что пришел. Для бодрости Генри снимает свитер, затем показывает Лили цветок, который принес с собой.
— Смотри, — говорит он, — орхидея для твоей комнаты.
Он протягивает ей горшок, и хрупкий белый цветок на тонком стебле качается между ними. Она отшатывается.
— Зачем ты это принес?
— Он твой. Будет цвести всю зиму. Красивый, правда? Теперь он твой.
— Нет, немой, — твердо отвечает Лили. — Я его никогда не видела.
Такой же диалог происходил у них в прошлый раз. Болезнь Лили прогрессирует: мелкие, незаметные извне инфаркты поражают все новые и новые мозговые сосуды, постепенно уничтожая ее когнитивные способности. Шажок за шажком — вниз. Теперь она забыла, что значит дарить, и не может порадоваться подарку. Снова переходя на бодрый медсестринский тон, Генри говорит:
— Поставлю сюда, чтобы ты могла его видеть.
Она хочет возразить, но в этот миг внимание ее отвлекают фарфоровые вещицы на полке у кровати, прямо над головой сына. Взгляд ее оживляется.
— У меня полно всяких чашек и блюдец. Так что всегда есть с чем выйти. Но, видишь ли, между людьми так мало места… — дрожащими руками она показывает ему, как мало места между людьми, — так мало места, что и не протиснешься! Слишком все связано!
— Верно, — отвечает Генри, снова садясь на кровать. — Слишком все связано.
Микроинфаркты в мелких мозговых сосудах поражают белое вещество и нарушают связность мышления. Однако процесс еще не окончен: Лили пока не разучилась говорить, и хотя смысла в ее монологах немного, произносит их с трогательной серьезностью. Она вполне уверена в себе. Ей не приходит в голову, что собеседник может ее не понимать. Структура речи сохранена, и за разрозненными обрывками мыслей и воспоминаний стоят вполне реальные эмоции. Ей нравится, когда Генри слушает ее, кивает и изредка вставляет свои реплики.
Сейчас она молчит, собираясь с мыслями, глядя мимо него, как будто видит нечто, недоступное ему. Светло-зеленые глаза ее, окруженные сеточкой морщин, кажутся бессмысленными, словно пыльные камни за стеклом. И это впечатление не обманчиво. Генри не может рассказать ей о семье: упоминание незнакомых имен — любых имен — ее встревожит. Обычно он рассказывает о своей работе. Разумеется, она ничего не понимает, но ей приятен сам тон дружеского разговора.
Вот и сейчас он готов начать рассказ о той девочке, Чепмен, о том, как она хорошо перенесла операцию, но Лили вдруг заговорила сама, озабоченным, даже чуть обиженным тоном:
— И знаешь, тетя, ведь это… ну, то, что люди мажут на обувь… знаешь?
— Обувной крем?
Почему она видит в нем «тетю» и какую из своих многочисленных тетушек имеет в виду, для Генри загадка.
— Нет-нет. Мажут на обувь и фланелькой растирают, чтобы блестело. Но похоже на крем, да. Совсем как крем. По всей улице были какие-то будочки, тарелочки и бог знает что еще. Все было, кроме того, что нам нужно, потому что мы пришли совсем не туда.
Вдруг она смеется. Кажется, для нее что-то прояснилось.
— Попробуй перевернуть картину и оторвать подложку, как я, — такое удовольствие! Вот что действительно важно! Ты не представляешь, как мы веселились!
И снова хохочет — звонко, заразительно, как всегда смеялась. Вместе с ней смеется и он. Вот что действительно важно. Видимо, все это — разрозненные воспоминания о том, как однажды она купила на благотворительном базаре акварельный пейзаж.
Через некоторое время появляется Дженни с чаем и печеньем. Лили смотрит на нее, не узнавая. Пероун встает и расчищает место на столике. Мать подозрительно косится на Дженни, и, как только за медсестрой закрывается дверь, он упреждает ее вопрос:
— Какая милая девушка. Всегда готова помочь.
— Чудесная девушка, — соглашается Лили.
А в следующий миг она уже не помнит, что только что в комнате был кто-то еще. Генри выуживает из металлического чайника все шесть пакетиков, а Лили улыбается и снова начинает свой бесконечный монолог.
— Вечно она бегает, хотя там так узко, что и не протолкнешься. Хотела сесть на этот… ну этот, длинный — а билета нет. Я ей посылаю деньги, но у нее все сквозь пальцы уходит. Она музыку хочет, а я ей говорю: заведи себе оркестрик и играй сама. И все же я о ней беспокоюсь. Я ей говорю: зачем ты все ломтики кладешь в одну тарелку, когда никто не встает? Не можешь же ты все делать сама.
