Дженнифер Иган - Цитадель
А заодно спрятаны все улики. Понятно, что хранить у себя записи заключенного, только что бежавшего из тюрьмы, противозаконно.
Я возвращаюсь к крыльцу и опускаюсь на ступеньку — выкурить сигарету и полюбоваться рассветом. По дороге движется какая-то точка, и мои глаза видят ее, но до сознания не сразу доходит, что это. Когда я узнаю Сета, внутри у меня все скручивается в тугой узел: где фургон? Что он с ним сделал?
Я выпускаю из вольера собак, они несутся прямиком к зарытой рукописи. Но я бросаю в сторону красный мячик, и собаки сворачивают на ходу и несутся за мячиком.
Сет подходит к крыльцу. Он еле волочит ноги — кажется, вот-вот упадет. Он два дня где-то пропадал, и так всякий раз, когда его бригада заканчивает очередную работу. Он щупловат для строителя, а без зубных протезов вообще похож на дряхлого старика — ни единого зуба во рту. Теперь даже странно вспоминать, что когда-то он был рок-звездой. Не местного значения, а настоящей звездой, его знали во многих штатах. На сцене он снимал рубашку, чтобы девушки плескали в него пивом и любовались, как оно стекает по его груди.
Он глядит на меня пустыми глазами.
— Где фургон? — спрашиваю я.
— Шина лопнула на Восемьдесят пятом шоссе. — Видно, что он сейчас отключится. Или умрет, не важно.
— Девочки еще спят, — говорю я. — Иди в дом.
И он идет, потому что это единственное, что нас с ним еще связывает: мы любим наших девочек. Это, конечно, не то же, что любить друг друга, но лучше, чем ничего.
В этот же день в колледже меня отыскивают двое полицейских. Один из них — Пит Кониг, я помню его со школы. Но с тех пор, как на школьном балу мы с ним целовались взасос, он сильно раздался вширь. Питу жарко, он обливается потом в своей полицейской форме. А у его напарника, сержанта Руфуса, вид такой, точно у него прихватило живот. Когда я выхожу из своего отсека и иду им навстречу, вся приемная комиссия замирает и ждет, что будет.
— Пит, — говорю я. — У меня обед через двадцать минут. Вы не могли бы немного подождать?
— Ну ничего себе! — Напарник возмущен, будто я прошу его постирать мне нижнее белье. Но Пит говорит, нет проблем, они пока посидят в кафе.
Я нахожу их за моим любимым выносным столиком под деревьями. Сегодня сказочный весенний день, кругом все зеленеет и распускается. Слышно, как по автостраде проносятся машины — до нее отсюда можно мячик добросить, если постараться.
— Ты обедать разве не будешь? — спрашивает меня Пит.
— Не люблю есть одна.
Я сажусь и закуриваю сигарету.
— Если я правильно понял, — говорит Пит, — ты знакома с одним из бежавших заключенных. Реймонд Майкл Доббс, помнишь такого?
— Он ходил на мои уроки словесности.
— Вот-вот. И на эти же уроки ходил еще один, который пырнул его ножом.
— Да. Томас Харрингтон. Кажется, его потом перевели в тюрьму строгого режима.
Мы немного помолчали, послушали грохот проезжающих машин.
— Послушай, Холли… он не давал о себе знать? — спрашивает Пит. — В смысле, Доббс?
— Нет. — Не успев сказать, я понимаю, что нарушаю закон, и от этого меня бросает в пот.
— Как думаешь, ему может быть известно, где ты живешь?
— Надеюсь, что нет.
Пит видел меня в мои лучшие времена — девочку, которая победила в школьном конкурсе эссе, а в восьмом классе сочинила настоящую пьесу, ее потом всем классом ставили на школьной сцене.
Он видел меня и в худшие времена, в больнице, когда жизнь Кори, моего новорожденного сына, висела на волоске, а я сидела и ждала, когда этот волосок оборвется. И все лицо у меня было в язвах.
В его глазах сейчас столько сочувствия, что я не выдерживаю и отворачиваюсь.
Разговор продолжает его напарник, сержант Руфус.
— Нам известно, что у вас были личные отношения с заключенным Доббсом, — говорит он.
— То есть? Что значит — личные?
— Вы посещали его в больнице.
— Да, это правда. Мне сказали, что он, скорее всего, умрет.
— Каков был характер вашего посещения?
— В основном я сидела молча. Он почти все время был без сознания.
— Или симулировал.
— Не знаю, можно ли симулировать острый перитонит, — говорю я и ловлю предостерегающий взгляд Пита.
— Но потом вы еще раз посещали Доббса, — продолжает Руфус. — Уже когда он вернулся в тюрьму.
— Да.
— Записались в качестве обычной посетительницы.
— Да.
— Цель посещения?
— Хотела убедиться, что с ним все в порядке.
— Простите, не понял?
— Просто я никак не могла поверить… что он выжил.
Судя по выражениям их лиц, ответ не слишком удачный. Пит кряхтит и ерзает на скамейке.
— Что происходило между вами и заключенным Доббсом во время этого вашего второго посещения? — спрашивает Руфус.
— Мы просто разговаривали.
— Просто разговаривали. О чем?
— Не помню. Я была там не очень долго.
— Позволю себе напомнить: посещение длилось один час пятнадцать минут.
Я понимаю, что дела идут неважно. Но я не знаю, что еще сказать.
— Он не намекал вам, что собирается бежать из тюрьмы? Не просил чем-нибудь ему помочь?
— Разумеется, нет, — отвечаю я так громко, что оба полицейских поглядывают на меня удивленно. — Не было никаких намеков с его стороны. Иначе я бы немедленно об этом сообщила.
Руфус доволен, я заговорила его языком. Но Пита, наоборот, мой ответ заставляет насторожиться.
— Так что, Холли, этот побег был для тебя полной неожиданностью? — спрашивает он, склонив голову набок.
— Полной.
— И парень ни разу с тех пор не появлялся на твоем горизонте? — Он с сочувствием заглядывает мне в глаза.
У Пита четверо детей, старшая девочка на год старше моей Меган. Я смотрю прямо на него.
— Ни разу.
— Хорошо, — говорит он. — Потому что… Сама понимаешь, Холли, помогать беглому заключенному — преступление серьезное.
— Я понимаю.
— Да и не стоит оно того.
— Конечно.
— После всего, что тебе пришлось пережить. Тем более теперь, когда у тебя наконец-то все наладилось.
Они бежали вдвоем, Рей и его сокамерник Дэвис. Рей как-то отвел воду из большой трубы, они с Дэвисом прокопали к ней лаз, вскрыли ее газовой горелкой, залезли внутрь, пробрались под обоими заграждениями, а на той стороне вырезали горелкой еще одно отверстие и выкопались на поверхность.
В пересказе звучит просто, но на самом деле это было на грани фантастики. Потому что тот первый лаз Рею с Дэвисом пришлось копать прямо под вышкой со снайпером. Поразительнее всего, что до вечерней четырехчасовой переклички никто их не хватился. В тюрьме все были в шоке: как, заключенные отсутствовали целый день, а выяснилось это только в четыре часа?! Но в той же газете приводилось и объяснение: в деле фигурировала целая куча липовых нарядов и пропусков. Все они были изготовлены Дэвисом, который оказался не только убийцей, но и специалистом по подделке документов. Его столько лет все держали за дурачка, что никому даже в голову не приходило в чем-то его подозревать. В общем, досталось и тюремному начальству, и надзирателям.
Прошлый побег из нашей тюрьмы произошел семнадцать лет назад, когда я училась в последнем классе. Люди до сих пор вспоминают, как три зэка смастерили себе самодельные ходули, перебрались через оба заграждения и спрятались в доме, хозяева которого куда-то уехали. Они зашивали на себе порезы от колючки обычной иглой с голубыми нитками. Мне почему-то навсегда запомнилось, что нитки были именно голубые. К тому времени, как их поймали, они успели взять двух заложников, пристрелить лошадь и спалить чей-то сарай.
В тот вечер, когда я узнала про Рея, я перетащила свою раскладушку в детскую и поставила ее посередине между кроватями девочек. Меган в это время еще не вернулась с тренировки — она играет в футбол. А младшая, Габриэла, была только счастлива: провести вечер с мамой, а потом еще и спать рядышком! Когда пришла Меган, мы с Габи жарили попкорн. Услышав, что я перебралась к ним в комнату, Меган сбросила бутсы и вышвырнула их за дверь — бутсы улетели далеко в темноту. Она слишком чистоплотная девочка, чтобы разводить грязь в доме, даже когда на нее находят приступы бешенства.
— В этом доме я никогда не могу побыть одна! Никогда! Никогда! Никогда! — визжала она. Ей тринадцать лет.
— Я понимаю тебя, — сказала я ей, потому что так мне советует говорить доктор Риордан, онлайн-психолог, у которого я консультируюсь насчет Меган.
— Нет, ты не понимаешь, не понимаешь! — надрывалась она. — Иначе ты бы ни за что не поставила свою раскладушку рядом с моей кроватью!
— Меган, из тюрьмы бежали двое заключенных…
— Ага, конечно. И ты собираешься нас с Габи от них защищать, да? — Она стояла передо мной, уперев кулак в тощее бедро, и мне казалось, что это я — мое лицо, каким оно было раньше, милое и зеленоглазое. Лицо было искажено пугающей гримасой ненависти, но я старалась не реагировать. Доктор Риордан считает, что надо позволять Меган изливать свой гнев: она должна видеть, что я способна его выдержать.
