Алексей Слаповский - Заколдованный участок
Савичева долго и внимательно смотрела на него – и пошла к Нестерову. С порога заявила:
– Вы вот что, давайте раскодируйте его! Раньше – ну, выпьет день, другой, но потом нормальный человек, занимается хозяйством! А теперь совсем мозги съехали у мужика. Чего ни попроси, он одно: зачем, говорит? Лежит и, вроде того, смысл жизни ищет! Не молоденький, поздно смысл-то уже искать! Жизнь уже кончается, а ему смысл давай!
– А вдруг найдет? – с улыбкой спросил Нестеров.
– Лежа? Нет, вы не отговаривайтесь, раскодируйте, я добром прошу пока!
– Да не кодировал я его! – признался Нестеров, которому надоела эта двусмысленность.
– То есть как? Он же сам рассказывал: в гипноз впал, а потом как отшибло от всего.
– Не впадал он в гипноз, а просто задремал с похмелья. И я ему абсолютно ничего не говорил.
– А как же он?... – не понимала Татьяна.
– Самовнушение.
– А которые другие? Которых вы на расстоянии?
– С ними я тем более ничего не делал.
Савичева вдумывалась:
– Что же теперь... То есть – сказать ему, что теперь всё можно?
– Это уж ваше дело.
– То есть он сам может, что ли? – сделала главное открытие Савичева.
– Любой человек сам может, – подтвердил Нестеров. И Татьяна ушла глубоко задумавшаяся.
21
Она ушла глубоко задумавшаяся и пребывала в этом состоянии до позднего вечера.
А вечером пошел теплый тихий дождь, который становился всё сильнее и вот уже хлестал во всю мощь, небо с грохотом раскалывалось и сверкало, молния, казалось, била в молнию, одна за другой.
Савичев сидел у окна и восхищался:
– Надо же, сила какая... А вот скажи, Татьян, если бы тебе опять жизнь прожить – ты бы так же хотела?
Татьяна испугалась этого вопроса. Она подумала, что дело зашло слишком далеко и медлить больше нельзя.
– Юр, я у Нестерова была...
– Зачем?
– Он сказал, что совсем тебя и не кодировал.
– Врать-то.
– Правда, не кодировал. Так только, изобразил.
– А почему же мне пить не хочется?
– Самовнушение, он говорит.
Савичев вскочил и заходил по комнате.
– Вот зараза! – закричал он. – Так. Бутылку мне, живо!
– А может...
– Я сказал!
Татьяна поставила на стол бутылку, закуску. Не то рада, не то нет. Скорее рада: мужик нормальным стал. Конечно, может и напиться, и побуянить, но это не привыкать, с этим справиться можно, а вот когда в голове лишние извилины начинают шевелиться, как с этим справиться?
Савичев сел за стол, налил стакан, взял его. И задумался.
– Что? Опять накатывает? – испугалась Татьяна.
– Ничего не накатывает. А вот возьму – и не буду. Без всякого самовнушения.
– Почему?
– А нипочему. Не буду, и всё!
– Не хочешь?
– Хочу. Но не буду.
– Не понимаю я...
– Где тебе понять... – Савичев пересел опять к окну. – Иди сюда.
– Зачем?
– Да низачем! Просто – смотреть.
Татьяна, не зная, что и подумать, взяла табуретку, поставила рядом, села.
Савичев взял ее рукой за плечо.
Она от неожиданности отшатнулась.
– Ты чего, дурочка?
– Да так... Чего смотреть-то?
– А вот, – указал Савичев на небо, где полыхнула очередная молния. – Хорошо ведь?
Татьяна посмотрела на небо, потом на лицо мужа и вдруг до глубины души поняла, что ничего страшного не происходит, что он нормальный, а просто... Просто в самом деле – хорошо.
Глава 8
Возвращение блудного мужа
Нам тут сказали, что есть целая книга с таким названием: именно возвращение, именно блудного и именно мужа. И мы хотели уже исправить название главы, но тут стало известно, что кроме этой книги, есть еще и написанная раньше, называвшаяся так же, не говоря о какой-то юмористической поэме, автора которой никто не вспомнил. Следовательно, сделали мы вывод, название бродячее, никому лично не принадлежащее, и отказываться от него не стоит.
Нам сказали и больше: есть кино с похожим сюжетом. И опять мы испугались, и опять подоспел на выручку один эрудированный человек: до того кино, о котором речь, было точно такое же, не считая десятка похожих в некоторых чертах и сотни отдаленно напоминающих. Следовательно, сделали мы вывод, сюжет тоже бродячий.
Но что приятно при этом?
Приятно то, что, оказывается, в Анисовке могут случаться события, аналогичные тем, которые происходят в большой литературе и большом кино. Это радует. Это доказывает, что наше село не захолустье человеческого духа, оно может стать центром и даже эпицентром больших страстей, чем, в общем-то, и вызван наш пристальный интерес к Анисовке и ее жителям.
Началось всё, как полагается, в соответствующей обстановке: ветреный вечер, дождь, гроза. Довольно всё зловеще – и подготавливает к восприятию чего-то драматического и даже трагичного.
Однако трагичное часто начинается с мелкого и смешного.
В частности: геодезисты Михалыч и Гена, усталые, вернулись с очередного съемочного дня, зачеркнули квадратик в календаре, сели ужинать. Но сухая ложка рот дерет, да и продрогли. Тут как раз дождь немного поутих.
Михалыч сказал Гене:
– Сгонял бы, что ли, до магазина.
– Там местные мужики ошиваются, я видел, – хмуро сказал Гена. – Я не боюсь, но мало ли. Начнут: давай вместе выпьем, то-се.
– Ладно, вдвоем сходим.
Михалыч начал собираться, запнулся о штатив и сказал сам себе:
– Лежит как попало. Убрать бы.
– Кому оно надо? – усомнился Гена.
– В Зерновке, помнишь, курвиметр сперли. Тоже – кому надо?
– Его за часы приняли.
– Вот и это за что-нибудь примут.
Михалыч открыл люк подпола и засунул туда все приборы и приспособления.
И мы это запомним: это через некоторое время всплывет неожиданным образом.
2
Это всплывет неожиданным образом, а сейчас нам необходимо оказаться в доме Липкиной. Мария Антоновна пьет чай и смотрит телевизор с выключенным светом, как это до сих пор принято в деревне: для экономии электричества.
Послышался стук в дверь. Мало ли кто может прийти по соседству даже и в непогоду, поэтому Липкина не встревожилась и, не сводя глаз с телевизора, где шел ее любимый сериал, крикнула:
– Открыто!
Дверь медленно отворилась, и вошел мужчина лет шестидесяти. Незнакомый. В костюме, но костюм, сразу видно, с чужого плеча: мешковат. Рубашка белая, но мятая. Галстук старомодный (правда, кто его знает, что такое вообще модный галстук!).
– Здравствуй, Маша, – сказал он.
Вот тут Мария Антоновна испугалась.
– Кто это? Вы кто? Вам чего тут?
– Не узнала? – спросил человек.
Липкина, боясь сама подойти к выключателю, крикнула:
– Свет включите!
Человек нашарил выключатель, зажегся свет.
– Ну, вот... Теперь узнаешь?
Липкина не меньше минуты смотрела на человека и начала вставать с кресла, но тут же опять села.
– Константин? Костя, ты? Живой?
– Живой, как ни странно.
Женщины долго не изумляются. Они ведь во многом живут памятью, а не теперешним моментом, особенно если одинокие.
Поэтому уже следующий вопрос Марии Антоновны был более чем неприветлив:
– Ну, и чего тебе тут?
Константин всхохотнул:
– Ха! Вот так встреча! Узнаю характер! Тридцать лет не виделись, а она: тебе чего тут? Эх, Маша, Маша!.. – Он подошел к ней и хотел то ли потрепать ласково за плечо, то ли просто прикоснуться, но Липкина отстранилась.
– Ты руки не суй, сядь нормально, – она указала ему на табурет за столом.
Он сел. Выражение лица тут же резко изменилось с невероятно радостного на невероятно трагическое.
– Так, значит? – с дрожанием голоса сказал Константин. – Имеешь право! Знала бы ты, какую я прожил жизнь! – он отвернулся и провел ладонью по глазам.
– Только без концертов, пожалуйста!
– Как ты так можешь?! Тридцать лет не виделись! И я всё время к тебе стремился, только все препятствия мешали. Непреодолимые препятствия, понимаешь?
Липкина встала, задернула занавески.
– Тебя видел кто-нибудь?
– Двух мужиков встретил, только я их не узнал. И они меня не узнали. Много нового народа в Анисовке? – полюбопытствовал Константин. – Вообще, масса изменений, наверно?
Но у Марии Антоновны не было настроения рассказывать ему про новый народ и массу изменений. Она ответила коротко:
– Хватает. Значит, так. Как совсем стемнеет, пойдешь обратно.
– Куда?
– Туда, откуда пришел.
– Так вот сразу?
– А чего тянуть? Я не хочу, чтобы люди надо мной смеялись. Помер ты, Костя. Я всем сказала, что ты трагически погиб.
– Это когда же?
– А тогда же. Когда сманил ты меня на сволочной этот Крайний Север за длинным рублем. Когда ты меня с ребенком там бросил. Когда я оттуда целый год выбраться не могла! Когда я прокляла тебя на всю оставшуюся жизнь!
Липкин одобрил ее характер:
– И правильно! Я сам себя проклял. И что похоронила – правильно. Не надо жить на земле таким людям! – Он вздохнул и сказал как о неприятном, но неизбежном: – Правда, я всё-таки еще живу... Если бы ты могла представить, что со мной было! И предавали меня, и убивали, и... А, что вспоминать! Как Лида-то наша? Уже, наверно, внуки у нас с тобой?
