Владимир Войнович - Малиновый пеликан
— А вы что тут делаете? — спросил я какую-то из старушек.
— Да вот внучонка привела Илюшку, и другие так же, кто сыночка, кто внучка, кто племяшку.
— А зачем?
Она охотно объяснила, что скоро будет ехать наш Главный и Любимый и может обратить внимание. А у него есть привычка: если по дороге заметит малыша с симпатичным пузиком, то обязательно остановится и поцелует в пупок. И это как святое благословение, как причисление дитяти к лику ангелочков небесных.
— Ну что ж, — говорю, — ждите, надейтесь.
Вернулся в свою машину, а там — сонное царство. Варвара спит, Паша за рулем кемарит и Иван Иванович сопит в дальнем углу. Зинуля, отвернувшись к окну, тихо плачет. Я спросил, в чем дело, оказалось то, чего я и ожидал.
— Умерла, умерла роженица. — Зинуля плачет и сквозь слезы шепчет: — Ненавижу! Никогда не прощу! Ненавижу Обаму и Хиллари Клинтон!
— За что? — спрашиваю.
Она утерла слезы краем воротника и посмотрела на меня недоуменно.
— Как за что? Женщина умерла. Почти что на ваших глазах. А вас это что, никак не трогает?
— Очень даже, — говорю, — трогает. Но при чем тут Обама и Клинтон?
— А что же, по-вашему, совсем ни при чем? Женщина молодая, двадцать четыре года. Представляете?
— Представляю. А с американцами какая связь?
— В том-то и дело, что никакой.
— Не понимаю.
— Объясняю на пальцах. Женщине двадцать четыре года. Ей бы еще жить и жить. И ребенок, еще не родившийся, тоже погиб, а вы говорите, при чем тут Обама.
На этих ее словах я опять отключился.
Видение
Не знаю, как у других зверей, а у домашних собак точно есть способность чуять приближение ожидаемого события задолго до того, как оно состоится в пределах, доступных органам зрения, слуха и обоняния. Скажем, мой Федор лежит на диване, дремлет. Вдруг оттопыривает уши, поднимает голову, соскакивает с дивана, бежит к двери, начинает ее царапать и лаять. Я уже знаю, что скоро появится моя жена. Она еще не здесь, еще где-то в двух или трех кварталах от дома, но она приближается, и пес каким-то образом это чувствует. Эта способность в не столь развитой форме есть и у человека и проявляется в специфических обстоятельствах, у несущих, например, ночные дежурства. Во времена моей солдатской молодости мне приходилось часто стоять на ночных постах. Спать, естественно, было нельзя, но я себе иногда это позволял, на чем-нибудь сидя, а то и стоя. Спал, но вдруг какое-то тревожное чувство заставляло встрепенуться, насторожиться, вглядываться в темноту, где никого не было видно и слышно, и только через минуту-другую появлялся, например, проверяющий. Таким чутьем обладают многие люди ночного труда, которые при возможности могут задремать, но готовы немедленно проснуться, как только возможность окончилась. Вот и сейчас я спал так крепко, что и во сне ничего не видел, кроме американцев, литовских снайперш в белых колготках и донецкого распятого мальчика, но проснулся и чувствую, что-то не то. Что-то такое разбудило и Пашу. До сего момента он спал, положив голову на руль, и, кажется, крепко. Всхрапывал во сне, чмокал губами и звал к себе какую-то Катю. Но вдруг встрепенулся, покрутил головой и молча взялся за ключ зажигания. И, очевидно, одновременно с ним другие водители сделали то же самое. Один за другим заурчали моторы и вспыхнули фары. И только после этого, напрягши зрение, я что-то увидел. Увидел, что там, на Кутузовском проспекте, в самом его начале, то есть в конце, где тонким пунктиром светится полоса МКАДа, появилась россыпь летящих в нашу сторону синих огоньков. Как будто стеклянные бусы кто-то щедро швырнул на дорогу. Огоньки приближались с огромной скоростью и с нарастающим шумом, и в конце концов я увидел необыкновенный, как называется красивым французским словом, кортеж. Впереди, рассыпавшись по всей ширине Кутузовского проспекта, размашистым журавлиным клином летели сорок (несмотря на огромную скорость, я успел сосчитать) мотоциклистов, все с ослепительно сверкающими синими, красными, еще и зелеными мигалками, отчего все вокруг — дома, машины, лица стоявших у края проезжей части пешеходов — засверкало невообразимыми переливами цветов. За мотоциклистами шли цугом два черных «Кадиллака», за «Кадиллаками» два «Мерседеса», все тоже с мигалками, а за ними он, чудный всадник на трехколесном мотоциклете, в костюме из розовых перьев, в шлеме с очками и с клювом заместо носа, длинным, как у пеликана. Но поскольку перья, и шлем, и клюв отражали вспышки всех этих сине-красно-зеленых мигалок, то весь всадник был похож на сказочную жар-птицу.
— Ой, красота-то какая! — от всей души завопила Зинуля.
А Паша, руки раскинув, ту же самую мысль выразил другими словами с упоминанием матери. Он же сообразил вовремя выхватить свой мобильник и теперь снимал на видео это великое зрелище.
За жар-пеликаном, соблюдая дистанцию, несся реанимобиль человеческий, за ним ветеринарная «Скорая помощь», затем инкассаторская машина — бронированный микроавтобус, полицейский броневик на восьми колесах, а за броневиком опять мотоциклисты, еще сорок штук. Когда они проносились мимо, Паша нажал на клаксон, и все стоявшие в пробке автомобили одновременно загудели, все скопившиеся у края дороги пешеходы заулюлюкали и стали показывать трехколесному мотоциклисту палец. Но он, видимо, звуковые сигналы понял как приветственные, а в не очень ясном освещении принял средний палец за большой, и на ходу помахал всем нам рукою в белой перчатке. Я ему тоже помахал — отдельно, и мне почему-то показалось, что он этот мой жест заметил.
Наконец-то нам дали зеленый свет, полицейский перед нашей машиной взмахнул своей палкой, и все машины вместе с нашей, как застоявшиеся кони, рванули вперед. Нас тут же обошли и со страшным ревом понеслись к месту своего назначения пожарные машины, но в этом, кажется, не было уже большого смысла, ибо супермаркет неспешно догорал, и ветер раздувал отдельные головешки и взвихривал над местом события тучи пепла. Впрочем, этот пожар уже мало занимал мои мысли, поскольку я был все еще под сильнейшим впечатлением от пронесшегося кортежа.
Конечно, весь этот проезд произвел на меня сильное впечатление. Хотя его пышностью я был все-таки покороблен. Я подумал и поделился мыслями со спутниками; ну зачем он носится по Москве с этими мотоциклистами, «Кадиллаками», «Мерседесами» и броневиками? Сколько ж это все может стоить, сколько всего хорошего можно на эти деньги построить, детей сколько вылечить?
— Ну как же-с, — отозвался знакомый голос. Я обернулся на голос и увидел Ивана Ивановича, который сидел в темном углу, зажав удочку между коленями. — Как же-с, — повторил он. — Это же первое лицо государства. Мотоциклетный эскорт ему полагается для почета, «Кадиллак» для шика, броневик для охраны, «Мерседес» для обслуги…
