Прийя Базил - Имбирь и мускат
— Откликнувшийся да будет благословлен! — громко отозвался грантхи, и все в зале прокричали:
— Истинно имя Бога!
Грантхи поклонился, словно благодаря публику за выступление. Чода был в гневе. Да что этот священник может знать о ношении тюрбана в Англии? Старика наверняка привезли из Индии сразу в храм. Там он жил и работал. Его кормили и одевали. Люди приходили к нему, чтобы найти убежище от внешнего мира. Грантхи жил в этой стране, не будучи ее частью. Он почти не знал английского, и все же ему хватило наглости встать и проповедовать свои устаревшие истины. Что, черт подери, ему известно?! Ровным счетом ничего. Грантхи-джи не приходилось быть единственным мальчиком в классе, у которого на голове какая-то чудная шляпа. Он никогда не переживал из-за университетских девчонок, обходивших его стороной — еще бы, ведь эти страшные индийцы годами не бреются! Священник не сидел на собеседованиях, размышляя, на что обращает внимание работодатель: на его странную бороду и тюрбан или на успехи в учебе. Все эти воспоминания горячей волной поднялись в груди Чоды, и он восстал.
— Ваши слова ничего не значат. Если я состригу волосы, то останусь точно таким же человеком, только с шансами на успех в этой стране. Спорить бессмысленно. — Он гордо вскинул подбородок, и галстук затрепетал на его груди, точно птица перед взлетом.
Зал огласили гневные крики, многие замахали кулаками. Со стороны казалось, будто люди танцуют бхангру под ритм тамбурина.
Подлетел отец Чоды и попытался разнять недовольных.
— Хватит! — кричал он сыну. — Это же свадьба твоего брата! Выбери другой день для ссор! — Младший всегда во всем сомневался и ввязывался в драки.
Чода и не думал останавливаться. Он уже вошел во вкус, и бурное недовольство окружающих, словно ураган, тащило его дальше по пути протеста.
— Питхаджи, мы просто разговариваем. Что тут плохого?
— Поболтаете в другой раз. — Отец взял Чоду за руку и попытался увести подальше.
— Вот и хорошо. — Грантхи вновь обратил взгляд на стол.
— Ты ничего не понимаешь! — вырывался Чода.
— Имей уважение!.. Во имя Вахегуру, успокойся… О Руба, спаси нас!.. Подумать только, и это сегодняшняя молодежь… — Со всех сторон на них сыпались упреки и мольбы. Чоду схватили.
Он освободился и заорал:
— Что?! Как это понимать? Почему нельзя спокойно поговорить о вере — все сразу оскорбляются?!
Грантхи воздел руки и призвал собравшихся к спокойствию. Гости были так разгорячены, что даже не заметили его жеста, продолжая кричать и махать руками.
Чоде не было до них дела, он накинулся на священника:
— Следовать добрым примерам, говорите? Да что вы понимаете! Ваши примеры годятся только для гурудвары! А снаружи надо приспосабливаться. — Он показал на окна. — Нельзя сидеть в храме и проповедовать образ жизни, который давным-давно устарел! Если мы не откроемся новому миру, с нами не будут считаться!
Чей-то кулак опустился на плечо Чоды, но он не заметил. Женщины кричали:
— Это же свадьба твоего брата! Угомонись!
Он их не слышал. Годами копившийся гнев выплеснулся наружу.
— Я вам покажу!
Чода бросился к кухне, расположенной в другом конце зала.
Там под возмущенными взглядами женщин, накрывавших на стол, он сорвал с себя тюрбан и швырнул в сторону. Затем, отыскав какой-то пропахший луком нож, принялся за волосы. Почти в тот же миг ветер влетел в открытые окна кухни — словно Господь испустил жалобный стон. Он подхватил локоны Чоды и разметал по всей комнате. Волосы упали в большие кастрюли с далом и чунной, кипевшие на огромных газовых плитах. Угодили прямо в открытые мешки с рисом и мукой, забились в щели между разделочными столами, полками и холодильниками. Они покрыли все гарниры и десерты, которые должны были попасть на свадебный стол.
Женщины всполошились, забегали по кухне и стали ловить чатта — волосы Чоды, — чтобы те не попали в остальные блюда. Мужчины столпились вокруг злоумышленника и попытались забрать у него нож. Сзади, в дверях, стояли потрясенные бабушки и взбудораженные дети, мечтая хоть одним глазком увидеть происходящее. Грантхи-джи обомлел, аппетит пропал, стоило ему обнаружить своеобразную «заправку». Наконец Чода поднял голову. Клочья искромсанных волос обрамляли его лицо. Гвоздика выпала из петлицы, и ее лепестки рассыпались по полу, похожие на капли крови.
— Смотрите! — Он потряс кулаком. — Вот вам и честь без всякого тюрбана! Теперь я смогу добиться успеха. Вы увидите, что можно быть хорошим стриженым сикхом! И тогда съедите свои слова.
С этим он покинул свадьбу.
Отец Чоды упал на колени от стыда, мать завыла, а братья и сестры съежились под осуждающими взглядами свидетелей преступления. Жених и невеста не осмеливались смотреть друг на друга — ничего хорошего такая свадьба предвещать не могла. Родственники как один кляли Чоду. Все были потрясены и возмущены его варварским поведением. У каждого имелась собственная теория, почему это произошло. Кто-то утверждал, что дело в чрезмерной образованности — этот умник решил, будто он лучше других. О чем только думал отец Чоды, поощряя сына в получении степени? Всякий ученый заслуживает подозрения. Надо же, винить тюрбан в своих бедах — какое вероломство!
Другие говорили примерно следующее: эта страна — чересчур свободная, молодым трудно обрести необходимый баланс, и подобные вспышки безумия неизбежны. Как жаль, у мальчика такие достойные родители! Хуже всего, что это приключилось на свадьбе. Люди не скоро забудут выходку Чоды… хорошо, хоть волосы отрастут. Может, еще не все потеряно…
А тем временем на кухне женщины, ответственные за угощения, выбирали волосы из еды. Они трудились над кастрюлями, подносами и сковородами, вытягивая волосок за волоском, пока их спины не заболели, а в глазах не потемнело от долгого и мучительного поиска черных прядей святотатства. Стоило им подумать, что одно блюдо спасено, как всплывал еще один «осквернитель». Разве у людей бывает столько растительности на голове? Неудивительно, что ум Чоды помутился — груз-то нешуточный!
Несмотря на их старания, все, кто ел в тот вечер в Каунти-Холле, находили у себя в тарелках черные волоски. Каждый хотя бы раз вытащил изо рта длинную черную нить, и Чода явно оставил у них во рту дурной привкус.
Надо сказать, что последствия его проступка не ограничились тем вечером. Люди были потрясены, сообщество осквернено, грантхи и старейшины почувствовали себя беспомощными. Да и праздничный зал долго не могли привести в порядок. Подобно бледным линиям истории, которую нельзя стереть, волосы появлялись всюду. Несколько лет то один, то другой гость Каунти-Холла вылавливал их из своей тарелки, а те, кто знал о случившемся, думали про себя, не Чодины ли это локоны.
— Однажды на какой-то свадьбе я тоже нашел в дале волос, — с отвращением сказал Раджан, когда впервые услышал эту историю.
— И я! — воскликнула Найна. — А ведь с той поры прошло больше тридцати лет!
— Ну скорей всего это был твой собственный, — заметила Пьяри, поглядев на густую копну сестры — чересчур пышное и неказистое обрамление ее нежного личика. — Это не могут быть волосы Чоды, что за глупости?
— Почему нет? — возразил Раджан и начал считать: — Если в среднем у человека сто тысяч волос и в тот вечер Чода отрезал примерно столько… Наверняка их там еще много,
— М-м-м… — Пьяри пожала плечами. — Это было слишком давно.
— И что? Волосы не испаряются и не сгнивают. Это ужасно живучая штука. — Раджан опустил учебник. — Они целы и невредимы даже тогда, когда все тело уже разложилось.
Остались ли волосы Балраджа в Каунти-Холле тридцать лет спустя — спорный вопрос. Но его имя они преследовали повсюду: Чатта. До конца жизни Чоду узнавали по волосам, которые он когда-то отрезал.
Убежав со свадьбы брата в тот роковой день, он поклялся, что добьется успеха. И сдержал слово. Ему везде сопутствовала удача: то грант получит, то докторскую защитит, то награду вручат. В научном сообществе Чода сделал себе имя благодаря участию в разработке препарата, улучшающего мужскую потенцию, «Виагры» шестидесятых под названием «Осопотент», Так он и сколотил свое состояние. О нем то и дело писали в прессе. Сменялись грантхи, а газетные вырезки о последних достижениях Чоды регулярно приходили на почтовый ящик гурудвары (никто не знал, кто их посылает, а когда спрашивали Чоду, он отрицал). Через много лет его успех перевесил чашу весов, и люди чаще говорили о богатстве стриженого сикха, нежели о его дурном поступке. Когда Чода стал признанным ученым, сообщество вновь прониклось к нему уважением. Индийцы купались в лучах его славы и приговаривали: вот блестящий пример сикха, добившегося успеха в Англии. Со временем паршивая овца перестала быть таковой и смотрелась вполне пристойно в свете софитов. Обвинения в адрес Чоды смягчились, теперь его называли «современным человеком». Эти перемены означали, что блудного сына с радостью приняли бы обратно в сообщество, если бы он раскаялся и захотел вернуться. Но он не захотел. Чода продолжал стричься, и его отношения с сикхизмом были прохладные. Однако и стать истинным англичанином ему не удалось: вложив все силы в попытку интеграции, он слишком много думал о ней, чтобы спокойно пожинать плоды.
