Дженнифер Джонстон - Далеко ли до Вавилона? Старая шутка
— Ты ведь сегодня вечером играешь в бридж?
— Я подумала, посижу лучше с дедушкой. Я очень мало работала в саду… из-за дождя… Не такая уж надобность около него сидеть, но… — Тетя Мэри подняла глаза и, глядя в потолок, к удивлению Нэнси довольно немузыкально посвистала. — Миссис Хэзлоп очень расстроилась. Ты ведь ее знаешь… ну, ничего не попишешь. — Она сделала несколько шагов по направлению к комнате старика. — По-моему, ему лучше, гораздо лучше. — Свободной рукой она толкнула дверь. — Он еще всех нас переживет. Гарри сказал, в семь. Беги, детка, и прими горячую ванну.
Она вошла к старику и затворила за собой дверь.
— Ну и ну! — сказала Нэнси пустой прихожей.
В ванной пахло гамамелисом и свежевыглаженным бельем. В окошко прокралась глициния. Нэнси лежала в ванне и смотрела на перекрученные стебли, ползущие к потолку. Наверно, мало кто может похвастать, что у него в ванной растет глициния. Мысль эта приходила всякий раз, как Нэнси ложилась в горячую, дышащую паром воду, — и тут же забылась.
— Пойду в полицию, — сказала Нэнси губке.
Губка не ответила ни да, ни нет.
В конце концов я рада, что он мне не отец, не может он быть моим отцом. Не может. До смерти рада. Вдруг бы это был он? О чем только я говорю?
Девичье нетронутое тело бледно поблескивало в зеленоватом свете.
— Как бы ты поступила на моем месте, губка?
На большой палец ноги капнула из крана холодная капля. Нэнси отодвинула ногу, по воде пошла рябь, исказила линии ног.
— Ну, почему я ничего не соображаю? Почему? — Она вдруг озлилась, отшвырнула губку. Та угодила в стену возле раковины и, брызнув водой, шлепнулась на пол.
— Все, что мне требуется, это уменье мыслить четко и ясно. Ну, почти все. А я — воплощенная биологическая, психологическая и физиологическая неразбериха. Чертова неразбериха.
Нэнси свирепо посмотрела в другой конец ванной, на ни в чем не повинную губку; вроде немного отвела душу. В дверь постучала тетя Мэри.
— Нэнси, детка, нехорошо слишком долго лежать в кипятке. Очень вредно для кожи. Она станет слишком сухая. Пойдут поры и морщинки.
Вот так, нахмурилась Нэнси, сперва загнала меня в ванну, теперь выгоняешь из ванны. Ну и жизнь.
— Ты там уже давно. Я хотела бы войти. Мне надо почистить зубы.
Тетя Мэри жаждет чистить зубы в любое время дня и ночи. Далеко по бокам у нее золотые пломбочки, их видно, когда она смеется; наверно, столь цепное имущество надо содержать в идеальном порядке.
— Ну, так войди. Мне скрывать нечего.
— Фу ты!
Заскрипели половицы под удаляющимися шагами.
— Тетя Мэри!
— Вылезай, девочка, вылезай. Ты даже не моешься. Я же слышу, все тихо, ты просто лежишь в воде и нежишься. Вылезай.
Нэнси со вздохом встала, потянулась за полотенцем.
— Донести всегда подлость?
Опять заскрипели половицы, тетя Мэри вернулась к двери ванной.
— Я не расслышала, что ты говоришь.
— Доносчики — все подлецы?
— Что за странный вопрос!
— А ты можешь ответить?
Молчание.
Большим пальцем ноги Нэнси ухитрилась вытащить пробку. Вода, журча, устремилась в сток.
— Н-ну… Знаешь, я не раз задумывалась об Иуде. Как-то трудно примириться с тем, что столько веков его считают презреннейшим из людей. — За дверью наступило молчание, тетя Мэри размышляла об Иуде. — Видишь ли… может быть, он был даже героем. Я хочу сказать, больше героем из них двоих. Необыкновенно сильным, прозорливым, истинным союзником. Я только говорю — может быть.
— По-моему, это какое-то кощунство.
Грома с ясного неба не последовало. Только заскрипели старые половицы.
— Пошевеливайся, детка. Мои зубы тоскуют по мытью.
— Ты мне не ответила.
— Ты задаешь невозможные вопросы. Бывают разные обстоятельства. Иногда было бы крайне глупо не донести, если уж тебе угодно так выразиться, а в других случаях этого нельзя ни за что на свете. В нашей стране слово «доносчик» звучит весьма неприятно. А с какой стати ты вдруг спрашиваешь?
— Просто раздумывала о том о сем.
— Ну, так раздумывай где-нибудь в другом месте.
Нэнси яростно растерлась полотенцем и с любопытством поглядела, как оно крохотными белыми чешуйками сдирает кожу.
— Я этого не сделаю, — сказала она.
— Что такое? — крикнула из-за двери тетушка.
— Ничего.
Она решила соблюсти приличия и явиться в дом Кейси через калитку кованого железа, по чисто подметенной дорожке, с парадного хода. Чинно прошла по аллее и по дороге в лучших своих туфлях, в чулках, в черном крепдешиновом платье — тетя Мэри отговаривала ее от этой покупки, уверяя, что такое платье не для молоденькой девушки. Нэнси шла и чувствовала себя старой… ну, во всяком случае, старше своих лет. Шла и по-лебединому вытягивала шею, как заклинала когда-то учительница танцев. «Головы к небесам, девочки, выше, выше. Подрастите». Нэнси росла на ходу. Наверно, в ней уже шесть футов росту. Она презрительно посматривала на пыльную дорогу, на серебряные пряжки своих лучших туфель. Ветер унес дождевые тучи, зеленовато-голубое небо так и сияло. Даже при великанском росте, какого достигла Нэнси, моря отсюда не видно, но в воздухе всегда ощущаешь его терпкое соленое дыхание; а иногда, если забыть о приличиях и высунуть язык, даже вообразишь, будто его лизнула.
Едва она толкнула кованую калитку, и презрения, и роста у нее поубавилось. Пожалуй, тетя Мэри права. Может быть, в этом платье она выглядит просто глупо. Она медленно подошла к парадной двери. Возле гаража стояла машина Гарри. Может быть, после ужина он отвезет ее домой, и она просто будет молча сидеть с ним рядом и не скажет ничего безмозглого или незрелого. Стекла по обе стороны двери ярко светились. Нэнси нажала кнопку звонка. Подумала о человеке, чье имя не Роберт, — все ли у него ладно? Может, он решил уйти? Она отняла руку от звонка. По прихожей кто-то шел. Нэнси повернулась и побежала по гладкой, аккуратной дорожке, из-под ног так и разлетался песок.
— Нэнси… — окликнул голос Гарри.
Она выбежала за калитку, на дорогу.
— Нэнси…
Она завернула за угол и здесь, в безопасности, на шоссе, ведущем к железнодорожному мосту, уже не бежала, а пошла так чинно, как только сумела. Каждая жилка билась не в лад с другими. Туфли, чулки, черное крепдешиновое платье теперь были совсем некстати. Они меня убьют, подумала Нэнси, но это будет завтра. А сейчас важно его остановить. Если он уйдет, он, конечно, уже никогда не вернется, исчезнет окончательно и бесповоротно, за свою жизнь он наверняка сколько раз так скрывался. Револьвер там не револьвер, а этого она вовсе не желает. У моста она перелезла через ограду под насыпью. В поле высокая мокрая трава хлестала по щиколоткам. Нэнси сняла туфли и чулки и оставила под изгородью. Взобралась на насыпь и зашагала к песчаной косе. Яркое солнце уже скользнуло книзу, длинные лучи золотили пологую волну.
На вершине холма светилось окно столовой. Наверно, тетя Мэри с дедом сидят там и молчат, и все одни и те же мысли тихонько гудят у них в головах. В комнате только и слышно, как позвякивают ножи и вилки. Шпалы под ногами мокрые. Странно, ведь в конце концов тишина — это всего лишь пустота в воздухе, а как она много значит. Думается, у деда какая-то своя потаенная утешительная жизнь, старик никому не даст до нее добраться, даже кроткой, неусыпно бдительной тете Мэри. Бывает, наткнешься босой ногой на крохотную занозу, мука мученская ее вытаскивать, а если не вытащишь, она проникнет в какой-нибудь сосуд, и пойдет в тебе колесить, и под конец пронзит сердце. И крышка. Под насыпью идут по берегу парень с девушкой. Тоже молчат. Руки сплетены — не разнять, лица от полноты чувств какие-то даже измученные. Любить — такая трудная задача.
По насыпи не удается идти размеренно, расстояние между шпалами неудобное, приходится укорачивать шаг, чтобы не ступать по колкой щебенке в промежутках. Иногда летом вдалеке увидишь дельфинов, гибкие тела играют, изгибаются дугой, блестят. Шш-ш! Плеснула волна, одним долгим вздохом и нарушила тишину, и взмолилась — пускай опять все стихнет.
Дойдя до косы, Нэнси спустилась с насыпи и зашагала по песку. На песке никаких следов, только узорчатые отпечатки птичьих лап у самого края воды.
Он сидел спиной к хижине и читал. Когда Нэнси подошла ближе, поднял голову от книги, встал, стоит и смотрит на нее, в правой руке — книга.
— Не ждал, что вы так скоро вернетесь. Я собираюсь уйти утром.
Нэнси замотала головой.
— Я подумала, может быть… может…
— Первым делом. С самого утра.
— Извините меня. Я поэтому пришла — сказать. Пожалуйста, не уходите.
Он долго молча, в упор смотрел на нее. Нэнси почувствовала — щеки горят.
— Я никакой гадости не сделала.
— Шш-ш! — сказало море.
— Я боялась, что вы уже ушли. Я спешила…
