Ёсио Мори - Сокровенное желание
Когда они подошли к столику в углу, Коно попросил Кирка говорить по-японски. Кирк, пожав плечами, развел руками и ухмыльнулся, однако согласно кивнул. Они расселись вокруг овального столика.
— Мы все, все друсья, — немного коверкая японские слова, сказал Кирк, разливая пиво. Стол был сервирован дорогим вином и закусками, видимо заказанными заранее. Кирк предложил чокнуться, и хотя Коно это было неприятно, он решил не показывать свои чувства.
Кирк говорил о том, что уже четыре года работает в Сеуле, и какая хорошая страна Япония, и что два года назад он приезжал сюда, но всего на один день и потому не мог встретиться с ними. Но он мечтал о таком случае, чтобы можно было посидеть с друзьями, никуда не торопясь. На этот раз он собирался пробыть здесь неделю и, если удастся, хотел бы еще раз встретиться с ними в Токио. Продолжая разглагольствовать, он усиленно подливал им пиво. Исиока, которого мало волновали условности и к тому же большой любитель выпить, с удовольствием поднимал бокал, но у Коно совсем не было настроения пить. Он все время думал о том, когда же Кирк заведет разговор о своем телефонном звонке, но Кирк так и не обмолвился ни словом, и по его виду ни о чем нельзя было догадаться. Он держал себя как ни в чем не бывало.
Тогда Коно сам заговорил об этом.
— Работа приучила меня ничему не удивляться, — сказал он, — но сегодня утром я был просто поражен. Вы так хорошо помните меня, — и в упор спросил: — Что случилось?
Кирк, стараясь сохранить непринужденный тон, сказал, что можно, конечно, было бы позвонить и из Токио, просто хотелось удостовериться, что Коно на месте, и неожиданно спросил:
— Вы не получали письма с Окинавы?
— С Окинавы? Нет, не получал, — ответил Коно, недоумевая, отчего человек, живущий в Сеуле, задает ему такой вопрос.
— Вот как? — притворно удивленно бросил Кирк и, словно спохватившись, позвал официанта и заказал ему что-то еще, говоря по-английски.
— Ах, извините! Пожалуйста, угощайтесь, — вновь с наигранной веселостью сказал он. — Дело-то вот в чем, — пояснил он, доставая из внутреннего кармана пиджака белый конверт.
«Что это?» — подумал Коно, принимая его.
— Распечатайте и взгляните, — сказал Кирк. — На днях я побывал на Окинаве, и один солдат из Кодза попросил меня передать это вам. Негр. Не помните его? Когда-то мы вместе ездили в лагерь в Дзама по заданию редакции. Он тогда познакомился с вами, с тех пор и хранил вашу визитную карточку. Поэтому я тоже… — тут он запнулся и как-то непонятно засмеялся.
Коно помнил поездку на американскую военную базу в Дзама, но никак не мог представить, с каким солдатом-негром он там встречался и о чем они говорили. Тем более он не мог припомнить, что давал кому-то свою визитку. Это почему-то успокоило Кирка, и он с ухмылкой сказал:
— Верно, негра трудно запомнить.
Но Коно возразил:
— Дело не в том, что трудно запомнить негра, а в том, что я вообще не помню этого. Но если уж говорить о том, кого труднее запомнить, то я и янки запоминаю так же плохо, как и цветных.
В ответ на это Кирк только рассмеялся, но ничего не сказал.
Его слова не рассеяли возникшие у Коно сомнения: для чего Кирк, который должен быть в Сеуле, поехал на Окинаву в Кодза? Зачем он встречался с этим солдатом-негром? Что ему за дело до этого письма?
К тому же в местечке Кодза находится американский военный лагерь «Хейг». А «Хейг» — это цитадель секретных соединений американской армии, предназначенных для боевых действий против партизан. Именно там обучаются войне против партизан специальные подразделения — те самые «зеленые береты», которых ежедневно отправляют в джунгли Вьетнама. И еще. Согласно полученному на днях сообщению из Нахи, недавно там произошла стычка между белыми и черными солдатами. Кончилась она тем, что белые линчевали троих негров.
Коно не удержался, чтобы не задать вопрос:
— Вы часто бываете на Окинаве?
— Да нет, что вы! Недавно я съездил в отпуск в Гонконг и на обратном пути заглянул на Окинаву. — Он посмотрел на Коно широко раскрытыми глазами, словно недоумевая, чем вызван такой вопрос. До этого Исиока был всецело сосредоточен на пиве, но, услышав слова Кирка, многозначительно рассмеялся:
— Ну и ну! Значит, в качестве туриста?
— Да, по чистой случайности, — нисколько не смутившись, ответил Кирк.
Вскрыв конверт, Коно извлек оттуда фотографию размером с визитную карточку и исписанный карандашом листок, видимо письмо. На обратной стороне фотографии, тоже карандашом, было нацарапано: «Джон Кройслер, 34 года, уроженец штата Оклахома».
— Он сказал, что его отправляют во Вьетнам, — сообщил Кирк с опечаленным видом и, понизив голос, добавил: — Один из солдат, которого отправляют во Вьетнам вместе с Кройслером, тоже писал вам. Когда я при встрече с Кройслером сказал, что скоро буду в Токио, он дал мне это письмо и очень просил передать вам, чтобы его напечатали в японской газете. Я тоже прошу вас об этом. Постарайтесь, пожалуйста, опубликовать, — продолжал он. — Мне бы хотелось показать Кройслеру газету с его письмом до того, как он отправится во Вьетнам. Он тоже хочет этого, поэтому очень прошу вас помочь ему.
— Выходит, для Кройслера это письмо может оказаться прощальным, — сказал немного захмелевший Исиока с видом профессионала. — Котян, не кажется ли тебе эта история интересной?
— Интересной?
— Ну да, интересной. Покажем это редактору?
— Конечно, покажите. Пожалуйста, — поддержал Кирк.
Но Коно не мог поверить, что Исиока говорит всерьез. Ему вдруг стало не по себе, и он умолк.
В это время взгляд остановился на танцующих. Среди них был мужчина в армейской военной форме. Коно обвел взглядом зал. Только теперь он заметил, что среди девушек, обслуживавших клиентов, было несколько светлокожих европеек. Некоторые из них были одеты в короткие китайские халаты с разрезами, обнажающими ноги. Коно слыхал, что за последнее время в Токио появилось много иностранок этой профессии, но собственными глазами видел их впервые и даже не знал, что и сказать.
Он взглянул на часы: было уже начало десятого. Через час ему уже надо быть на работе. У Коно было тягостное ощущение, будто он забыл выяснить у Кирка что-то важное. Но в то же время он понимал, что дальнейшие расспросы все равно ни к чему не приведут. Он спрятал во внутренний карман пиджака письмо Джона Кройслера и поднялся, подавая пример Исиоке.
Видя это, Кирк засуетился, попытался остановить их, но Коно откланялся, сказав, что пора на работу.
— Ах вот как! Очень жаль. Я позвоню вам дня через три. Пожалуйста, не забудьте о моей просьбе. — Тут Кирк извлек из кармана пачку сигарет и протянул их со словами: — Южнокорейские. Попробуйте. — На пачке было написано: «Синтанджин».
Выйдя на улицу, они сели в такси. Дождь прекратился. В машине Исиока, повернувшись к упорно молчавшему Коно, спросил:
— Ну, что думаешь делать?
— Во всяком случае, пока нет перевода, ничего сказать нельзя, — ответил Коно и добавил: — Я сам хочу разобраться в этом деле.
— Не возражаю, — пожал плечами Исиока, — однако, если письмо удастся напечатать у нас, почему бы не попробовать? Хотя делай как знаешь. Все равно его пошлют на войну. Тут надо все хорошенько взвесить, чтобы не прослыть «лжеджентльменом» вроде меня, — закончил Исиока.
Когда они вернулись в Сибуя, Исиока сказал, что сегодня он отдыхает, и распрощался; через мгновение его раскрасневшаяся физиономия скрылась в толпе.
Придя на работу, Коно сразу сел за перевод. Занятие это было непривычное для него, и пришлось заглядывать в словарь из-за каждого слова. Посидев около двух часов, Коно кое-как завершил перевод, но не был уверен, все ли понял правильно. Ему очень не хотелось показывать письмо постороннему человеку, но делать было нечего.
Вынув из конверта листок с письмом Кройслера, он отправился в бюро переводов отдела зарубежных новостей.
Протянув письмо молоденькому переводчику, он сказал:
— Это личное, — и попросил перевести.
— О, такое коротенькое, — улыбнулся тот и любезно согласился. Тут же при Коно он начал быстро писать, шевеля губами, словно считая в уме, и через пятнадцать минут перевод был закончен. Коно прочел написанный на белой фирменной бумаге текст.
С самого первого дня моего пребывания здесь я с нетерпением ждал этого события. И вот, вчера вечером, мы подняли бокалы за будущую победу. Если наша борьба послужит славе отчизны и процветанию человечества, мы не отступим. Мы любим свободу и готовы выступить от лица всех, кто жаждет мира, мы готовы стать «солью земли». Исполняя свой долг, я буду с любовью вспоминать и Японию, и ее доброжелательных жителей. Желаю вам и впредь свободной, мирной и изобильной жизни. Мы ж со своей стороны готовы оказать вам любую помощь. Дорогие японцы! Свобода и процветание Азии могут быть завоеваны только борьбой с теми, кто мешает этому. И мы находимся на переднем крае этой борьбы. Ждем вашего сердечного одобрения и поддержки! Март, 196… год.
